Неточные совпадения
Хлестаков. Черт его знает, что такое,
только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно
как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего
нет?
Хлестаков. Ведь это
только в столице бонтон и
нет провинциальных гусей.
Как ваше мнение, не так ли?
Как ни избалованы были глуповцы двумя последними градоначальниками, но либерализм столь беспредельный заставил их призадуматься:
нет ли тут подвоха? Поэтому некоторое время они осматривались, разузнавали, говорили шепотом и вообще"опасно ходили". Казалось несколько странным, что градоначальник не
только отказывается от вмешательства в обывательские дела, но даже утверждает, что в этом-то невмешательстве и заключается вся сущность администрации.
Мадам Шталь говорила с Кити
как с милым ребенком, на которого любуешься,
как на воспоминание своей молодости, и
только один раз упомянула о том, что во всех людских горестях утешение дает лишь любовь и вера и что для сострадания к нам Христа
нет ничтожных горестей, и тотчас же перевела разговор на другое.
Но
нет, ему нужны
только ложь и приличие», — говорила себе Анна, не думая о том, чего именно она хотела от мужа,
каким бы она хотела его видеть.
— Да…
нет, постой. Послезавтра воскресенье, мне надо быть у maman, — сказал Вронский, смутившись, потому что,
как только он произнес имя матери, он почувствовал на себе пристальный подозрительный взгляд. Смущение его подтвердило ей ее подозрения. Она вспыхнула и отстранилась от него. Теперь уже не учительница Шведской королевы, а княжна Сорокина, которая жила в подмосковной деревне вместе с графиней Вронской, представилась Анне.
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым?
Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan.
Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись,
только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным,
как всегда, сном.
Он с особенным удовольствием, казалось, настаивал на том, что девичья стыдливость есть
только остаток варварства и что
нет ничего естественнее,
как то, чтоб еще не старый мужчина ощупывал молодую обнаженную девушку.
— Ах,
нет! Ну, прости, прости меня, если я огорчил тебя, — сконфуженно улыбаясь, заговорил Степан Аркадьич, протягивая руку, — но я всё-таки,
как посол,
только передавал свое поручение.
Сережа испуганным взглядом смотрел на отца и думал
только об одном: заставит или
нет отец повторить то, что он сказал,
как это иногда бывало.
—
Нет, мы шли
только затем, чтобы вас вызвать, и благодарю, — сказала она,
как подарком, награждая его улыбкой, — что вы пришли. Что за охота спорить? Ведь никогда один не убедит другого.
— Да
нет, да
нет, нисколько, ты пойми меня, — опять дотрогиваясь до его руки, сказал Степан Аркадьич,
как будто он был уверен, что это прикосновение смягчает зятя. — Я
только говорю одно: ее положение мучительно, и оно может быть облегчено тобой, и ты ничего не потеряешь. Я тебе всё так устрою, что ты не заметишь. Ведь ты обещал.
—
Нет, я пойду, Долли, ты сиди, — сказал он. Мы всё сделаем по порядку, по книжке.
Только вот,
как Стива приедет, мы на охоту уедем, тогда уж пропустим.
—
Нет, молодцом.
Только бы тут не подпоили… Я сказал буфетчику, чтобы не давал ни под
каким видом.
—
Нет, вы не хотите, может быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас не касается. Но в свете это самый любезный человек,
какого только я знаю, и страстный игрок в крокет. Вот вы увидите. И, несмотря на смешное его положение старого влюбленного в Лизу, надо видеть,
как он выпутывается из этого смешного положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы не знаете? Это новый, совсем новый тон.
— Ах
нет! — с досадой сказал Левин, — это лечение для меня
только подобие лечения народа школами. Народ беден и необразован — это мы видим так же верно,
как баба видит криксу, потому что ребенок кричит. Но почему от этой беды бедности и необразования помогут школы, так же непонятно,
как непонятно, почему от криксы помогут куры на насести. Надо помочь тому, от чего он беден.
— Чего я могу хотеть? Я могу хотеть
только того, чтобы вы не покинули меня,
как вы думаете, — сказала она, поняв всё то, чего он не досказал. — Но этого я не хочу, это второстепенно. Я хочу любви, а ее
нет. Стало быть, всё кончено!
—
Нет, я и сама не успею, — сказала она и тотчас же подумала: «стало быть, можно было устроиться так, чтобы сделать,
как я хотела». —
Нет,
как ты хотел, так и делай. Иди в столовую, я сейчас приду,
только отобрать эти ненужные вещи, — сказала она, передавая на руку Аннушки, на которой уже лежала гора тряпок, еще что-то.
А так
как нет ничего неспособнее к соглашению,
как разномыслие в полуотвлеченностях, то они не
только никогда не сходились в мнениях, но привыкли уже давно, не сердясь,
только посмеиваться неисправимому заблуждению один другого.
И на охоте, в то время когда он, казалось, ни о чем не думал, нет-нет, и опять ему вспоминался старик со своею семьей, и впечатление это
как будто требовало к себе не
только внимания, но и разрешения чего-то с ним связанного.
—
Нет, Алексей Александрович! — вскакивая заговорил Облонский, — я не хочу верить этому! Она так несчастна,
как только может быть несчастна женщина, и ты не можешь отказать в такой….
«Все устроено
как можно лучше: тело привезено обезображенное, пуля из груди вынута. Все уверены, что причиною его смерти несчастный случай;
только комендант, которому, вероятно, известна ваша ссора, покачал головой, но ничего не сказал. Доказательств против вас
нет никаких, и вы можете спать спокойно… если можете… Прощайте…»
Что ж? умереть так умереть! потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уж скучно. Я —
как человек, зевающий на бале, который не едет спать
только потому, что еще
нет его кареты. Но карета готова… прощайте!..
Чичиков опять хотел заметить, что и Пробки
нет на свете; но Собакевича,
как видно, пронесло: полились такие потоки речей, что
только нужно было слушать...
Что обе дамы наконец решительно убедились в том, что прежде предположили
только как одно предположение, в этом ничего
нет необыкновенного.
Чичиков поблагодарил хозяйку, сказавши, что ему не нужно ничего, чтобы она не беспокоилась ни о чем, что, кроме постели, он ничего не требует, и полюбопытствовал
только знать, в
какие места заехал он и далеко ли отсюда пути к помещику Собакевичу, на что старуха сказала, что и не слыхивала такого имени и что такого помещика вовсе
нет.
И уж
как ни старались потом мужья и родственники примирить их, но
нет, оказалось, что все можно сделать на свете, одного
только нельзя: примирить двух дам, поссорившихся за манкировку визита.
—
Нет, Павел Иванович!
как вы себе хотите, это выходит избу
только выхолаживать: на порог, да и назад!
нет, вы проведите время с нами! Вот мы вас женим: не правда ли, Иван Григорьевич, женим его?
«
Нет, я не так, — говорил Чичиков, очутившись опять посреди открытых полей и пространств, —
нет, я не так распоряжусь.
Как только, даст Бог, все покончу благополучно и сделаюсь действительно состоятельным, зажиточным человеком, я поступлю тогда совсем иначе: будет у меня и повар, и дом,
как полная чаша, но будет и хозяйственная часть в порядке. Концы сведутся с концами, да понемножку всякий год будет откладываться сумма и для потомства, если
только Бог пошлет жене плодородье…» — Эй ты — дурачина!
— Видите ли что? — сказал Хлобуев. — Запрашивать с вас дорого не буду, да и не люблю: это было бы с моей стороны и бессовестно. Я от вас не скрою также и того, что в деревне моей из ста душ, числящихся по ревизии, и пятидесяти
нет налицо: прочие или померли от эпидемической болезни, или отлучились беспаспортно, так что вы почитайте их
как бы умершими. Поэтому-то я и прошу с вас всего
только тридцать тысяч.
2) Оных упомянутых ревижских душ, пришлых, или прибылых, или,
как они неправильно изволили выразиться, умерших,
нет налицо таковых, которые бы не были в залоге, ибо все в совокупности не
только заложены без изъятия, но и перезаложены, с прибавкой по полутораста рублей на душу, кроме небольшой деревни Гурмайловка, находящейся в спорном положении по случаю тяжбы с помещиком Предищевым, и потому ни в продажу, ни в залог поступить не может».
— Поверьте мне, это малодушие, — отвечал очень покойно и добродушно философ-юрист. — Старайтесь
только, чтобы производство дела было все основано на бумагах, чтобы на словах ничего не было. И
как только увидите, что дело идет к развязке и удобно к решению, старайтесь — не то чтобы оправдывать и защищать себя, —
нет, просто спутать новыми вводными и так посторонними статьями.
— Да шашку-то, — сказал Чичиков и в то же время увидел почти перед самым носом своим и другую, которая,
как казалось, пробиралась в дамки; откуда она взялась, это один
только Бог знал. —
Нет, — сказал Чичиков, вставши из-за стола, — с тобой
нет никакой возможности играть! Этак не ходят, по три шашки вдруг.
Дело устроено было вот
как:
как только приходил проситель и засовывал руку в карман, с тем чтобы вытащить оттуда известные рекомендательные письма за подписью князя Хованского,
как выражаются у нас на Руси: «
Нет,
нет, — говорил он с улыбкой, удерживая его руки, — вы думаете, что я…
нет,
нет.
—
Нет, будто и Михеева продали? — сказал председатель. — Я знаю каретника Михеева: славный мастер; он мне дрожки переделал.
Только позвольте,
как же… Ведь вы мне сказывали, что он умер…
Тот же самый орел,
как только вышел из комнаты и приближается к кабинету своего начальника, куропаткой такой спешит с бумагами под мышкой, что мочи
нет.
Хорошо то, что она сейчас
только,
как видно, выпущена из какого-нибудь пансиона или института, что в ней,
как говорится,
нет еще ничего бабьего, то есть именно того, что у них есть самого неприятного.
— Иной раз, право, мне кажется, что будто русский человек — какой-то пропащий человек.
Нет силы воли,
нет отваги на постоянство. Хочешь все сделать — и ничего не можешь. Все думаешь — с завтрашнего дни начнешь новую жизнь, с завтрашнего дни примешься за все
как следует, с завтрашнего дни сядешь на диету, — ничуть не бывало: к вечеру того же дни так объешься, что
только хлопаешь глазами и язык не ворочается,
как сова, сидишь, глядя на всех, — право и эдак все.
—
Нет, вы не так приняли дело: шипучего мы сами поставим, — сказал председатель, — это наша обязанность, наш долг. Вы у нас гость: нам должно угощать. Знаете ли что, господа! Покамест что, а мы вот
как сделаем: отправимтесь-ка все, так
как есть, к полицеймейстеру; он у нас чудотворец: ему стоит
только мигнуть, проходя мимо рыбного ряда или погреба, так мы, знаете ли, так закусим! да при этой оказии и в вистишку.
—
Нет, Павел Иванович,
только на том условии, чтобы деньги
как можно скорее. Теперь вы мне дайте пятнадцать тысяч, по крайней мере, а остальные никак не дальше,
как через две недели.
— Всенепременно. У него теперь приращенье должно идти с быстротой невероятной. Это ясно. Медленно богатеет
только тот, у кого какие-нибудь сотни тысяч; а у кого миллионы, у того радиус велик: что ни захватит, так вдвое и втрое противу самого себя. Поле-то, поприще слишком просторно. Тут уж и соперников
нет. С ним некому тягаться.
Какую цену чему ни назначит, такая и останется: некому перебить.
Следовало бы тоже принять во внимание и прежнюю жизнь человека, потому что, если не рассмотришь все хладнокровно, а накричишь с первого раза, — запугаешь
только его, да и признанья настоящего не добьешься: а
как с участием его расспросишь,
как брат брата, — сам все выскажет и даже не просит о смягчении, и ожесточенья ни против кого
нет, потому что ясно видит, что не я его наказываю, а закон.
А что? Да так. Я усыпляю
Пустые, черные мечты;
Я
только в скобках замечаю,
Что
нет презренной клеветы,
На чердаке вралем рожденной
И светской чернью ободренной,
Что
нет нелепицы такой,
Ни эпиграммы площадной,
Которой бы ваш друг с улыбкой,
В кругу порядочных людей,
Без всякой злобы и затей,
Не повторил стократ ошибкой;
А впрочем, он за вас горой:
Он вас так любит…
как родной!
Сначала все к нему езжали;
Но так
как с заднего крыльца
Обыкновенно подавали
Ему донского жеребца,
Лишь
только вдоль большой дороги
Заслышат их домашни дроги, —
Поступком оскорбясь таким,
Все дружбу прекратили с ним.
«Сосед наш неуч; сумасбродит;
Он фармазон; он пьет одно
Стаканом красное вино;
Он дамам к ручке не подходит;
Всё да да
нет; не скажет да-с
Иль нет-с». Таков был общий глас.
Какое они имели право говорить и плакать о ней? Некоторые из них, говоря про нас, называли нас сиротами. Точно без них не знали, что детей, у которых
нет матери, называют этим именем! Им, верно, нравилось, что они первые дают нам его, точно так же,
как обыкновенно торопятся
только что вышедшую замуж девушку в первый раз назвать madame.
«Положим, — думал я, — я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не бьет мух около Володиной постели? вон их сколько!
Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он меня и мучит.
Только о том и думает всю жизнь, — прошептал я, —
как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает,
как будто не замечает… противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка —
какие противные!»
— А это на что похоже, что вчера
только восемь фунтов пшена отпустила, опять спрашивают: ты
как хочешь, Фока Демидыч, а я пшена не отпущу. Этот Ванька рад, что теперь суматоха в доме: он думает, авось не заметят.
Нет, я потачки за барское добро не дам. Ну виданное ли это дело — восемь фунтов?
Бульба по случаю приезда сыновей велел созвать всех сотников и весь полковой чин, кто
только был налицо; и когда пришли двое из них и есаул Дмитро Товкач, старый его товарищ, он им тот же час представил сыновей, говоря: «Вот смотрите,
какие молодцы! На Сечь их скоро пошлю». Гости поздравили и Бульбу, и обоих юношей и сказали им, что доброе дело делают и что
нет лучшей науки для молодого человека,
как Запорожская Сечь.
— А ей-богу, хотел повесить, — отвечал жид, — уже было его слуги совсем схватили меня и закинули веревку на шею, но я взмолился пану, сказал, что подожду долгу, сколько пан хочет, и пообещал еще дать взаймы,
как только поможет мне собрать долги с других рыцарей; ибо у пана хорунжего — я все скажу пану —
нет и одного червонного в кармане.
— Вы должны бы, Пантен, знать меня несколько лучше, — мягко заметил Грэй. —
Нет тайны в том, что я делаю.
Как только мы бросим якорь на дно Лилианы, я расскажу все, и вы не будете тратить так много спичек на плохие сигары. Ступайте, снимайтесь с якоря.