Неточные совпадения
Потом
явился на сцену чай со сливками, с маслом и кренделями; потом Василий Иванович повел всех в сад, для того чтобы полюбоваться
красотою вечера.
— Смешно спросил? Ну — ничего! Мне, разумеется, ее не нужно, а — любопытно мне: как она жить будет? С такой
красотой — трудно. И, потом, я все думаю, что у нас какая-нибудь Лола Монтес должна
явиться при новом царе.
— Эх, — вздохнул Тагильский и стал рассказывать о
красотах Урала даже с некоторым жаром. Нечто поддразнивающее исчезло в его словах и в тоне, но Самгин настороженно ожидал, что оно снова
явится. Гость раздражал и утомлял обилием слов. Все, что он говорил, воспринималось хозяином как фальшивое и как предисловие к чему-то более важному. Вдруг встал вопрос...
Он дорогой придумал до десяти редакций последнего разговора с ней. И тут опять воображение стало рисовать ему, как он
явится ей в новом, неожиданном образе, смелый, насмешливый, свободный от всяких надежд, нечувствительный к ее
красоте, как она удивится, может быть… опечалится!
Марфенька сияла, как херувим, —
красотой, всей прелестью расцветшей розы, и в этот день
явилась в ней новая черта, новый смысл в лице, новое чувство, выражавшееся в задумчивой улыбке и в висевших иногда на ресницах слезах.
И вот должна
явиться перед ним женщина, которую все считают виновной в страшных преступлениях: она должна умереть, губительница Афин, каждый из судей уже решил это в душе;
является перед ними Аспазия, эта обвиненная, и они все падают перед нею на землю и говорят: «Ты не можешь быть судима, ты слишком прекрасна!» Это ли не царство
красоты?
Пименов всякий вторник
являлся к «ветхому деньми» Дмитриеву, в его дом на Садовой, рассуждать о
красотах стиля и об испорченности нового языка.
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события доктор лукаво и коварно качал головой и наконец заметил, что, не говоря уже о том, «мало ли кто на ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной
красоты, что уже одно может увлечь человека с состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть, способствует к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови, ничего от меня не увидите; с тем и
явился».
Ты помнишь чудное мгновенье;
Передо мной
явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой
красоты…
Воображение рисовало ей заманчивую картину: как она
является царицей таких обедов, как все удивляются ее
красоте и как все преклоняются пред ней, даже этот белокурый молодой человек с усталыми глазами.
Иные (хотя и далеко не все)
являлись даже пьяные, но как бы сознавая в этом особенную, вчера только открытую
красоту.
Егор Егорыч промолчал на это. Увы, он никак уж не мог быть тем, хоть и кипятящимся, но все-таки смелым и отважным руководителем, каким
являлся перед Сверстовым прежде, проповедуя обязанности христианина, гражданина, масона. Дело в том, что в душе его ныне горела иная, более активная и, так сказать, эстетико-органическая страсть, ибо хоть он говорил и сам верил в то, что желает жениться на Людмиле, чтобы сотворить из нее масонку, но
красота ее была в этом случае все-таки самым могущественным стимулом.
Три девы,
красоты чудесной,
В одежде легкой и прелестной
Княжне
явились, подошли
И поклонились до земли.
Хотя Варвара шаталась от опьянения и лицо ее во всяком свежем человеке возбудило бы отвращение своим дрябло-похотливым выражением, но тело у нее было прекрасное, как тело у нежной нимфы, с приставленною к нему, силою каких-то презренных чар, головою увядающей блудницы. И это восхитительное тело для этих двух пьяных и грязных людишек
являлось только источником низкого соблазна. Так это и часто бывает, — и воистину в нашем веке надлежит
красоте быть попранной и поруганной.
Разумеется, Митенька счел священным долгом
явиться и к ma tante; но при этом вид его уже до того блистал
красотою, что старуха совсем не узнала его.
Но разве могло быть какое-нибудь сравнение этого ребенка с настоящей женской
красотой, живым олицетворением которой
являлась она, Александра Васильевна.
Ольга Федотовна не отстала от своей княгини и на другое же утро
явилась ей в чепчике с такими длинными оборками, что выглядывала из них как часовая кукушка из рамки. Однако и в старушечьем чепце и в темных капотах княгиня еще долго не старелась, а, по словам Ольги Федотовны, «больше походила как бы в костюме на бал собиралась». Так она была моложава и так прочна была ее
красота.
Эта
красота тихая, скромная, далекая от всяких притязаний на какую бы то ни было торжественность, величие и силу своего обаяния: она задумчива, трогательна,
является как бы только вместилищем заключенной в ней
красоты духовной.
Первые двое не приехали, но последний
явился и в ближайшем номере той газеты, где сотрудничал, описал торжество брачного пиршества, объяснив читателям, что «молодой и молодая блистали
красотою, молодостью и свежестью» — несколько подкрашенною, — смертельно хотелось прибавить графу относительно Домны Осиповны, но он не прибавил этого, потому что она обещала ему за этот фельетон сто целковых.
Николай Матвеич
являлся в роли волшебника, похищавшего таинственную
красоту этих зеленых гор, которые отлично были видны из окон нашей детской.
В короткое время исчезли все признаки зимы, оделись зеленью кусты и деревья, выросла молодая трава, и весна
явилась во всей своей
красоте.
Но
красота и любовь еще прекраснее — и вот (большею частью совершенно некстати) на первом плане драмы, повести, романа и т. д.
является любовь.
Напротив того, из определения «прекрасное есть жизнь» будет следовать, что истинная, высочайшая
красота есть именно
красота, встречаемая человеком в мире действительности, а не
красота, создаваемая искусством; происхождение искусства должно быть при таком воззрении на
красоту в действительности объясняемо из совершенно другого источника; после того и существенное значение искусства
явится совершенно в другом свете.
Оно высказывает только, что в тех разрядах предметов и явлений, которые могут достигать
красоты, прекрасными кажутся лучшие предметы и явления; но не объясняет, почему самые разряды предметов и явлений разделяются на такие, в которых
является красота, и другие, в которых мы не замечаем ничего прекрасного.
Сюда, во-первых, принадлежат различные житейские стремления и потребности художника, не позволяющие ему быть только художником и более ничем; во-вторых, его умственные и нравственные взгляды, также не позволяющие ему думать при исполнении исключительно только о
красоте; в-третьих, накоиец, идея художественного создания
является у художника обыкновенно не вследствие одного только стремления создать прекрасное: поэт, достойный своего имени, обыкновенно хочет в своем произведении передать нам свои мысли, свои взгляды, свои чувства, а не исключительно только созданную им
красоту.
Естественное пение как излияние чувства, будучи произведением природы, а не искусства, заботящегося о
красоте, имеет, однако, высокую
красоту; потому
является в человеке желание петь нарочно, подражать естественному пению.
Природа и жизнь производят прекрасное, не заботясь о
красоте, она
является в действительности без усилия, и, следовательно, без заслуги в наших глазах, без права на сочувствие, без права на снисхождение; да и к чему снисхождение, когда прекрасного в действительности так много!
Но, по их мнению,
красота должна быть однообразна в своей вечности, не только вечна; потому против прекрасного в действительности
является новое обвинение.
Точно так же и с приговором эстетики о созданиях природы и искусства: малейший, истинный или мнимый, недостаток в произведении природы — и эстетика толкует об этом недостатке, шокируется им, готова забывать о всех достоинствах, о всех
красотах: стоит ли ценить их, в самом деле, когда они
явились без всякого усилия!
Красота и величие действительной жизни редко
являются нам патентованными, а про что не трубит молва, то немногие в состоянии заметить и оценить; явления действительности — золотой слиток без клейма: очень многие откажутся уже по этому одному взять его, очень многие не отличат от куска меди; произведение искусства — банковый билет, в котором очень мало внутренней ценности, но за условную ценность которого ручается все общество, которым поэтому дорожит всякий и относительно которого немногие даже сознают ясно, что вся его ценность заимствована только от того, что он представитель золотого куска.
Не говорим уже о том, что влюбленная чета, страдающая или торжествующая, придает целым тысячам произведений ужасающую монотонность; не говорим и о том, что эти любовные приключения и описания
красоты отнимают место у существенных подробностей; этого мало: привычка изображать любовь, любовь и вечно любовь заставляет поэтов забывать, что жизнь имеет другие стороны, гораздо более интересующие человека вообще; вся поэзия и вся изображаемая в ней жизнь принимает какой-то сантиментальный, розовый колорит; вместо серьезного изображения человеческой жизни произведения искусства представляют какой-то слишком юный (чтобы удержаться от более точных эпитетов) взгляд на жизнь, и поэт
является обыкновенно молодым, очень молодым юношею, которого рассказы интересны только для людей того же нравственного или физиологического возраста.
Зашумели ручьи, и расторгнулся лед,
И сквозят темно-синие бездны,
И на глади зеркальной таинственных вод
Возрожденных небес отражается свод
В
красоте лучезарной и звездной.
И вверху и внизу все миры без конца,
И двояко
является вечность:
Высота с глубиной хвалят вместе творца,
Славят вместе его бесконечность!
Солнце зашло.
Для них народ
являлся воплощением мудрости, духовной
красоты и добросердечия, существом почти богоподобным и единосущным, вместилищем начал всего прекрасного, справедливого, величественного.
— Ах, кстати, — заговорил Ипатов, вставая, — Владимир Сергеич, мне поручил один здешний помещик, сосед, прекраснейший и почтеннейший человек, Акилин, Гаврила Степаныч, просить вас, не сделаете ли вы ему честь, не пожалуете ли к нему на бал, то есть я это так, для
красоты слога, говорю: бал, а просто на вечеринку с танцами, без церемоний? Он бы сам к вам непременно
явился, да побоялся обеспокоить.
Наутро и солнце
явилось для меня с другим лицом: видел я, как лучи его осторожно и ласково плавили тьму, сожгли её, обнажили землю от покровов ночи, и вот встала она предо мной в цветном и пышном уборе осени — изумрудное поле великих игр людей и боя за свободу игр, святое место крестного хода к празднику
красоты и правды.
Жалко стало мне человеческого лица, былой его
красоты, сел я на лавку и заплакал над собою, как ребёнок обиженный, а после слёз петля
явилась стыдным делом, насмешкой надо мной. Обозлился я, сорвал её и швырнул угол. Смерть — тоже загадка, а я — разрешение жизни искал.
Их заменили другие: эти волочились за нею, чтоб возбудить ревность в остывающей любовнице, или чтоб кольнуть самолюбие жестокой
красоты; — после этих
явился третий род обожателей: люди, которые влюблялись от нечего делать, чтоб приятно провести вечер, ибо Лизавета Николавна приобрела навык светского разговора, и была очень любезна, несколько насмешлива, несколько мечтательна…
Его несколько успокоило это размышление, и тотчас же она
явилась пред его глазами в своей пышной
красоте. Он созерцал её, закрыв глаза и нервозно вдыхая дым своей папиросы, но, созерцая, критиковал.
Скоро, скоро распадутся железные решетки, все эти заточенные выйдут отсюда и помчатся во все концы земли, и весь мир содрогнется, сбросит с себя ветхую оболочку и
явится в новой, чудной
красоте.
Алмазы, жемчуг градом на меня
Посыплются, и я поеду в город,
И удивленье поразит моих соперниц,
Когда
явлюсь в арену; я сто глаз
У них украду силой
красоты…
Лабзин и какой-то архимандрит Иоанн, находили великое удовольствие и даже душевную пользу беседовать с этой девицей о самых высоких духовных предметах; но в то же время в ней не было никакого отшельничества: она
являлась в свет, ездила на балы и в скромном своем наряде, одной любезностью и
красотою привлекала к себе толпу молодых людей, которые принимали каждое ее приветливое слово с радостию и благоговением.
Мгновенная пронеслась она во мраке, рожденная от грубого вещества, и погасла, как и надлежит
являться и проходить
красоте, радуя и не насыщая взоров своим ярким и преходящим блеском…
Душе настало пробужденье:
И вот опять
явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой
красоты.
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной
явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой
красоты.
Наконец, все эти удовольствия достойно увенчаются балом, который, так сказать, добьет милого неприятеля, ибо на бал madame Гржиб
явится в блестящем ореоле своей
красоты, прелестей, грации, своих брюсселей и своих брильянтов — и блистательный гость расстанется с городом Славнобубенском, а главное, с нею, с самой представительницей этого города, вконец очарованным, восхищенным и… как он станет потом там, в высоких сферах Петербурга, восторженно рассказывать о том, какой мудрый администратор Непомук Гржиб и что за дивная женщина сама madame Гржиб, и как она оживляет и освещает собою темные трущобы славнобубенского общества, как умеет благотворить, заботиться о «своих бедных» и пр. и пр.
Из этого самосознания рождается космоургическая тоска искусства, возникает жажда действенности: если
красота некогда спасет мир, то искусство должно
явиться орудием этого спасения.
Но вместе с тем оно должно оставаться искусством, ибо, только будучи самим собой,
является оно вестью горнего мира, обетованием
Красоты.
Чтобы постигнуть религию, познать specificum религиозного в его своеобразии, нужно изучать жизнь тех, кто
является гением в религии (как и для эстетики, законы
красоты установляются ведь не курсами профессоров эстетики, но творческими созданиями художественного гения).
И притом чувствуется с несомненностью, что эти прекрасные тела и должны быть обнажены, ибо всякая одежда
явилась бы умалением их
красоты, неуважением к ней.
Булгаков чаще всего переводит как «трансцендентно», иногда — «выше».] знанию, добру,
красоте, добродетели, оно чуждо всяких предикатов, ибо они
являются следствием различения, свойствами «другого», а Единое стоит по ту сторону всяких различений.