Неточные совпадения
Скотинин. Я
никуда не
шел, а брожу, задумавшись. У меня такой обычай, как что заберу
в голову, то из нее гвоздем не выколотишь. У меня, слышь ты, что вошло
в ум, тут и засело. О том вся и дума, то только и вижу во сне, как наяву, а наяву, как во сне.
— Я бы вот как сделал: я бы взял деньги и вещи и, как ушел бы оттуда, тотчас, не заходя
никуда,
пошел бы куда-нибудь, где место глухое и только заборы одни, и почти нет никого, — огород какой-нибудь или
в этом роде.
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители,
никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело
идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток
в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли
пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману
в кабаке.
Вино у Каннингама, разумеется, было прекрасное; ему привозили из Европы. Вообще же
в продаже
в этих местах, то есть
в Сингапуре, Гонконге и Шанхае, вина
никуда не годятся. Херес, мадера и портвейн сильно приправлены алкоголем, заглушающим нежный букет вин Пиренейского полуострова. Да их большею частью возят не оттуда, а с мыса Доброй Надежды. Шампанское
идет из Америки и просто
никуда не годится. Это американское шампанское свирепствует на Сандвичевых островах и вот теперь проникло
в Китай.
Старик, под рукой, навел кое-какие справки через Ипата и знал, что Привалов не болен, а просто заперся у себя
в комнате, никого не принимает и сам
никуда не
идет. Вот уж третья неделя
пошла, как он и глаз не кажет
в бахаревский дом, и Василий Назарыч несколько раз справлялся о нем.
Снимая
в коридоре свою гороховую шинель, украшенную воротниками разного роста, как носили во время первого консулата, — он, еще не входя
в аудиторию, начинал ровным и бесстрастным (что очень хорошо
шло к каменному предмету его) голосом: «Мы заключили прошедшую лекцию, сказав все, что следует, о кремнеземии», потом он садился и продолжал: «о глиноземии…» У него были созданы неизменные рубрики для формулярных списков каждого минерала, от которых он никогда не отступал; случалось, что характеристика иных определялась отрицательно: «Кристаллизация — не кристаллизуется, употребление —
никуда не употребляется, польза — вред, приносимый организму…»
Пустотеловы заперлись
в Последовке и сами
никуда не ездили, и к себе не принимали.
В скором времени Арсений Потапыч и хозяйство запустил;
пошел слух, что он серьезно стал попивать.
Я с любопытством
шел сюда сегодня, со смятением: мне надо было видеть самому и лично убедиться: действительно ли весь этот верхний слой русских людей уж
никуда не годится, отжил свое время, иссяк исконною жизнью и только способен умереть, но всё еще
в мелкой завистливой борьбе с людьми… будущими, мешая им, не замечая, что сам умирает?
Билеты-то я продал, деньги взял, а к Андреевым
в контору не заходил, а
пошел,
никуда не глядя,
в английский магазин, да на все пару подвесок и выбрал, по одному бриллиантику
в каждой, эдак почти как по ореху будут, четыреста рублей должен остался, имя сказал, поверили.
— Никогда и
никуда не ходила; всё дома сидела, закупоренная как
в бутылке, и из бутылки прямо и замуж
пойду; что вы опять усмехаетесь? Я замечаю, что вы тоже, кажется, надо мной смеетесь и их сторону держите, — прибавила она, грозно нахмурившись, — не сердите меня, я и без того не знаю, что со мной делается… я убеждена, что вы пришли сюда
в полной уверенности, что я
в вас влюблена и позвала вас на свидание, — отрезала она раздражительно.
— Что же ты не ввел его
в горницы? — смутился Груздев. — Ты всегда так…
Никуда послать нельзя.
— И думать нечего, — настаивал Ефим Андреич. — Ведь мы не чужие, Петр Елисеич… Ежели разобрать, так и я-то не о себе хлопочу: рудника жаль, если
в чужие руки попадет. Чужой человек, чужой и есть… Сегодня здесь, завтра там, а мы, заводские, уж
никуда не уйдем. Свое лихо… Как
пошлют какого-нибудь инженера на рудник-то, так я тогда что буду делать?
Если даже мужчина способен упереться лбом
в уставы судопроизводства и не
идти никуда дальше, то женщина упрется
в них тем с большим упоением, что для нее это дело внове.
А воротишься
в деревню — какая вдруг божья благодать всю внутренность твою просветлит! выйдешь этак на лужайку или вот хоть
в лесок зайдешь — так это хорошо, и светло, и покойно, что даже и идти-то
никуда не хочется!
Хорошо тоже весной у нас бывает.
В городах или деревнях даже по дорогам грязь и навоз везде, а
в пустыне снег от пригреву только пуще сверкать начнет. А потом
пойдут по-под снегом ручьи; снаружи ничего не видно, однако кругом тебя все журчит… И речка у нас тут Ворчан была — такая быстрая, веселая речка.
Никуда от этих радостей идти-то и не хочется.
В сущности, однако ж,
в том положении,
в каком он находился, если бы и возникли
в уме его эти вопросы, они были бы лишними или, лучше сказать, только измучили бы его, затемнили бы вконец тот луч, который хоть на время осветил и согрел его существование. Все равно, ему ни
идти никуда не придется, ни задачи никакой выполнить не предстоит. Перед ним широко раскрыта дверь
в темное царство смерти — это единственное ясное разрешение новых стремлений, которые волнуют его.
Я и слушаю и
никуда далее не
иду, а
в это время дальняя дверка вдруг растворяется, и я вижу, вышел из нее высокий цыган
в шелковых штанах, а казакин бархатный, и кого-то перед собою скоро выпроводил
в особую дверь под дальним фонарем, которую я спервоначала и не заметил.
— Послушайте, — начал он, — чтоб прекратить ваши плутни с несчастными арестантами, которых вы употребляете
в свою пользу и
посылаете на бесплатную работу к разным господам… которые, наконец, у вашей любовницы чистят двор и помойные ямы… то чтоб с этой минуты ни один арестант
никуда не был
посылаем!
— До сих пор,
слава богу, нет, а может случиться, если бросишь дело; любовь тоже требует денег: тут и лишнее щегольство и разные другие траты… Ох, эта мне любовь
в двадцать лет! вот уж презренная, так презренная,
никуда не годится!
«Что ж за важность, — думал он, идучи за ней, — что я
пойду? ведь я так только… взгляну, как у них там,
в беседке… отец звал же меня; ведь я мог бы
идти прямо и открыто… но я далек от соблазна, ей-богу, далек, и докажу это: вот нарочно пришел сказать, что еду… хотя и не еду
никуда!
— Теперь я
никуда не
иду; стою на улице и с тобой беседую; а вот как мы с тобой покончим, отправлюсь к себе
в гостиницу и буду завтракать.
— Я знаю только одно, именно, что всё это шалости. Никогда вы не
в состоянии исполнить ваших угроз, полных эгоизма.
Никуда вы не
пойдете, ни к какому купцу, а преспокойно кончите у меня на руках, получая пенсион и собирая ваших ни на что не похожих друзей по вторникам. Прощайте, Степан Трофимович.
«Так вот друг, которого мне
посылает судьба!» — подумал я, и каждый раз, когда потом,
в это первое тяжелое и угрюмое время, я возвращался с работы, то прежде всего, не входя еще
никуда, я спешил за казармы, со скачущим передо мной и визжащим от радости Шариком, обхватывал его голову и целовал, целовал ее, и какое-то сладкое, а вместе с тем и мучительно горькое чувство щемило мне сердце.
Впоследствии, когда мне удалось видеть много таких и подобных хранителей старой веры, и
в народе, и
в интеллигенции, я понял, что это упорство — пассивность людей, которым некуда
идти с того места, где они стоят, да и не хотят они
никуда идти, ибо, крепко связанные путами старых слов, изжитых понятий, они остолбенели
в этих словах и понятиях.
„Ну, — говорю, — а если бы двадцать?“ — „Ну, а с двадцатью, — говорит, — уж нечего делать — двадцать одолеют“ — и при сем рассказал, что однажды он, еще будучи
в училище,
шел с своим родным братом домой и одновременно с проходившею партией солдат увидели куст калины с немногими ветками сих
никуда почти не годных ягод и устремились овладеть ими, и Ахилла с братом и солдаты человек до сорока, „и произошла, — говорит, — тут между нами великая свалка, и братца Финогешу убили“.
Делать было нечего. Воронцов согласился, и они
пошли все трое. Когда они вошли, Меллер с мрачной учтивостью проводил Марью Васильевну к жене, адъютанту же велел проводить Хаджи-Мурата
в приемную и не выпускать
никуда до его приказания.
Послав такой положительный ответ и пригрозив строго-настрого своей всегда покорной супруге, чтоб она берегла Парашу как зеницу своего ока и
никуда из дома не отпускала, Степан Михайлович отправился
в путь.
— О нет, нет… Я буду
в лесу
в это время,
никуда из хаты не выйду… Но я буду сидеть и все думать, что вот я
иду по улице, вхожу
в ваш дом, отворяю двери, вхожу
в вашу комнату… Вы сидите где-нибудь… ну хоть у стола… я подкрадываюсь к вам сзади тихонько… вы меня не слышите… я хватаю вас за плечо руками и начинаю давить… все крепче, крепче, крепче… а сама гляжу на вас… вот так — смотрите…
И до того ли было! Взять хоть полк. Ведь это был 1871 год, а
в полку не то что солдаты, и мы, юнкера, и понятия не имели, что
идет франко-прусская война, что
в Париже коммуна… Жили своей казарменной жизнью и, кроме разве как
в трактир, да и то редко,
никуда не ходили, нигде не бывали, никого не видали, а
в трактирах
в те времена ни одной газеты не получалось — да и читать их все равно никто бы не стал…
Сатин. Чепуха!
Никуда ты не
пойдешь… всё это чертовщина! Старик! Чего ты надул
в уши этому огарку?
Возвратясь
в Ниццу, Вера Сергеевна со скуки вспомнила об этом знакомстве и как-то
послала просить Долинского побывать у них когда-нибудь запросто. Нестор Игнатьевич на другой же день
пошел к Онучиным.
В пять месяцев это был его первый выход
в чужой дом.
В эти пять месяцев он один
никуда не выходил, кроме кофейни,
в которой он изредка читал газеты, и то Дорушка обыкновенно ждала его где-нибудь или на бульваре, или тут же
в кафе.
Приехав
в Петербург, он
никуда не
пошел с письмами благодетелей, но освежился, одумался и
в откровенную минуту высказал все свое горе одному старому своему детскому товарищу, земляку и другу, художнику Илье Макаровичу Журавке, человеку очень доброму, пылкому, суетливому и немножко смешному.
—
В таком случае я лучше бы осталась дома и
никуда не
пошла.
И вдруг, непонятный
в первую минуту до равнодушия, вступает
в поле зрения и медленно проходит через комнату,
никуда не глядя, незнакомый старик, бритый, грязный,
в турецком с большими цветами халате.
В оттянутых книзу губах его потухшая папироса
в толстом и коротком мундштуке, и
идет он медленно,
никуда не глядя, и на халате его огромные с завитушками узоры.
Считалось их
в эту затишную пору всего семеро: они трое, Федот,
никуда не пожелавший
идти со своим кашлем, Кузька Жучок, Еремей и новый — кривой на один глаз, неумный и скучный парень, бывший заводской, по кличке Слепень. Еремей было ушел, потянувшись за всеми, но дня через три вернулся с проклятьями и матерной руганью.
Больным местом готовившейся осады была Дивья обитель, вернее сказать — сидевшая
в затворе княжиха,
в иночестве Фоина. Сам игумен Моисей не посмел ее тронуть, а без нее и сестры не
пойдут. Мать Досифея наотрез отказалась: от своей смерти, слышь,
никуда не уйдешь, а господь и не это терпел от разбойников. О томившейся
в затворе Охоне знал один черный поп Пафнутий, а сестры не знали, потому что привезена она была тайно и сдана на поруки самой Досифее. Инок Гермоген тоже ничего не подозревал.
— Все мне это замужество мое везде стоит, — проговорила Настя, когда Крылушкин объявил ей отказ на ее просьбу о помещении
в женский монастырь. — Буду с вами доживать век, — добавила она. — Уж
никуда от вас не
пойду.
Ребенок медленно
шел, так она повела Алену
в печку, спаривала там ее, встряхивала, косу ее заставляла жевать, изгадила бабу так, что
никуда она не стала годиться.
Она прозвала его старичком и всем своим знакомым рассказывала, что постояльца ей просто бог
послал, что он второй феномен, что этакой скромности она даже сама
в девицах не имела, что он, кроме университета,
никуда даже шагу не сделал, а уж не то чтобы заводить какие-нибудь дебоширства.
Куда я
пойду? Да пока что на улицу. Я — человек с улицы. Не скрою от вас, что, по щедротам вашим, завинчу сегодня
в какую-нибудь веселенькую трущобку. Вы говорите — подняться? Э-эх, что там! Мой цикл свершен окончательно, и
никуда мне больше нет ходу, кроме улицы.
— Курьерша одна моя знакомая, — начала она, утираючи слезы, — жила
в Лопатине доме, на Невском, и пристал к ней этот пленный турка Испулатка. Она за него меня и просит: «Домна Платоновна! определи, — говорит, — хоть ты его, черта, к какому-нибудь месту!» — «Куда ж, — думаю, — турку определить? Кроме как куда-нибудь арапом,
никуда его не определишь» — и нашла я ему арапскую должность. Нашла, и прихожу, и говорю: «Так и так, — говорю, —
иди и определяйся».
Так что-то мне
в этот день ужасно как нездоровилось — с вечера я это к одной купчихе на Охту ездила да, должно быть, простудилась — на этом каторжном перевозе — ну, чувствую я себя, что нездорова;
никуда я не
пошла: даже и у обедни не была; намазала себе нос салом и сижу на постели.
— По-моему, — отвечает, — у нее, должно быть, матушка или отец с дуринкой были, а она по природе
в них
пошла. Решимости мало:
никуда от дома не отходит. Надо сообразить — каков за нею здесь присмотр и кого она боится? Женщины часто бывают нерешительны да ненаходчивы. Надо за них думать.
Гуров не спал всю ночь и возмущался, и затем весь день провел с головной болью. И
в следующие ночи он спал дурно, все сидел
в постели и думал или ходил из угла
в угол. Дети ему надоели, банк надоел, не хотелось
никуда идти, ни о чем говорить.
Из Каптоуна решено было
идти никуда не заходя, прямо
в Шербург. И это решение сделать длинный переход встречено было с живейшей радостью: нужды нет, что придется под конец перехода есть солонину и консервы и порядочно-таки поскучать, только бы скорее попасть на родину.
— И вовсе
никуда мужик не поехал! А
в десять часов скажешь: «Видно, задержали его,
идите домой»… Отпусти… Василий Матвеев!
С главою, склоненною несколько набок, выходит она из средней двери,
идет к авансцене медленно, важно,
никуда не глядя, точно maximus pontifex [верховный жрец (лат.).] пред жертвоприношением, и описывает
в воздухе головой не видимую простым глазом дугу.
Зато иногда, — ох, редко, редко! — судьба бывала ко мне милостива. Я сталкивался с Конопацкими
в гуще выходящего потока, увильнуть
никуда нельзя было. Екатерина Матвеевна, смеясь черными глазами, заговаривала со мною. Катя, краснея, протягивала руку. И я
шел с ними уж до самого их дома, и они приглашали зайти; я отнекивался, но
в конце концов заходил. И уходил поздно вечером, пьяный от счастья, с запасом радости и мечтаний на многие недели.
Палтусов предложил ей руку. Она еще
в первый раз
шла с ним под руку
в таком многолюдстве, пред всей"порядочной"Москвой. Хорошо ли она делает? Знакомых пока не попадалось. Но ведь ее многие знают
в лицо.
Идти с ним ловко: они одного роста. С Виктором Миронычем она терпеть не могла ходить и
в первый и во второй год замужества, а потом он и сам
никуда с ней не показывался…
Иван Алексеевич на улице выбранил себя энергически. И поделом ему! Зачем
идет в трактир с первым попавшимся проходимцем? Но"купец"делался просто каким-то кошмаром.
Никуда не уйдешь от него… И на сатирический журнал дает он деньги; не будет сам бояться попасть
в карикатуру: у него
в услужении голодные мелкие литераторы. Они ему и пасквиль напишут, и карикатуру нарисуют на своего брата или из думских на кого нужно, и до"господ"доберутся.