Неточные совпадения
— Рабочие хотят взять
фабрики, крестьяне —
землю, интеллигентам хочется власти, — говорила она, перебирая пальцами кружево на груди. — Все это, конечно,
и нужно
и будет, но ведь таких, как ты, — удовлетворит ли это?
Дождь вдруг перестал мыть окно, в небо золотым мячом выкатилась луна; огни станций
и фабрик стали скромнее, побледнели, стекло окна казалось обрызганным каплями ртути. По
земле скользили избы деревень, точно барки по реке.
Но мать, не слушая отца, — как она часто делала, — кратко
и сухо сказала Климу, что Дронов все это выдумал: тетки-ведьмы не было у него; отец помер, его засыпало
землей, когда он рыл колодезь, мать работала на
фабрике спичек
и умерла, когда Дронову было четыре года, после ее смерти бабушка нанялась нянькой к брату Мите; вот
и все.
— Да, это верно, но владельцы сторицей получили за свои хлопоты, а вы забываете башкир, на
земле которых построены заводы. Забываете приписных к заводам крестьян. [Имеются в виду крестьяне, жившие во время крепостного права на государственных
землях и прикрепленные царским правительством к заводам
и фабрикам в качестве рабочей силы.]
— А как вы думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее
и верное. Не хотите? Ну, тогда у меня есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих
землях… Тут уж дело вернее смерти.
И это не нравится? Тогда, хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной дороги в Заполье? Через пять лет вы не узнали бы своего Заполья:
и банки,
и гимназия,
и театр,
и фабрики кругом. Только нужны люди
и деньги.
— А почему
земля все? Потому, что она дает хлеб насущный… Поднялся хлебец в цене на пятачок — красный товар у купцов встал, еще на пятачок — бакалея разная остановилась, а еще на пятачок —
и все остальное село. Никому не нужно ни твоей
фабрики, ни твоего завода, ни твоей машины… Все от хлебца-батюшки. Урожай — девки, как блохи, замуж поскакали, неурожай — посиживай у окошечка да поглядывай на голодных женихов. Так я говорю, дурашка?
—
Земля — все, понимаешь? — говорил Михей Зотыч. — А остальное пустяки…
И заводы,
и фабрики,
и машины.
— Куды ни пошевелись, все купляй… Вот какая наша
земля, да
и та не наша, а господская. Теперь опять так сказать: опять мы в куренную работу с волею-то своей али на
фабрику…
На дворе копошились, как муравьи, рудниковые рабочие в своих желтых от рудничной глины холщовых балахонах, с жестяными блендочками на поясе
и в пеньковых прядениках. Лица у всех были землистого цвета, точно они выцвели от постоянного пребывания под
землей. Это был жалкий сброд по сравнению с ключевскою
фабрикой, где работали такие молодцы.
На следующий день, когда Ниловна подошла со своей ношей к воротам
фабрики, сторожа грубо остановили ее
и, приказав поставить корчаги на
землю, тщательно осмотрели все.
На
земле, черной от копоти, огромным темно-красным пауком раскинулась
фабрика, подняв высоко в небо свои трубы. К ней прижимались одноэтажные домики рабочих. Серые, приплюснутые, они толпились тесной кучкой на краю болота
и жалобно смотрели друг на друга маленькими тусклыми окнами. Над ними поднималась церковь, тоже темно-красная, под цвет
фабрики, колокольня ее была ниже фабричных труб.
И потому как человеку, пойманному среди бела дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он замахнулся на грабимого им человека не затем, чтобы отнять у него его кошелек,
и не угрожал зарезать его, так
и нам, казалось бы, нельзя уже уверять себя
и других, что солдаты
и городовые с револьверами находятся около нас совсем не для того, чтобы оберегать нас, а для защиты от внешних врагов, для порядка, для украшения, развлечения
и парадов,
и что мы
и не знали того, что люди не любят умирать от голода, не имея права вырабатывать себе пропитание из
земли, на которой они живут, не любят работать под
землей, в воде, в пекле, по 10—14 часов в сутки
и по ночам на разных
фабриках и заводах для изготовления предметов наших удовольствий.
Не может человек нашего времени, исповедуй он или не исповедуй божественности Христа, не знать, что участвовать в качестве ли царя, министра, губернатора, или урядника в том, чтобы продать у бедной семьи последнюю корову на подати для того, чтобы отдать эти деньги на пушки или на жалованье
и пансионы роскошествующим, праздным
и вредным чиновникам; или участвовать в том, чтобы посадить в тюрьму кормильца семьи за то, что мы сами развратили его,
и пустить семью его по миру; или участвовать в грабежах
и убийствах войн; или во внушении вместо Христова закона диких идолопоклоннических суеверий; или загнать забежавшую на свою
землю корову человека, у которого нет
земли; или с человека, работающего на
фабрике, вычесть за нечаянно испорченный предмет; или содрать вдвое за предмет с бедного только потому, что он в крайней нужде; не может не знать ни один человек нашего времени, что все эти дела — скверные, постыдные
и что делать их не надо.
— То же самое, везде — одно! В каждой губернии — свой бог, своя божья матерь, в каждом уезде — свой угодник! Вот, будто возникло общее у всех, но сейчас же мужики кричат: нам всю
землю, рабочие спорят: нет, нам —
фабрики. А образованный народ, вместо того, чтобы поддерживать общее
и укреплять разумное, тоже насыкается — нам бы всю власть, а уж мы вас наградим! Тут общее дело, примерно, как баран среди голодных волков. Вот!
— Она резюмировалась следующим образом: учреждение
фабрик и заводов, устройство путей сообщения, развитие торговли, процветание земледелия, неустанная разработка недр
земли, устность, гласность
и т. д.
— Стоит вам взглянуть на термометр, — сказал Бавс, — или на пятно зеркального стекла, чтобы вспомнили это имя: Грас Паран. Ему принадлежит треть портовых участков
и сорок домов. Кроме капитала, заложенного по железным дорогам, шести
фабрик,
земель и плантаций, свободный оборотный капитал Парана составляет около ста двадцати миллионов!
Приокские уезды, посреди которых происходит действие нашего романа, превратились в последние десять лет в миткалевые
фабрики; в этих же самых уездах существуют также, хотя изредка, деревушки, жители которых благодаря сносной почве занимаются хлебопашеством: мы можем, следовательно, свободно наблюдать над мужиком-фабричным, променявшим соху на челнок, ниву — на стан,
и мужиком-пахарем, который остался верен земле-кормилице.
— А вон того видите — вон, что рот-то разинул, — он, батюшка, перед самою эмансипацией всем мужикам вольные дал, да всех их к купцу на
фабрику и закабалил. Сколько деньжищ от купца получил, да мужицкие дома продал, да скотину, а земля-то вся при нем осталась… Вот ты
и смотри, что он рот разевает, а он операцию-то эту в лучшем виде устроил! — снова нашептывает сосед с правой руки.
Потолковав еще некоторое время с своим помощником, Грохов, наконец, отпустил его
и сам снова предался размышлениям: практическая его предусмотрительность
и опытность ясно ему говорили, что в этом огромном
и запутанном деле много бы, как в мутной воде рыбы, можно было наловить денег: скупить, как справедливо говорит Янсутский, по дешевой цене некоторую часть векселей, схлопотать конкурс; самому сесть в председатели… назначить себе содержания тысяч двадцать пять… подобрать согласненьких кураторов, а там — отдачи
фабрик в аренды, хозяйственная продажа отдельных имений, словом, золотой бы дождь можно было устроить себе в карман; но вместе с этими соображениями Грохов вспомнил о своих недугах
и подумал, что ему, может быть, скоро ничего не надобно будет на
земле и что на гроб да на саван немного потребуется!
Работа в медной горе считалась самою трудной, но Арефа считал ее отдыхом. Главное, нет здесь огня, как на
фабрике,
и нет вечного грохота. Правда,
и здесь донимали большими уроками немилосердные пристава
и уставщики, но все-таки можно было жить. Арефа даже повеселел, присмотревшись к делу. Конечно, под
землей дух тяжелый
и теплынь, как в бане, а все-таки можно перебиваться.
Во вторник день был серенький, задумчивый
и тихий. Рано утром, с час времени, на
землю падал, скупо
и лениво, мелкий дождь, к полудню выглянуло солнце, неохотно посмотрело на
фабрику, на клин двух реки укрылось в серых облаках, зарывшись в пухлую мякоть их, как Наталья, ночами, зарывала румяное лицо своё в пуховые подушки.
Вот он идёт рядом с Мироном по двору
фабрики к пятому корпусу, этот корпус ещё только вцепился в
землю, пятый палец красной кирпичной лапы; он стоит весь опутанный лесами, на полках лесов возятся плотники, блестят их серебряные топоры, блестят стеклом
и золотом очки Мирона, он вытягивает руку, точно генерал на старинной картинке ценою в пятачок, Митя, кивая головою, тоже взмахивает руками, как бы бросая что-то на
землю.
— Высока премудрость эта, не досягнуть её нашему разуму. Мы — люди чернорабочие, не нам об этом думать, мы на простое дело родились. Покойник князь Юрий семь тысяч книг перечитал
и до того в мысли эти углубился, что
и веру в бога потерял. Все
земли объездил, у всех королей принят был — знаменитый человек! А построил суконную
фабрику — не пошло дело.
И — что ни затевал, не мог оправдать себя. Так всю жизнь
и прожил на крестьянском хлебе.
Иногда, уставая от забот о деле, он чувствовал себя в холодном облаке какой-то особенной, тревожной скуки,
и в эти часы
фабрика казалась ему каменным, но живым зверем, зверь приник, прижался к
земле, бросив на неё тени, точно крылья, подняв хвост трубою, морда у него тупая, страшная, днём окна светятся, как ледяные зубы, зимними вечерами они железные
и докрасна раскалены от ярости.
Эти заводы — числом десять — занимают собой площадь в шестьсот тысяч десятин
и принадлежат своему владельцу на посессионном праве [Посессионное право — право иметь на казенных
землях фабрики и заводы, а также покупать крестьян для работы на них.
В Сокольей экономии Титов был — вся власть
и сила. Имение — невелико, хлеба сеяли сколько требовалось для хозяйства, а остальная
земля мужикам в аренду шла; потом было приказано аренду сокращать
и сеять лён, — неподалёку
фабрика открылась.
Это был жалкий обломок, какая-то кучка случайных существований.
Землей выселковцы не занимались. «Родитель», как уже сказано, был кровельщик, один из домовладельцев портняжил, другой — шил сапоги, большинство отдавали «дачи» под летние помещения или содержали нахлебников-студентов, находясь, таким образом, в зависимости от чужих, «пришлых» людей; некоторые работали на ближней
фабрике. Было
и несколько темных субъектов — более или менее предосудительных профессий.
Одна его половина, которую я называю береговою, по преимуществу должна бы быть хлебопашною: поля открытые,
земля удобная, средство сбыта — Волга; а выходит не так: в них развито, конечно, в слабой степени, фабричное производство, тогда как в дальних уездах, где лесные дачи идут на неизмеримое пространство, строят только гусянки, нагружают их дровами, гонят бог знает в какую даль, сбывают все это за ничтожную цену, а часто
и в убыток приходится вся эта операция; дома же, на месте, сажени дров не сожгут, потому что нет почти ни одной
фабрики, ни одного завода.
— Выгод, сударь, нет никаких: мужику копейки здесь не на чем заработать:
земля вся иляк, следственно хлебопашество самое скудное; сплавов лесных, как примерно по Макарьеву, Ветлуге
и другим прочим местам, не бывало,
фабрик по близности тоже нет, — чем мужику промышлять?.. За неволю пойдет на чужую сторону.
Как человеку, пойманному среди бела дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он не знал того, что грабимый им человек не желал отдать ему свой кошелек, так
и богатым людям нашего мира, казалось бы, нельзя уже уверять себя
и других, что они не знали того, что те люди рабочего народа, которые вынуждены работать под
землей, в воде, пекле по 10—14 часов в сутки
и по ночам на разных
фабриках и заводах, работают такую мучительную работу потому, что только при такой работе богатые люди дают им возможность существования.
— Потому что существует более совершенная форма производства, с которою не нашему кустарю бороться. Вы посмотрите: он уже по всей линии отступает перед
фабрикою,
и вовсе не по каким-нибудь случайным причинам; машина с неотвратимою последовательностью вырывает из его рук один инструмент за другим,
и если кустарь покамест хоть кое-как еще конкурирует с нею, то только благодаря своей пресловутой «связи с
землей», которая позволяет ему ценить свой труд в грош.
Изменились условия, попал мужик на
фабрику, ушел из-под «власти
земли», —
и происходит полное разложение его душевного уклада,
и человека целиком захватывает городская «пинжачная» цивилизация с ее трактиром, гармоникой
и сифилисом.
Чем больше их идут на
фабрики,
и чем больше забирают в руки
землю капиталисты,
и чем больше угнетают их, тем лучше.
Кончить революцию
и избавить ее от кровавого кошмара не может ни русское земледельческое дворянство, желающее вернуть себе
земли, ни старая русская буржуазия, желающая вернуть себе
фабрики и капиталы, ни русская интеллигенция старого типа, желающая вернуть себе былой идейный престиж
и осуществить свои старые политические программы.
Дом этот, одноэтажный, длинный, как
фабрика,
и приземистый, как старопольский шляхетский будинок, имел ту особенность, что он был выстроен по спуску, отчего один его конец лежал чуть ли не на самой
земле, тогда как другой, выравниваясь по горизонтальной линии, высоко поднимался на какой-то насыпи, над которою было что-то вроде карниза.