Неточные совпадения
И в самом деле, Гуд-гора курилась; по бокам ее ползали легкие струйки облаков, а на вершине
лежала черная туча, такая черная, что на темном небе она казалась пятном.
Тяжелые, холодные тучи
лежали на вершинах окрестных
гор: лишь изредка умирающий ветер шумел вершинами тополей, окружающих ресторацию; у окон ее толпился народ.
С трех сторон чернели гребни утесов, отрасли Машука, на вершине которого
лежало зловещее облачко; месяц подымался на востоке; вдали серебряной бахромой сверкали снеговые
горы.
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами
лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни
гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же
горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега
горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей
горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
За песками
лежали гребнем на отдаленном небосклоне меловые
горы, блиставшие ослепительной белизной даже и в ненастное время, как бы освещало их вечное солнце.
Меж
гор, лежащих полукругом,
Пойдем туда, где ручеек,
Виясь, бежит зеленым лугом
К реке сквозь липовый лесок.
Там соловей, весны любовник,
Всю ночь поет; цветет шиповник,
И слышен говор ключевой, —
Там виден камень гробовой
В тени двух сосен устарелых.
Пришельцу надпись говорит:
«Владимир Ленской здесь
лежит,
Погибший рано смертью смелых,
В такой-то год, таких-то лет.
Покойся, юноша-поэт...
Клим разделся, прошел на огонь в неприбранную комнату; там на столе
горели две свечи, бурно кипел самовар, выплескивая воду из-под крышки и обливаясь ею, стояла немытая посуда, тарелки с расковырянными закусками, бутылки,
лежала раскрытая книга.
Теперь ее глаза были устало прикрыты ресницами, лицо похудело, вытянулось, нездоровый румянец
горел на щеках, — покашливая, она
лежала на кушетке, вытянув ноги, прикрытые клетчатым пледом.
За магазином, в небольшой комнатке
горели две лампы, наполняя ее розоватым сумраком; толстый ковер
лежал на полу, стены тоже были завешаны коврами, высоко на стене — портрет в черной раме, украшенный серебряными листьями; в углу помещался широкий, изогнутый полукругом диван, пред ним на столе кипел самовар красной меди, мягко блестело стекло, фарфор. Казалось, что магазин, грубо сверкающий серебром и золотом, — далеко отсюда.
— Да неужели вы не чувствуете, что во мне происходит? — начал он. — Знаете, мне даже трудно говорить. Вот здесь… дайте руку, что-то мешает, как будто
лежит что-нибудь тяжелое, точно камень, как бывает в глубоком
горе, а между тем, странно, и в
горе и в счастье, в организме один и тот же процесс: тяжело, почти больно дышать, хочется плакать! Если б я заплакал, мне бы так же, как в
горе, от слез стало бы легко…
А между тем он болезненно чувствовал, что в нем зарыто, как в могиле, какое-то хорошее, светлое начало, может быть, теперь уже умершее, или
лежит оно, как золото в недрах
горы, и давно бы пора этому золоту быть ходячей монетой.
Нет, она так сознательно покоряется ему. Правда, глаза ее
горят, когда он развивает какую-нибудь идею или обнажает душу перед ней; она обливает его лучами взгляда, но всегда видно, за что; иногда сама же она говорит и причину. А в любви заслуга приобретается так слепо, безотчетно, и в этой-то слепоте и безотчетности и
лежит счастье. Оскорбляется она, сейчас же видно, за что оскорблена.
В открыто смотрящем и ничего не видящем взгляде
лежит сила страдать и терпеть. На лице
горит во всем блеске красота и величие мученицы. Гром бьет ее, огонь палит, но не убивает женскую силу.
Райский обогнул весь город и из глубины оврага поднялся опять на
гору, в противоположном конце от своей усадьбы. С вершины холма он стал спускаться в предместье. Весь город
лежал перед ним как на ладони.
Бабушка
лежала с закрытой головой. Он боялся взглянуть, спит ли она или все еще одолевает своей силой силу
горя. Он на цыпочках входил к Вере и спрашивал Наталью Ивановну: «Что она?»
Вечером была славная картина: заходящее солнце вдруг ударило на дальний холм, выглядывавший из-за двух ближайших
гор, у подошвы которых
лежит Нагасаки.
Вскоре, однако ж, болота и пески заменились зелеными холмами, почва стала разнообразнее, дальние
горы выказывались грознее и яснее; над ними
лежали синие тучи и бегала молния: дождь лил довольно сильный.
Я лег в капитанской каюте, где
горой лежали ящики, узлы, чемоданы.
Станция называется Маймакан. От нее двадцать две версты до станции Иктенда. Сейчас едем. На
горах не оттаял вчерашний снег; ветер дует осенний; небо скучное, мрачное; речка потеряла веселый вид и опечалилась, как печалится вдруг резвое и милое дитя. Пошли опять то
горы, то просеки, острова и долины. До Иктенды проехали в темноте,
лежа в каюте, со свечкой, и ничего не видали. От холода коченели ноги.
Еще однообразнее всего этого
лежит глубокая ночь две трети суток над этими пустынями. Солнце поднимается невысоко, выглянет из-за
гор, протечет часа три, не отрываясь от их вершин, и спрячется, оставив после себя продолжительную огнистую зарю. Звезды в этом прозрачном небе блещут так же ярко, лучисто, как под другими, не столь суровыми небесами.
Взгляд не успевал ловить подробностей этой большой, широко раскинувшейся картины. Прямо
лежит на отлогости
горы местечко, с своими идущими частью правильным амфитеатром, частью беспорядочно перегибающимися по холмам улицами, с утонувшими в зелени маленькими домиками, с виноградниками, полями маиса, с близкими и дальними фермами, с бегущими во все стороны дорогами. Налево
гора Паарль, которая, картинною разнообразностью пейзажей, яркой зеленью, не похожа на другие здешние
горы.
У самого подножия
горы лежат домов до сорока английской постройки; между ними видны две церкви, протестантская и католическая.
Мы вышли, оглянулись назад и остановились неподвижно перед открывшейся картиной: вся паарльская долина
лежала перед нами, местами облитая солнечным блеском, а местами прячущаяся в тени
гор.
Дорога пошла в
гору. Жарко. Мы сняли пальто: наши узкие костюмы, из сукна и других плотных материй, просто невозможны в этих климатах. Каков жар должен быть летом! Хорошо еще, что ветер с моря приносит со всех сторон постоянно прохладу! А всего в 26-м градусе широты
лежат эти благословенные острова. Как не взять их под покровительство? Люди Соединенных Штатов совершенно правы, с своей стороны.
Вдали, на темном фоне неба,
лежали массы еще темнее: это
горы.
Я не торопился на
гору: мне еще ново было все в городе, где на всем
лежит яркий, южный колорит.
На камине и по углам везде разложены минералы, раковины, чучелы птиц, зверей или змей, вероятно все «с острова Св. Маврикия». В камине
лежало множество сухих цветов, из породы иммортелей, как мне сказали. Они
лежат, не изменяясь по многу лет: через десять лет так же сухи, ярки цветом и так же ничем не пахнут, как и несорванные. Мы спросили инбирного пива и констанского вина, произведения знаменитой Констанской
горы. Пиво мальчик вылил все на барона Крюднера, а констанское вино так сладко, что из рук вон.
Жизнь его в этот год в деревне у тетушек шла так: он вставал очень рано, иногда в 3 часа, и до солнца шел купаться в реку под
горой, иногда еще в утреннем тумане, и возвращался, когда еще роса
лежала на траве и цветах.
Но мессианское призвание
лежит уже вне линии природного процесса развития, это — блеск молнии с неба, божественный огонь, в котором
сгорает всякое земное устроение.
При подъеме на крутые
горы, в особенности с ношей за плечами, следует быть всегда осторожным. Надо внимательно осматривать деревья, за которые приходится хвататься. Уже не говоря о том, что при падении такого рухляка сразу теряешь равновесие, но, кроме того, обломки сухостоя могут еще разбить голову. У берез древесина разрушается всегда скорее, чем кора. Труха из них высыпается, и на земле остаются
лежать одни берестяные футляры.
У Дерсу была следующая примета: если во время дождя в
горах появится туман и он будет
лежать неподвижно — это значит, что дождь скоро прекратится. Но если туман быстро двигается — это признак затяжного дождя и, может быть, тайфуна [Тайфун — искаженное китайское слово «тайфынь» — большой ветер, как называют тихоокеанские циклоны.].
Дальнейший путь экспедиции
лежал через
горы.
Вечером у всех было много свободного времени. Мы сидели у костра, пили чай и разговаривали между собой. Сухие дрова
горели ярким пламенем. Камыши качались и шумели, и от этого шума ветер казался сильнее, чем он был на самом деле. На небе
лежала мгла, и сквозь нее чуть-чуть виднелись только крупные звезды. С озера до нас доносился шум прибоя. К утру небо покрылось слоистыми облаками. Теперь ветер дул с северо-запада. Погода немного ухудшилась, но не настолько, чтобы помешать нашей экскурсии.
Сначала путь наш
лежал на юг по небольшой тропинке, проложенной по самому верхнему и правому притоку Синанцы, длиной в 2–3 км.
Горы в этих местах состоят из порфиров, известняков и оруденелых фельзитов. Во многих местах я видел прожилки серебросвинцовой руды, цинковой обманки и медного колчедана.
К утру я немного прозяб. Проснувшись, я увидел, что костер прогорел. Небо еще было серое; кое-где в
горах лежал туман. Я разбудил казака. Мы пошли разыскивать свой бивак. Тропа, на которой мы ночевали, пошла куда-то в сторону, и потому пришлось ее бросить. За речкой мы нашли другую тропу. Она привела нас к табору.
Я спал дурно и на другое утро встал рано, привязал походную котомочку за спину и, объявив своей хозяйке, чтобы она не ждала меня к ночи, отправился пешком в
горы, вверх по течению реки, на которой
лежит городок З. Эти
горы, отрасли хребта, называемого Собачьей спиной (Hundsrück), очень любопытны в геологическом отношении; в особенности замечательны они правильностью и чистотой базальтовых слоев; но мне было не до геологических наблюдений.
С обеих сторон, на уступах, рос виноград; солнце только что село, и алый тонкий свет
лежал на зеленых лозах, на высоких тычинках, на сухой земле, усеянной сплошь крупным и мелким плитняком, и на белой стене небольшого домика, с косыми черными перекладинами и четырьмя светлыми окошками, стоявшего на самом верху
горы, по которой мы взбирались.
Вид был точно чудесный. Рейн
лежал перед нами весь серебряный, между зелеными берегами; в одном месте он
горел багряным золотом заката. Приютившийся к берегу городок показывал все свои дома и улицы; широко разбегались холмы и поля. Внизу было хорошо, но наверху еще лучше: меня особенно поразила чистота и глубина неба, сияющая прозрачность воздуха. Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами, словно и ему было раздольнее на высоте.
Мистицизм Витберга
лежал долею в его скандинавской крови; это та самая холодно обдуманная мечтательность, которую мы видим в Шведенборге, похожая, в свою очередь, на огненное отражение солнечных лучей, падающих на ледяные
горы и снега Норвегии.
… В Люцерне есть удивительный памятник; он сделан Торвальдсеном в дикой скале. В впадине
лежит умирающий лев; он ранен насмерть, кровь струится из раны, в которой торчит обломок стрелы; он положил молодецкую голову на лапу, он стонет; его взор выражает нестерпимую боль; кругом пусто, внизу пруд; все это задвинуто
горами, деревьями, зеленью; прохожие идут, не догадываясь, что тут умирает царственный зверь.
Наступил март; солнышко заиграло; с
гор полились ручьи; дороги почернели. Сатир продолжал
лежать на печи, считал дни и надеялся.
Благодаря ей хоть целая
гора съедобного материала
лежит перед глазами человека, а все ему кажется мало.
После ее приезда в Москву вот что произошло со мной: я
лежал в своей комнате, на кровати, в состоянии полусна; я ясно видел комнату, в углу против меня была икона и
горела лампадка, я очень сосредоточенно смотрел в этот угол и вдруг под образом увидел вырисовавшееся лицо Минцловой, выражение лица ее было ужасное, как бы одержимое темной силой; я очень сосредоточенно смотрел на нее и духовным усилием заставил это видение исчезнуть, страшное лицо растаяло.
По вечерам в опустевших канцеляриях уездного суда
горел какой-нибудь сальный огарок, стояла посудинка водки,
лежало на сахарной бумаге несколько огурцов, и дежурные резались до глубокой ночи в карты…
Выписка его была обязательна для чиновников, поэтому целые
горы «Вестника»
лежали у отца в кабинете, но кажется, что мой старший брат и я были его единственными и то не особенно усердными читателями.
В основании всего миросозерцания Н. Федорова
лежало печалование о
горе людей.
Тымовский округ находится выше над уровнем моря, чем Александровский, но благодаря тому, что он окружен
горами и
лежит как бы в котловине, среднее число безветренных дней в году здесь больше почти на 60 и, в частности, дней с холодным ветром меньше на 20.
Покуда пороши еще мелки и снежной норы сделать нельзя, русаки ложатся предпочтительно по горным долочкам, поросшим каким-нибудь степным кустарником, также по межам, где обыкновенно придувает снег к нагнувшейся высокой траве; нередко сходят они с
гор в замерзшие, камышистые болота (если они есть близко) и выбирают для логова иногда большие кочки; в чистой и гладкой степи русаки
лежат под кустиками ковыля.
Ребенок родился в богатой семье Юго-западного края, в глухую полночь. Молодая мать
лежала в глубоком забытьи, но, когда в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами в своей постели. Ее губы шептали что-то, и на бледном лице с мягкими, почти детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное
горе.
С
горя Ермошка запивал несколько раз и бил безответную Дарью чем попало. Ледащая бабенка замертво
лежала по нескольку дней, а потом опять поднималась.