Неточные совпадения
Горький, по-видимому,
прошел мимо огромной философской работы, которая происходила на
Западе за последние десятилетия и которая не оставила камня на камне от наивно-натуралистического и наивно-материалистического мировоззрения.
Мы с Дерсу
прошли вдоль по хребту. Отсюда сверху было видно далеко во все стороны. На юге, в глубоком распадке, светлой змейкой извивалась какая-то река; на
западе в синеве тумана высилась высокая гряда Сихотэ-Алиня; на севере тоже тянулись горные хребты; на восток они шли уступами, а дальше за ними виднелось темно-синее море. Картина была величественная и суровая.
От реки Цимухе Такема делает крутой поворот на
запад и
проходит по ущелью между гор, состоящих из полевошпатового порфира с включениями хлорита; с правой стороны наблюдаются обнажения фальзитов и кварцевого порфира с эпидотом.
Действительно, сквозь разорвавшуюся завесу тумана совершенно явственно обозначилось движение облаков. Они быстро бежали к северо-западу. Мы очень скоро вымокли до последней нитки. Теперь нам было все равно. Дождь не мог явиться помехой. Чтобы не обходить утесы, мы спустились в реку и пошли по галечниковой отмели. Все были в бодром настроении духа; стрелки смеялись и толкали друг друга в воду. Наконец в 3 часа дня мы
прошли теснины. Опасные места остались позади.
27 сентября было посвящено осмотру реки Найны, почему-то названной на морских картах Яходеи-Санка. Река эта длиной 20 км; истоки ее находятся в горах Карту, о которых будет сказано ниже. Сначала Найна течет с севера на юг, потом поворачивает к юго-востоку и последние 10 км течет к морю в широтном направлении. В углу, где река делает поворот, находится зверовая фанза. Отсюда прямо на
запад идет та тропа, по которой
прошел А.И. Мерзляков со своим отрядом.
Часов в 8 вечера на
западе начала сверкать молния, и послышался отдаленный гром. Небо при этом освещении казалось иллюминованным. Ясно и отчетливо было видно каждое отдельное облачко. Иногда молнии вспыхивали в одном месте, и мгновенно получались электрические разряды где-нибудь в другой стороне. Потом все опять погружалось в глубокий мрак. Стрелки начали было ставить палатки и прикрывать брезентами седла, но тревога оказалась напрасной. Гроза
прошла стороной. Вечером зарницы долго еще играли на горизонте.
Шатры номадов. Вокруг шатров пасутся овцы, лошади, верблюды. Вдали лес олив и смоковниц. Еще дальше, дальше, на краю горизонта к северо —
западу, двойной хребет высоких гор. Вершины гор покрыты снегом, склоны их покрыты кедрами. Но стройнее кедров эти пастухи, стройнее пальм их жены, и беззаботна их жизнь в ленивой неге: у них одно дело — любовь, все дни их
проходят, день за днем, в ласках и песнях любви.
Было время, когда полусвободный
Запад гордо смотрел на Россию, раздавленную императорским троном, и образованная Россия, вздыхая, смотрела на счастие старших братий. Это время
прошло. Равенство рабства водворилось.
В начале шестого подают чай, и ежели время вёдреное, то дедушка пьет его на балконе. Гостиная выходит на
запад, и старик любит понежиться на солнышке. Но в сад он, сколько мне помнится, ни разу не
сходил и даже в экипаже не прогуливался. Вообще сидел сиднем, как и в Москве.
Я говорил уже о мучительном чувстве от зарубежного православия, которое у меня никогда не
проходило за годы пребывания на
Западе.
— Моя так
ходи, — указал он рукою на северо-запад.
Красивое это озеро Октыл в ясную погоду. Вода прозрачная, с зеленоватым оттенком. Видно, как по дну рыба
ходит. С
запада озеро обступили синею стеной высокие горы, а на восток шел низкий степной берег, затянутый камышами. Над лодкой-шитиком все время с криком носились белые чайки-красноножки. Нюрочка была в восторге, и Парасковья Ивановна все время держала ее за руку, точно боялась, что она от радости выскочит в воду. На озере их обогнало несколько лодок-душегубок с богомольцами.
Эти разговоры глубоко
запали в душу Артема, и он осторожно расспрашивал Мосея про разные скиты. Так незаметно в разговорах и время
прошло. Шестьдесят верст
прошли без малого в сутки: утром рано вышли с Самосадки, шли целый день, а на другое утро были уже под Горюном. По реке нужно было проплыть верст двести.
Проходили годы; ничем отрадным не навевало в нашу даль — там,на нашем
западе, все шло тем же тяжелым ходом. Мы, грешные люди, стояли как поверстные столбы на большой дороге: иные путники, может быть, иногда и взглядывали, но продолжали путь тем же шагом и в том же направлении…
Великий мастер, который был не кто иной, как Сергей Степаныч, в траурной мантии и с золотым знаком гроссмейстера на шее, открыв ложу обычным порядком,
сошел со своего стула и, подойдя к гробу, погасил на
западе одну свечу, говоря: «Земля еси и в землю пойдеши!» При погашении второй свечи он произнес: «Прискорбна есть душа моя даже до смерти!» При погашении третьей свечи он сказал: «Яко возмеши дух, и в персть свою обратится».
Новый 1846 год. К нам начинают
ссылать поляков. О записке моей еще сведений нет. Сильно интересуюсь политичною заворожкой, что начинается на
Западе, и пренумеровал для сего себе политическую газету.
На этот раз разговор исчерпался; но в то же утро, придя в губернское правление и
проходя мимо шкафа с законами, помпадур почувствовал, что его нечто как бы обожгло. Подозрение, что в шкафу скрывается змий, уже
запало в его душу и породило какое-то странное любопытство.
Если б Бельтов не приезжал в NN, много бы
прошло счастливых и покойных лет в тихой семье Дмитрия Яковлевича, конечно, — но это не утешительно; идучи мимо обгорелого дома, почерневшего от дыма, без рам, с торчащими трубами, мне самому приходило иной раз в голову: если б не
запала искра да не раздулась бы в пламень, дом этот простоял бы много лет, и в нем бы пировали, веселились, а теперь он — груда камней.
Десятки лет
прошло с тех пор. Костя Попов служил на
Западе в каком-то пехотном полку и переписывался со мной. Между прочим, он был женат на сестре знаменитого ныне народного артиста В.И. Качалова, и когда, тогда еще молодой, первый раз он приехал в Москву, то он привез из Вильны мне письмо от Кости.
Между тем черная туча взмывала на
западе и мало-помалу охватывала край горизонта; ее нельзя было не приметить, но все думали: авось
пройдет стороной или авось успеем переехать.
Пред ним, с оттенкой голубою,
Полувоздушною стеною
Нагие тянутся хребты;
Неверны, странны как мечты,
То разойдутся — то сольются…
Уж час
прошел, и двух уж нет!
Они над путником смеются,
Они едва меняют цвет!
Бледнеет путник от досады,
Конь непривычный устает;
Уж солнце к
западу идет,
И больше в воздухе прохлады,
А всё пустынные громады,
Хотя и выше и темней,
Еще загадка для очей.
Учитель встает и
ходит вкось избы из угла в угол. Он высок, тонок и голову на длинной шее держит наклоненной набок. У него маленькое, съеженное лицо с старообразным малиновым румянцем, косматые брови голубые глаза, волосы над низким лбом торчат стоймя, рот
западает внутрь под усами и короткой, выступающей вперед, густой бородой. Лет ему под тридцать.
Многие наши заговоры не национального происхождения; одни
прошли длинный путь с Востока, через Византию, другие возвратились с
Запада, через Польшу.
Та
запалила свечечку и выбегает, а он бледнолиц, как осужденный насмертник, и дрожит так, что не только гаплик на шее
ходит, а даже остегны на ногах трясутся.
Грудь моя девичья ходенем
ходит… вдруг, уж поздно — я как будто вздремнула, иль туман мне на душу
запал, разум смутил, — слышу, стучат в окно: «Отвори!» Смотрю, человек в окно по веревке вскарабкался.
Вот ждем,
прошла ночь, тоже бурная, вьюжная, и тревога мне в душу
запала.
Отвернулся старик, смотрит в окно, и жёлтый череп его кажется мне зеленоватым. Полная тёмных воспоминаний, за окном медленно
проходит от востока на
запад тихая ночь.
Сходи за ним; а ты, Али,
Костёр скорее
запали.
Каждый собственник — вор и преступник! «Мы изучали историю
Запада, — гласилось там далее, — и это изучение не
прошло для нас даром: мы будем последовательнее не только жалких революционеров 48-го года, но и великих революционеров 93-го года.
Он возвратился оттуда, так сказать, с другого конца,
пройдя весь загробный круг (так, по египетским верованиям, ладья бога Ра погружается в царство мертвых на
западе и в течение ночи
проходит его целиком, выходя уже на востоке).
Оделся, вышел на палубу. Последние тучи минувшей непогоды виднелись еще на
западе, а солнце уж довольно высо́ко стояло. Посмотрел на часы — восемь. На палубе уж сидело несколько человек. Никита Федорыч
прошел в третий класс, но не нашел там Флора Гаврилова.
Непонятные слова эти глубоко
западают в душу Раскольникова. Он говорит Разумихину: «Вчера мне один человек сказал, что надо воздуху человеку, воздуху, воздуху! Я хочу к нему
сходить сейчас и узнать, что он под этим разумеет».
В период между 1895 и 1897 годами Южно-Уссурийский край посетил известный ботаник В. Л. Комаров. Он работал к
западу от Никольска-Уссурийского в бассейне реки Суйфуна, затем углубился в Маньчжурию и на юг,
прошел до урочища Новокиевского. [В.Л. Комаров. Флора Маньчжурии, том I, 1901 г.]
Здесь же первенствующий интерес получат общие итоги и оценки моих пережитков, а выдающиеся иностранцы будут появляться лишь попутно, в прямой связи с теми новыми сферами жизни, идей и всяких духовных приобретений, через которые я
проходил за целых пять лет житья на
западе.
— Да нечего вам дрожать, maman! To время, когда шантаж был развит,
прошло. Теперь все в низшем классе знают, что за шантаж есть наказание, и к тому же я и сам не хочу здесь больше оставаться, где этот fabulator elegantissimus [Искуснейший сочинитель (лат.).] невесть что обо всех сочиняет. Тетя Олимпия сама взялась мне уладить это с Густавычем. Его зятя переведут на
Запад, а я получу самостоятельное назначение на Востоке.
Не помню, однако же, чтобы кто-нибудь из известных писателей, ученых или политических деятелей на
Западе,
сходя в могилу, наложил такой точно запрет, и у нас это, сколько мне кажется, первый случай.
Ходили слухи, что разъезды наши нигде не могут найти японцев. Все они куда-то бесследно исчезли. Говорили, что они идут обходом по обе стороны железной дороги, что одна армия подходит с востока к Гирину, другая с
запада к Бодунэ.
Третья, могилёвская, должна была собраться у Черноручья, утвердиться в Могилёвском уезде, в лесистой местности между Кручею и Полесьем и, возмутив околицы Бобрского и Толочинского приходов, действовать на северо-западе от Могилёва.
Ходили слухи, что две эти шайки, подняв население, должны были соединиться и начать военные действия нападением на город Сенно.
— Что моя воля по всем, это я с измальства знаю, да и тебе это ведомо. Я напредки говорю только. Ты тоже не очень ублажай его да
ходи за ним. Нужен он нам до поры до времени, а там — хоть и в могилу самый раз. Я к тому говорю, может мысль в твою башку
запала, его вызволить и самой барыней сделаться, так ты этого не дождешься.
Выйдя из Вены, Мюрат перешел Дунай и направился на северо-запад — в перерез Кутузову, который в полтора суток
прошел 56 верст, под дождем, утопая в грязи.
Вы угадаете, что это был тверчанин Афанасий Никитин. Он
ходил в страны на восход солнечный, ему хотелось побывать и на
западе: вот и пришел он… Правда, не одно любопытство привлекло его в Богемию: он нес к матери Антона одно из писем от покойника.
Я много плавал и по Черному морю, и по берегам Аравии, был и на Мадагаскаре, и на Филиппинских островах, — солнце освещает все земли, а не одну Индию, оно не
ходит кругом одной горы, но оно встает у островов Японии, и потому и острова те называются Япен, то есть на их языке-рождение солнца, и садится оно далеко, далеко на
западе, за островами Англии.
Тучи уже
проходили, и на
западе, прямо против платформы, светлой полосой проступило чистое, прозрачное небо. На нем чернели, как вырезанные из плотной бумаги, силуэты разбросанных деревьев. Свежее и суше стал воздух, на ближайшей даче глухо зарокотал рояль, и к нему присоединились согласные, стройные голоса.
Новый 1846 год. К нам начинают
ссылать поляков. О записке моей еще сведений нет. Сильно интересуюсь политическою заворожкою, что начинается на
Западе, и пренумеровал для сего себе газету. Чтение истории кончено.