Неточные совпадения
Над Москвой хвастливо сияло весеннее утро; по неровному булыжнику цокали подковы, грохотали телеги; в
теплом, светло-голубом воздухе празднично гудела медь колоколов; по истоптанным панелям нешироких, кривых улиц бойко шагали легкие люди; походка их была размашиста, топот ног
звучал отчетливо, они не шаркали подошвами, как петербуржцы. Вообще здесь шума было больше, чем в Петербурге, и шум был другого тона, не такой сыроватый и осторожный, как там.
Но Москва вспыхнула радостью и как-то по-весеннему
потеплела, люди заговорили громко, и колокольный звон под низким сводом неба
звучал оглушительно.
Слушать Денисова было скучно, и Клим Иванович Самгин, изнывая, нетерпеливо ждал чего-то, что остановило бы тугую, тяжелую речь. Дом наполнен был непоколебимой,
теплой тишиной, лишь однажды где-то красноречиво
прозвучал голос женщины...
Он переживал волнение, новое для него. За окном бесшумно кипела густая, белая муть, в мягком, бесцветном сумраке комнаты все вещи как будто задумались, поблекли; Варавка любил картины, фарфор, после ухода отца все в доме неузнаваемо изменилось, стало уютнее, красивее,
теплей. Стройная женщина с суховатым, гордым лицом явилась пред юношей неиспытанно близкой. Она говорила с ним, как с равным, подкупающе дружески, а голос ее
звучал необычно мягко и внятно.
Слушали его очень внимательно. Комната, где дышало не менее полусотни человек, наполнялась
теплой духотой. Самгин невольно согнулся, наклонил голову, когда в тишине
прозвучал знакомый голос Кутузова...
Эти слова
прозвучали очень
тепло, дружески. Самгин поднял голову и недоверчиво посмотрел на высоколобое лицо, обрамленное двуцветными вихрами и темной, но уже очень заметно поседевшей, клинообразной бородой. Было неприятно признать, что красота Макарова становится все внушительней. Хороши были глаза, прикрытые густыми ресницами, но неприятен их прямой, строгий взгляд. Вспомнилась странная и, пожалуй, двусмысленная фраза Алины: «Костя честно красив, — для себя, а не для баб».
Обаятельно
звучал ее мягкий, глубокий голос, хороша была улыбка красивого лица, и
тепло светились золотистые глаза.
Солнце поднималось все выше, вливая свое
тепло в бодрую свежесть вешнего дня. Облака плыли медленнее, тени их стали тоньше, прозрачнее. Они мягко ползли по улице и по крышам домов, окутывали людей и точно чистили слободу, стирая грязь и пыль со стен и крыш, скуку с лиц. Становилось веселее, голоса
звучали громче, заглушая дальний шум возни машин.
Однажды в праздник мать пришла из лавки, отворила дверь и встала на пороге, вся вдруг облитая радостью, точно
теплым, летним дождем, — в комнате
звучал крепкий голос Павла.
Об антихристе она говорила не часто, но всегда безбоязненно и пренебрежительно; имя божие
звучало в устах её грозно; произнося его, она понижала голос, закатывала глаза и крестилась. Сначала Матвей боялся бога, силы невидимой, вездесущей и всезнающей, но постепенно и незаметно привык не думать о боге, как не думал летом о
тепле, а зимою о снеге и холоде.
Тихо шаркают три пары ног но темным плитам древней дороги, мощенной разноплеменными рабами Рима; в
теплой тишине ласково и убедительно
звучит голос женщины...
И — оглянулся, услыхав, что слова
звучали фальшиво. Спокойное течение реки смывало гнев; тишина, серенькая и
тёплая, подсказывала мысли, полные тупого изумления. Самым изумительным было то, что вот сын, которого он любил, о ком двадцать лет непрерывно и тревожно думал, вдруг, в несколько минут, выскользнул из души, оставив в ней злую боль. Артамонов был уверен, что ежедневно, неутомимо все двадцать лет он думал только о сыне, жил надеждами на него, любовью к нему, ждал чего-то необыкновенного от Ильи.
Пароход стал двигаться осторожнее, из боязни наткнуться на мель… Матросы на носу измеряли глубину реки, и в ночном воздухе отчетливо
звучали их протяжные восклицания: «Ше-есть!.. Шесть с половиной! Во-осемь!.. По-од таба-ак!.. Се-мь!» В этих высоких стонущих звуках слышалось то же уныние, каким были полны темные, печальные берега и холодное небо. Но под плащом было очень
тепло, и, крепко прижимаясь к любимому человеку, Вера Львовна еще глубже ощущала свое счастье.
Голос отца Модеста
звучит глуховато, резко, без тех
теплых модуляций и переливов, свойственных священнику. Затаив дыхание, слушают рассказ стрижки. Глазенки их, горящие вниманием, жадно прикованы к устам законоучителя. Заалевшиеся личики пылают…
Это место, где мы лежали, называется Анакапри и составляет возвышенную часть островка. Солнце уже зашло, когда мы отправились вниз, и светила неполная луна, но было все так же
тепло и тихо и где-то
звучали влюбленные мандолины, взывая к Марии. Везде Мария! Но великим спокойствием дышала моя любовь, была обвеяна чистотою лунного света, как белые домики внизу. В таком же домике жила когда-то Мария, и в такой же домик я увезу ее скоро, через четыре дня.
Среди ореховых и ольховых кустов все пело, стрекотало, жужжало. В
теплом воздухе стояли веселые рои комаров-толкачиков, майские жуки с серьезным видом кружились вокруг берез, птички проносились через поляны волнистым, порывистым летом. Вдали повсюду
звучали девические песни, — была троица, по деревням водили хороводы.
Теплым участием
звучал ее голос. Но вдруг что-то во мне дрогнуло, — глубоко в зрачках ее прекрасных глаз, как длинный и холодный слизняк, проползло выжидающее, осторожно-жадное внимание.
Не хотелось уходить, я все останавливался. Из ржи тянуло широким
теплом, в чаще зеленовато-бледных стеблей непрерывно
звучал тонкий звон мошкары. Через голые ноги от
теплой земли шла какая-то чистая ласка, и все было близко, близко…
В этих рассказах о еще
теплых трупах и бесцельных убийствах солдат
звучало что-то странное и знакомое, чувствовались за кулисами чьи-то предательские, кровавые руки.
И
тепло,
тепло. Не верится, что все эти дни было так тяжело, и холодно, и мрачно. Везде слышны веселые голоса. Везде
звучат песни…
Я положил голову на ноги тяжело спавшего Селюкова, укрылся полушубком. Охватило тихим,
теплым покоем. Один из офицеров озлобленно рассказывал ординарцу, его голос
звучал быстро, прерывая самого себя.