Неточные совпадения
Это была сухая, желтая, с черными блестящими глазами, болезненная и нервная женщина. Она любила Кити, и
любовь ее к ней, как и всегда
любовь замужних к девушкам, выражалась в желании выдать Кити по своему идеалу счастья замуж, и потому желала выдать ее за Вронского. Левин, которого она в начале зимы часто у них встречала, был всегда неприятен ей. Ее постоянное и любимое
занятие при встрече с ним состояло в том, чтобы шутить над ним.
Две страсти эти не мешали одна другой. Напротив, ему нужно было
занятие и увлечение, независимое от его
любви, на котором он освежался и отдыхал от слишком волновавших его впечатлений.
Я счастлив ее
любовью, но я должен иметь
занятия.
«Ах, если б испытывать только эту теплоту
любви да не испытывать ее тревог! — мечтал он. — Нет, жизнь трогает, куда ни уйди, так и жжет! Сколько нового движения вдруг втеснилось в нее,
занятий!
Любовь — претрудная школа жизни!»
Любовь Грановского к ней была тихая, кроткая дружба, больше глубокая и нежная, чем страстная. Что-то спокойное, трогательно тихое царило в их молодом доме. Душе было хорошо видеть иной раз возле Грановского, поглощенного своими
занятиями, его высокую, гнущуюся, как ветка, молчаливую, влюбленную и счастливую подругу. Я и тут, глядя на них, думал о тех ясных и целомудренных семьях первых протестантов, которые безбоязненно пели гонимые псалмы, готовые рука в руку спокойно и твердо идти перед инквизитора.
Знакомые поглощали у него много времени, он страдал от этого иногда, но дверей своих не запирал, а встречал каждого кроткой улыбкой. Многие находили в этом большую слабость; да, время уходило, терялось, но приобреталась
любовь не только близких людей, но посторонних, слабых; ведь и это стоит чтения и других
занятий!
Вы, юноши и неюноши, ищущие в Петербурге мест,
занятий, хлеба, вы поймете положение моего героя, зная, может быть, по опыту, что значит в этом случае потерять последнюю опору, между тем как раздражающего свойства мысль не перестает вас преследовать, что вот тут же, в этом Петербурге, сотни деятельностей, тысячи служб с прекрасным жалованьем, с баснословными квартирами, с
любовью начальников, могущих для вас сделать вся и все — и только вам ничего не дают и вас никуда не пускают!
От нечего ли делать или по
любви к подобному
занятию, но только он с полчаса уже играл хлыстом с красивейшим водолазом, у которого глаза были, ей-богу, умней другого человека и который, как бы потешая господина, то ласково огрызался, тщетно стараясь поймать своей страшной пастью кончик хлыста, то падал на мягкий ковер и грациозно начинал кататься.
— А все от
любви! — прервал Петр Иваныч. — Какое глупое
занятие: предоставь его какому-нибудь Суркову. А ты дельный малый: можешь заняться чем-нибудь поважнее. Полно тебе гоняться за женщинами.
О будущем они перестали говорить, потому что Александр при этом чувствовал какое-то смущение, неловкость, которой не мог объяснить себе, и старался замять разговор. Он стал размышлять, задумываться. Магический круг, в который заключена была его жизнь
любовью, местами разорвался, и ему вдали показались то лица приятелей и ряд разгульных удовольствий, то блистательные балы с толпой красавиц, то вечно занятой и деловой дядя, то покинутые
занятия…
Наконец, ежели вы не умерли, любящая жена ваша, которая не спала двадцать ночей во время вашей болезни (что она беспрестанно вам повторяет), делается больна, чахнет, страдает и становится еще меньше способна к какому-нибудь
занятию и, в то время как вы находитесь в нормальном состоянии, выражает свою
любовь самоотвержения только кроткой скукой, которая невольно сообщается вам и всем окружающим.
Но, несмотря на все старание притворства перед другими и самим собой, несмотря на умышленное усвоение всех признаков, которые я замечал в других в влюбленном состоянии, я только в продолжение двух дней, и то не постоянно, а преимущественно по вечерам, вспоминал, что я влюблен, и, наконец, как скоро вошел в новую колею деревенской жизни и
занятий, совсем забыл о своей
любви к Сонечке.
— Старик умер среди кротких
занятий своих, и вы, которые не знали его в глаза, и толпа детей, которых он учил, и я с матерью — помянем его с
любовью и горестью. Смерть его многим будет тяжелый удар. В этом отношении я счастливее его: умри я, после кончины моей матери, и я уверен, что никому не доставлю горькой минуты, потому что до меня нет никому дела.
Скажу вкратце, что после опыта
любви, на который потратилось много жизни, и после нескольких векселей, на которые потратилось довольно много состояния, он уехал в чужие края — искать рассеянья, искать впечатлений,
занятий и проч., а его мать, слабая и состарившаяся не по летам, поехала в Белое Поле поправлять бреши, сделанные векселями, да уплачивать годовыми заботами своими минутные увлечения сына, да копить новые деньги, чтоб Володя на чужой стороне ни в чем не нуждался.
Вот ты пишешь, что моя
любовь для тебя все заменила, что даже все твои прежние
занятия теперь должны остаться без применения; а я спрашиваю себя, может ли мужчина жить одною
любовью?
— Характер — это самое главное, — говорила она, — а женщина, которая привыкла всем сама править, от этих мужских
занятий становится к
любви неловкая: от домашних счетов да споров в нас чувства грубеют и много мужчинского в характере делается.
И мало того, возводит это обезьянье
занятие в перл создания, в
любовь.
— Может быть; но как вы меня любите? Я помню все ваши слова, Дмитрий Николаич. Помните, вы мне говорили, без полного равенства нет
любви… Вы для меня слишком высоки, вы не мне чета… Я поделом наказана. Вам предстоят
занятия, более достойные вас. Я не забуду нынешнего дня… Прощайте…
Разве
любовь была главным
занятием общества и главною двигательницею событий в изображаемые им эпохи?
За этим невинным
занятием, за сочинением песен на трубадурный лад, за откапыванием преданий и хроник о рыцарях для баллад, за томным стремлением, за мучительной
любовью к неизвестной деве… шло время и прошло несколько лет...
Ераст. Нет, не про то самое. Вы теперь всех людей любите и добрые дела постоянно делаете, только одно у вас это
занятие и есть, а себя любить не позволяете; но пройдет год или полтора, и вся эта ваша
любовь… я не смею сказать, что она вам надоест, а только зачерствеет, и все ваши добрые дела будут вроде как обязанность или служба какая, а уж душевного ничего не будет. Вся эта ваша душевность иссякнет, а наместо того даже раздражительность после в вас окажется, и сердиться будете и на себя и на людей.
Аполлинария Панфиловна. Я тоже не люблю, чтоб без
занятия. Уж само собой, не
любовь, — где уж! Хоть и не закаиваюсь. А чтоб были мне хлопоты: или сватать, или когда молодая женщина запутается, так поучишь ее, как из беды вынырнуть, мужу глаза отвести.
Нынешнее — или теперешнее, не знаю, как правильнее сказать поколение, уже внуки мои, имея своих Галушкинских в другом формате, то есть костюме, с другими выражениями о тех же понятиях, с другими поступками по прежним правилам, от них-то, новых реверендиссимов наслушавшись, говорят уже, что
любовь есть приятное
занятие, что для него можно пожертвовать свободным получасом; часто необходимость при заботах тяжелых для головы, стакан лимонаду жаждущему, а не в спокойном состоянии находящемуся, недостойная малейшего размышления, не только позволения владеть душою, недостойная и не могущая причинять человеку малейшей досады и тем менее горести.
Таким образом, благородная
любовь к просвещению себя, к умственным
занятиям поддерживала для Кольцова отношения дружбы, даже разрушенные смертью.
Детство Кольцова. Его отец; первые годы жизни, начальное воспитание; училище, домашние
занятия; пребывание в степи;
любовь к природе; страсть к чтению; дружба.
Не знаю, заинтересовал ли я читателя выведенными мною лицами настолько, чтобы он пожелал знать дальнейшую судьбу их, но все-таки решаюсь объяснить, что чрез несколько месяцев после описанного спектакля Аполлос Михайлыч женился на Матрене Матвевне и после этого, как рассказывают, совершенно утратил
любовь к театру, потому что супруга его неожиданно обнаружила, подобно Анне Сидоровне, отвращение от этого благородного
занятия, и даже будто бы в настоящем театре она участвовала из одного только кокетства, с целию завлечь старика, который, в свою очередь, женившись, сделался как-то задумчивей и угрюмей; переехал совсем в деревню, начал заниматься агрономиею и писать в этом роде статьи.
Все ее привычные
занятия и интересы вдруг явились перед ней совершенно в новом свете: старая, капризная мать, несудящая
любовь к которой сделалась частью ее души, дряхлый, но любезный дядя, дворовые, мужики, обожающие барышню, дойные коровы и телки, — вся эта, всё та же, столько раз умиравшая и обновлявшаяся природа, среди которой с
любовью к другим и от других она выросла, всё, что давало ей такой легкий, приятный душевный отдых, — всё это вдруг показалось не то, всё это показалось скучно, ненужно.
Таким образом, забота о всякого рода щепетильностях наполняет всю нашу жизнь, определяет все наши действия, от повязки галстука и часа обеда, от подбора мягких слов в разговоре и ловкого поклона — до выбора себе рода
занятий, предмета дружбы и
любви, развития в себе тех и других вкусов и наклонностей.
Любовь очень часто в представлении таких людей, признающих жизнь в животной личности, то самое чувство, вследствие которого для блага своего ребенка мать отнимает, посредством найма кормилицы, у другого ребенка молоко его матери; то чувство, по которому отец отнимает последний кусок у голодающих людей, чтобы обеспечить своих детей; это то чувство, по которому любящий женщину страдает от этой
любви и заставляет ее страдать, соблазняя ее, или из ревности губит себя и ее; это то чувство, по которому люди одного, любимого ими товарищества наносят вред чуждым или враждебным его товариществу людям; это то чувство, по которому человек мучит сам себя над «любимым»
занятием и этим же
занятием причиняет горе и страдания окружающим его людям; это то чувство, по которому люди не могут стерпеть оскорбления любимому отечеству и устилают поля убитыми и ранеными, своими и чужими.
Учение Христа о том, что жизнь нельзя обеспечить, а надо всегда, всякую минуту быть готовым умереть, дает больше блага, чем учение мира о том, что надо обеспечить свою жизнь, — дает больше блага уже по одному тому, что неизбежность смерти и необеспеченность жизни остаются те же при учении мира и при учении Христа, но самая жизнь, по учению Христа, не поглощается уже вся без остатка праздным
занятием мнимого обеспечения своей жизни, а становится свободна и может быть отдана одной свойственной ей цели: совершенствованию своей души и увеличению
любви к людям.
Три письменных стола с деловыми бумагами, «Сенатскими Ведомостями» и Сводом Законов красноречиво указывали на разнообразные государственно-служебные
занятия Мариана Адалбертовича; тысячи полторы томов в изящных дубовых шкафах, с бюстами Сократа, Платона, Демосфена, Коперника и Мицкевича громко говорили о его
любви к просвещению.
Дуня с восторгом и преданностью глядит в лицо Наташи. Она никогда не говорит ей о своей
любви, как Феничка и другие. Ей дико это и стыдно. Но когда Дуня ходит, обнявшись, в короткие минуты досуга между часами
занятий с Наташей по зале или слушает ее пленительные рассказы из ее, Наташиного, прошлого житья, сама Наташа кажется бедной маленькой Дуне какой-то сказочной волшебной феей, залетевшей сюда случайно в этот скучный и суровый приют.
Ему казалось, что он себя уже отлично устроил, и товарищи вслед ему назвали его «отвратительным фатишкою», — но мне до этого не было никакого дела, потому что я был влюблен и желал обращаться в сферах по преимуществу близких к предмету моей
любви. Я быстро распаковал привезенную Волосатиным корзину, стараясь как можно более съесть присланных его сестрою пирогов, чтобы они не доставались другим, а между этим
занятием распечатал подаренную ею мне книгу: это был роман Гольдсмита «Векфильдский священник».
Любовь очень часто в представлении людей, признающих жизнь в животной личности, — то самое чувство, вследствие которого для блага своего ребенка одна мать отнимает у другого голодного ребенка молоко его матери и страдает от беспокойства за успех кормления; то чувство, по которому отец, мучая себя, отнимает последний кусок хлеба у голодающих людей, чтобы обеспечить своих детей; это то чувство, по которому любящий женщину страдает от этой
любви и заставляет ее страдать, соблазняя ее, или из ревности губит себя и ее; то чувство, по которому бывает даже, что человек из
любви насильничает женщину; это то чувство, по которому люди одного товарищества наносят вред другим, чтобы отстоять своих; это то чувство, по которому человек мучает сам себя над любимым
занятием и этим же
занятием причиняет горе и страдания окружающим его людям; это то чувство, по которому люди не могут стерпеть оскорбления любимому отечеству и устилают поля убитыми и ранеными, своими и чужими.
Чувства эти — предпочтения к известным существам, как например, к своим детям или даже к известным
занятиям, например, к науке, к искусствам мы называем тоже
любовью; но такие чувства предпочтения, бесконечно разнообразные, составляют всю сложность видимой, осязаемой животной жизни людей и не могут быть называемы
любовью, потому что они не имеют главного признака
любви — деятельности, имеющей и целью и последствием благо.
Точно то же и по отношению к
любви к отечеству, избранным
занятиям и ко всем людям.
Я окунаюсь в совершенно новую жизнь. Здесь не говорят о лекциях, о театральном училище, о практических
занятиях и о сцене. Здесь свой мир, далекий от борьбы, смелых дерзновений и горячей юношеской мечты. Интересы здесь другие. И только милые, полные тревоги и
любви глаза моего «Солнышка», как я называю моего отца, обращаются ко мне и словно спрашивают меня...
Письмо к литератору. М. г.! Хотя я и не знаком с вами, но не могу, из
любви к ближнему и искренно сожалея вас (по всей видимости, вы человек способный), не обратиться к вам с добрым советом: бросьте ваше вредное
занятие! Один из ваших доброжелателей. (Подписи следует избегать, в видах возможности компрометации.)
Я выжег мою
любовь, дорогая, и до сих пор, если нет под рукой лучшего
занятия, с гордостью вспоминаю мою героическую борьбу и славную победу.
Отца она никогда не знала, да о нем и не было упомянуто в ее метрическом свидетельстве, а ее мать была из тех падших женщин, не потерявших вместе с нравственностью благоразумия и сумевших скопить себе деньжонки на черный день, которыми и перебивалась вместе с маленьким заработком дочери, принужденная с летами оставить свое
занятие «
любовью», как она сама выражалась.