Неточные совпадения
Казалось, что и одет он с небрежностью нарочитой: под затасканным, расстегнутым сюртуком очень дорогого сукна — шелковая
рубаха.
Белизна
рубахи резко оттеняла землистую кожу сухого, костлявого лица и круглую, черную дыру беззубого рта, подчеркнутого седыми волосами жиденьких усов. Голубые глаза проповедника потеряли былую ясность и
казались маленькими, точно глаза подростка, но это, вероятно, потому, что они ушли глубоко в глазницы.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой: у стены на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый ворот
рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия; на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова. В комнате было душисто и очень жарко, как
показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
В длинной
рубахе Вася
казался огромным, и хотя мужчины в большинстве были рослые, — Вася на голову выше всех.
Он сосчитал огни свеч: двадцать семь. Четверо мужчин — лысые, семь человек седых.
Кажется, большинство их, так же как и женщин, все люди зрелого возраста. Все — молчали, даже не перешептывались. Он не заметил, откуда появился и встал около помоста Захарий; как все, в
рубахе до щиколоток, босой, он один из всех мужчин держал в руке толстую свечу; к другому углу помоста легко подбежала маленькая, — точно подросток, — коротковолосая, полуседая женщина, тоже с толстой свечой в руке.
Он схватил Самгина за руку, быстро свел его с лестницы, почти бегом протащил за собою десятка три шагов и, посадив на ворох валежника в саду, встал против, махая в лицо его черной полою поддевки, открывая мокрую
рубаху, голые свои ноги. Он стал тоньше, длиннее, белое лицо его вытянулось, обнажив пьяные, мутные глаза, —
казалось, что и борода у него стала длиннее. Мокрое лицо лоснилось и кривилось, улыбаясь, обнажая зубы, — он что-то говорил, а Самгин, как бы защищаясь от него, убеждал себя...
Каждый из них, поклонясь Марине, кланялся всем братьям и снова — ей.
Рубаха на ней, должно быть, шелковая, она — белее, светлей. Как Вася, она тоже
показалась Самгину выше ростом. Захарий высоко поднял свечу и, опустив ее, погасил, — то же сделала маленькая женщина и все другие. Не разрывая полукруга, они бросали свечи за спины себе, в угол. Марина громко и сурово сказала...
Он — среднего роста, но так широкоплеч, что
казался низеньким. Под изорванным пиджаком неопределенного цвета на нем — грязная, холщовая
рубаха, на ногах — серые, клетчатые брюки с заплатами и растоптанные резиновые галоши. Широкое, скуластое лицо, маленькие, острые глаза и растрепанная борода придавали ему сходство с портретами Льва Толстого.
Его атласный, шитый шелками, глухой жилет был стар, вытерт, ситцевая
рубаха измята, на коленях штанов красовались большие заплаты, а все-таки он
казался одетым и чище и красивей сыновей, носивших пиджаки, манишки и шелковые косынки на шеях.
Он не
показался ей таким страшным, а скорее жалким: лицо худое, загорелое,
рубаха грязная, шинель какая-то рыжая.
— Нет, не фальшивые, а требовали настоящих! Как теперь вот гляжу, у нас их в городе после того человек сто кнутом наказывали. Одних палачей, для наказания их, привезено было из разных губерний четверо. Здоровые такие черти, в красных
рубахах все; я их и вез, на почте тогда служил; однакоже скованных их везут, не доверяют!.. Пить какие они дьяволы; ведро,
кажется, водки выпьет, и то не заметишь его ни в одном глазе.
Он слышал, как заскрежетал под ним крупный гравий, и почувствовал острую боль в коленях. Несколько секунд он стоял на четвереньках, оглушенный падением. Ему
казалось, что сейчас проснутся все обитатели дачи, прибежит мрачный дворник в розовой
рубахе, подымется крик, суматоха… Но, как и прежде, в саду была глубокая, важная тишина. Только какой-то низкий, монотонный, жужжащий звук разносился по всему саду...
Наступило наконец пятнадцатое мая, когда, по распоряжению корпусного командира, должен был состояться смотр. В этот день во всех ротах, кроме пятой, унтер-офицеры подняли людей в четыре часа. Несмотря на теплое утро, невыспавшиеся, зевавшие солдаты дрожали в своих каламянковых
рубахах. В радостном свете розового безоблачного утра их лица
казались серыми, глянцевитыми и жалкими.
Но ямщик не заставляет долго себя ждать. Через две минуты дверь кабака распахивается и в белых облаках, упруго взвивающихся вверх,
показывается Фотоген Павлыч, почтительно провожаемый хромоногим половым в белой
рубахе и в белых штанах.
Старуха Арина поспешила запереть весь свой домишко изнутри, но не прошло и пяти минут, как перед ее избой снова
показалась Маланья и уже в сопровождении своего старого родителя, который явился босиком и в совершенно разорванной
рубахе.
В конце площади
показался человек лет сорока, с реденькою бородой, бледный, босой, в одной полотняной
рубахе. Лицо его было необыкновенно кротко, а на устах играла странная, детски добродушная улыбка.
Крик вороны, щебетанье жаворонка, шорох берез, медленное движение облаков, надрывающиеся на пашне лошади, мужики с потными лицами, в грязных
рубахах, земля, чернеющая следом за сохой, беспомощно падающие деревца — все это сливалось для нее в общий фон, все
казалось одинаково на своем месте, навевая только какие-то смутные ощущения, но не мысли…
Казак с великим усилием поднимал брови, но они вяло снова опускались. Ему было жарко, он расстегнул мундир и
рубаху, обнажив шею. Женщина, спустив платок с головы на плечи, положила на стол крепкие белые руки, сцепив пальцы докрасна. Чем больше я смотрел на них, тем более он
казался мне провинившимся сыном доброй матери; она что-то говорила ему ласково и укоризненно, а он молчал смущенно, — нечем было ответить на заслуженные упреки.
В хорошую погоду они рано утром являлись против нашего дома, за оврагом, усеяв голое поле, точно белые грибы, и начинали сложную, интересную игру: ловкие, сильные, в белых
рубахах, они весело бегали по полю с ружьями в руках, исчезали в овраге и вдруг, по зову трубы, снова высыпавшись на поле, с криками «ура», под зловещий бой барабанов, бежали прямо на наш дом, ощетинившись штыками, и
казалось, что сейчас они сковырнут с земли, размечут наш дом, как стог сена.
У ворот на лавочке сидел дворник в красной кумачной
рубахе, синих штанах и босой. Как всегда, он сидел неподвижно, его широкая спина и затылок точно примёрзли к забору, руки он сунул за пояс, рябое скучное лицо застыло, дышал он медленно и глубоко, точно вино пил. Полузакрытые глаза его
казались пьяными, и смотрели они неотрывно.
Гость ревниво осмотрел его и остался доволен — парень не понравился ему. Коренастый, краснощёкий, в синей
рубахе, жилете и шароварах за сапоги, он
казался грубым, тяжёлым, похожим на кучера. Всё время поправлял рыжеватые курчавые волосы, карие глаза его беспокойно бегали из стороны в сторону, и по лицу ходили какие-то тени, а нос сердито шмыгал, вдыхая воздух. Он сидел на сундуке, неуклюже двигая ногами, и смотрел то на них, то на гостя каким-то неприятным, недоумевающим взглядом.
Савка пополз вдоль забора, цапаясь за доски тёмно-красными руками; его кровь, смешавшись со взрытой землёй, стала грязью, он был подобен пню, который только что выкорчевали: ноги, не слушаясь его усилий, волоклись по земле, как два корня, лохмотья
рубахи и портков
казались содранной корой, из-под них, с пёстрого тела, струился тёмный сок.
Изо дня в день он встречал на улицах Алёшу, в длинной, холщовой
рубахе, с раскрытою грудью и большим медным крестом на ней. Наклоня тонкое тело и вытянув вперёд сухую чёрную шею, юродивый поспешно обегал улицы, держась правою рукою за пояс, а между пальцами левой неустанно крутя чурочку, оглаженную до блеска, —
казалось, что он преследует нечто невидимое никому и постоянно ускользающее от него. Тонкие, слабые ноги чётко топали по доскам тротуаров, и сухой язык бормотал...
Отец стоял в синей поддёвке и жёлтой шёлковой
рубахе, на складках шёлка блестел огонь лампад, и Матвею
казалось, что грудь отца охвачена пламенем, а голова и лицо раскалились.
Ему ужасно смешно
казалось, что на ней одна
рубаха, обтянута сзади и поддернута спереди, и еще смешнее то, что на шее висели полтинники.
Одет он был в чистую белую
рубаху с шитым воротом, в белые шаровары и новые сапоги и в сравнении с подводчиками
казался щеголем.
Русый, с кудрявой головой, без шапки и с расстегнутой на груди
рубахой, Дымов
казался красивым и необыкновенно сильным; в каждом его движении виден был озорник и силач, знающий себе цену.
Когда он, умывшись, надевал кумачовую
рубаху, вдруг щелкнул в дверях замок и на пороге
показался о.
Шепот и поцелуи за забором волновали его. Он вышел на средину двора и, расстегнувши на груди
рубаху, глядел на луну, и ему
казалось, что он сейчас велит отпереть калитку, выйдет и уже более никогда сюда не вернется; сердце сладко сжалось у него от предчувствия свободы, он радостно смеялся и воображал, какая бы это могла быть чудная, поэтическая, быть может, даже святая жизнь…
В его манерах, в привычке всякий разговор сводить на спор, в его приятном теноре и даже в его ласковости было что-то грубоватое, семинарское, и когда он снимал сюртук и оставался в одной шелковой
рубахе или бросал в трактире лакею на чай, то мне
казалось всякий раз, что культура — культурой, а татарин все еще бродит в нем.
Послышались шаги,
показался между деревьями доктор Благово в шелковой
рубахе, в высоких сапогах. Очевидно, здесь, около яблони, у них было назначено свидание. Увидев его, она бросилась к нему порывисто, с болезненным криком, точно его отнимали у нее...
Но вдруг он насторожился, повернулся и ожил. На берегу, несмотря на сумерки, можно было разглядеть красные
рубахи. Это артельщики звали Тюлина и,
кажется, самым заманчивым образом махали руками.
Артамонову старшему
казалось, что и Горицветов тоже говорит не плохо, не глупо. Маленький, в чёрной
рубахе под студенческим сюртуком, неприглядно расстёгнутый, лохматый, с опухшими глазами, точно он не спал несколько суток, с тёмным, острым лицом в прыщах, он кричал, никого не слушая, судорожно размахивая руками, и наскакивал на Мирона...
…Наталья проснулась скоро, ей
показалось, что её разбудили жалость к матери и обида за неё. Босая, в одной
рубахе, она быстро сошла вниз. Дверь в комнату матери, всегда запертая на ночь, была приоткрыта, это ещё более испугало женщину, но, взглянув в угол, где стояла кровать матери, она увидала под простыней белую глыбу и тёмные волосы, разбросанные по подушке.
Было ясно, что Наталья обижена, возмущена, это чувствовалось по трепету её кожи, по судорожным движениям пальцев, которыми она дёргала и щипала
рубаху, но мужчине
казалось, что возмущение чрезмерно, и, не веря в него, он нанёс жене последний удар...
Угрюмо, сосредоточенно на берегу стояло десятка два мужиков-богачей, бедняки еще не воротились с поля. Суетился, размахивая посошком, вороватый, трусливый староста, шмыгал носом и отирал его рукавом розовой
рубахи. Широко расставив ноги, выпятив живот, стоял кряжистый лавочник Кузьмин, глядя — по очереди — на меня и Кукушкина. Он грозно нахмурил брови, но его бесцветные глаза слезились, и рябое лицо
показалось мне жалким.
Грезы мешаются с действительностью; так недавно еще жил жизнью, совершенно непохожей на эту, что в полубессознательной дремоте все
кажется, что вот-вот проснешься, очнешься дома в привычной обстановке, и исчезнет эта степь, эта голая земля, с колючками вместо травы, это безжалостное солнце и сухой ветер, эта тысяча странно одетых в белые запыленные
рубахи людей, эти ружья в козлах.
На звон колокольчика в воротах
показался небольшого роста седой старик, в красной кумачовой
рубахе, без шапки; на мой вопрос, где найти квартиру, старик, почесывая затылок, лениво проговорил...
И она еще помнит, как в другом отделении старик с одним глазом пилил кусок железа, и сыпались железные опилки, и как рыжий, в темных очках и с дырами на
рубахе, работал у токарного станка, делая что-то из куска стали; станок ревел и визжал и свистел, а Анну Акимовну тошнило от этого шума, и
казалось, что у нее сверлят в ушах.
И все ласкали Сашу. Ей уже минуло десять лет, но она была мала ростом, очень худа, и на вид ей можно было дать лет семь, не больше. Среди других девочек, загоревших, дурно остриженных, одетых в длинные полинялые
рубахи, она, беленькая, с большими, темными глазами, с красною ленточкой в волосах,
казалась забавною, точно это был зверек, которого поймали в поле и принесли в избу.
Проехав опять улицей по накатанной и черневшей кое-где свежим навозом дороге и миновав двор с бельем, у которого белая
рубаха уже сорвалась и висела на одном мерзлом рукаве, они опять выехали к страшно гудевшим лозинам и опять очутились в открытом поле. Метель не только не стихала, но,
казалось, еще усилилась. Дорога вся была заметена, и можно было знать, что не сбился, только по вешкам. Но и вешки впереди трудно было рассматривать, потому что ветер был встречный.
Её большие груди тряслись под
рубахой, как вымя стельной коровы, и живот у неё был велик, как у беременной, а ступни ног,
казалось, не имеют костей.
На дворе толклись мужики в синих вытертых портках, в розовых и красных
рубахах, босоногие, растрёпанные, и, хотя одёжа на них была цветная, все они
казались серыми, точно долго лежали в земле, только что вылезли из неё и ещё не отряхнулись. Молча дёргали его за руку, щупали хитрыми глазами, некоторые мычали что-то, а дурашливый Никита Проезжев, плотник, спросил тенорком...
Что ж оно такое?» — и, упираясь, делая усилия, чтобы высвободиться из рук Якова, нечаянно ухватился за его
рубаху около шеи и порвал воротник, а Аглае
показалось, что это он хочет бить Якова, она вскрикнула, схватила бутылку с постным маслом и изо всей силы ударила ею ненавистного брата прямо по темени.
Из-под расстёгнутой красной
рубахи видна была широкая, смуглая грудь работника, дышавшая глубоко и ровно, рыжие усы насмешливо пошевеливались, белые частые зубы сверкали из-под усов, синие большие глаза хитро прищурились, и весь Кузьма
показался своему хозяину таким гордым и важным, что мельнику захотелось поскорее уйти от него, чтоб засыпка не заметил своего превосходства над хозяином.
Взор рабочего быстро ушел в какую-то неизмеримую глубину, оделся мглою, словно затвердел. И весь он на мгновенье
показался высеченным из камня; и мягкость складок кумачовой заношенной
рубахи, и пушистость волос, и эти руки, испачканные землею и совсем как живые, — все это было словно обман со стороны безмерно талантливого художника, облекшего твердый камень видом пушистых и легких тканей.
Ей все
казалось милым и дорогим: и «наш» пароход — необыкновенно чистенький и быстрый пароход! — и «наш» капитан — здоровенный толстяк в парусиновой паре и клеенчатом картузе, с багровым лицом, сизым носом и звериным голосом, давно охрипшим от непогод, оранья и пьянства, — «наш» лоцман — красивый, чернобородый мужик в красной
рубахе, который вертел в своей стеклянной будочке колесо штурвала, в то время как его острые, прищуренные глаза твердо и неподвижно смотрели вдаль.
Немного прошло времени, вдали
показались язвицкие тройки. Впереди ехал в тарантасе удалой Федор. На телегах сидело десять молодцов, все в одинаких красных
рубахах. Подъехав к Самоквасову, они было загорланили.
За два дня до Казанской Самоквасов поскакал во весь опор в Язвицы к ямщикам. День был воскресный, в праздничных красных
рубахах ямщики играли в городки середь улицы. Подошел Петр Степаныч, поглядел на них и, заметив молодого парня, что
казался всех удалей, заговорил с ним...
Долго ходил взад и вперед Патап Максимыч. Мерный топот босых ног его раздавался по горнице и в соседней боковушке. Аксинья Захаровна проснулась, осторожно отворила дверь и, при свете горевшей у икон лампады, увидела ходившего мужа. В красной
рубахе, весь багровый, с распаленными глазами и всклоченными волосами, страшен он ей
показался. Хотела спрятаться, но Патап Максимыч заметил жену.