Неточные совпадения
Стихи на случай сохранились;
Я их имею; вот они:
«Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?
Что день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он.
Нет нужды; прав
судьбы закон.
Паду ли я, стрелой пронзенный,
Иль мимо пролетит она,
Всё благо: бдения и сна
Приходит час определенный;
Благословен и день забот,
Благословен и тьмы приход!
Ты проснешься ль, исполненный сил?
Иль,
судеб повинуясь
закону,
Все, что мог, ты уже совершил,
Создал песню, подобную стону,
И навеки духовно почил?
Видя это страдание только что расцветающей жизни, глядя, как мнет и жмет
судьба молодое, виноватое только тем создание, что оно пожелало счастья, он про себя роптал на суровые, никого не щадящие
законы бытия, налагающие тяжесть креста и на плечи злодея, и на эту слабую, едва распустившуюся лилию.
— Да, насчет денег. У него сегодня в окружном суде решается их дело, и я жду князя Сережу, с чем-то он придет. Обещался прямо из суда ко мне. Вся их
судьба; тут шестьдесят или восемьдесят тысяч. Конечно, я всегда желал добра и Андрею Петровичу (то есть Версилову), и, кажется, он останется победителем, а князья ни при чем.
Закон!
Ябедник, обладавший острым пером, знанием
законов и судопроизводства, внушал среднему обывателю суеверный ужас. Это был злой волшебник, знающий магическое «слово», которое отдает в его руки чужую
судьбу. Усадьба Антона Банькевича представляла нечто вроде заколдованного круга.
Люди занимаются делом, обсуждают новый
закон о книгопечатании, предпринимают реорганизацию армий и флотов, а к ним лезут с протестами против бесповоротного удара
судьбы!
— О, помню, помню, царица Раиса! Дайте ручку поцеловать… Да, да… Когда-то, давно-давно, Виталий Прозоров не только декламировал вам чужие стихи, но и сам парил для вас. Ха-ха… Получается даже каламбур: парил и парил. Так-с… Вся жизнь состоит из таких каламбуров! Тогда, помните эту весеннюю лунную ночь… мы катались по озеру вдвоем… Как теперь вижу все: пахло сиренями, где-то заливался соловей! вы были молоды, полны сил, и
судеб повинуясь
закону…
Мальчик в штанах (с участием).Не говорите этого, друг мой! Иногда мы и очень хорошо понимаем, что с нами поступают низко и бесчеловечно, но бываем вынуждены безмолвно склонять голову под ударами
судьбы. Наш школьный учитель говорит, что это — наследие прошлого. По моему мнению, тут один выход: чтоб начальники сами сделались настолько развитыми, чтоб устыдиться и сказать друг другу: отныне пусть постигнет кара
закона того из нас, кто опозорит себя употреблением скверных слов! И тогда, конечно, будет лучше.
Не знаю — скрыт
судьбы закон!
…С лишком сорок лет прошло с этого утра, и всю жизнь Матвей Кожемякин, вспоминая о нём, ощущал в избитом и больном сердце бережно и нетленно сохранённое чувство благодарности женщине-судьбе, однажды улыбнувшейся ему улыбкой пламенной и жгучей, и — богу,
закон которого он нарушил, за что и был наказан жизнью трудной, одинокой и обильно оплёванной ядовитою слюною строгих людей города Окурова.
Я думал, что ее существо, может быть, отмечено особым
законом, перебирающим жизнь с властью сознательного процесса, и что, став в тень подобной
судьбы, я наконец мог бы увидеть Несбывшееся.
Пусть люди стонут, мучатся, ропщут на
судьбу, клянут
законы божеские и человеческие — я забрался в угол и молчу.
Юсов. Да-с, уж это
закон судеб-с, круг житейский-с! Что предначертано от века, того уж человек не может-с…
— Конечно, Тимофей Васильевич,
судьбе жизни на хвост не наступишь, по
закону господа бога, дети растут, старики умирают, только всё это нас не касается — мы получили своё назначение, — нам указали: ловите нарушающих порядок и
закон, больше ничего! Дело трудное, умное, но если взять его на сравнение — вроде охоты…
На буфете горой поднялся бочонок и стоят на подносе стаканчики, так как погребок, вопреки существующим
законам, по неисповедимой воле
судеб, доказывающей, что нет правил без исключений, торгует круглые сутки распивочно и навынос…
Вы слышали? Могу ли я еще
Мириться с церковью или с
законом?
Простите! Кончено! Моя
судьбаДа совершится!
Без цели за него идет у нас борьба,
Теперь бы отдохнуть могли мы;
Влияний наших нет — влечет его
судьбаИ неизбежности
закон неумолимый!
На обратном пути с кладбища бабушка и Варвара долго толковали о том, куда теперь деть мальчика. Он, конечно, солдатский сын, и надо сделать ему определение по
закону, куда следует; но как это сделать? К кому надо обратиться? Кто, наконец, станет бегать и хлопотать? На это могли утвердительно ответить только досужие и притом практические люди. Мальчик продолжал жить, треплясь по разным углам и старухам. И неизвестно, чем бы разрешилась
судьба мальчика, если б снова не вступилась прачка Варвара.
Теперь лишь жить он начинает!
Исчез бича всегдашний страх!
Как немощию удрученный,
Весны дыханьем облегченный,
Усмешку кажет на устах,
Усмешкою так растворилось
Угрюмо ратая чело,
Так радостию оживилось
В нем сердце. —
Миновалось зло,
Которо тяжкою
судьбоюВеками видел над главою:
Свободный хлебопашец он,
Свободен в ремесле полезном,
И сын в отечестве любезном:
Его под кров приял
закон.
Пусть инде, обольстясь, мечтают,
Что вольность обрели себе, —
Ах, сердцем сжатым оправдают,
Что строгой преданы
судьбе.
У нас, под сенью мирна трона,
Благотворением
законаСвобода корень пустит свой, —
Ни в бурях, ни в порывах злейших,
Но солнца при лучах теплейших,
И кротко, тихо, как весной.
Удовольствие Рыжова состояло в исполнении своего долга, а высший духовный комфорт — философствование о высших вопросах мира духовного и об отражении
законов того мира в явлениях и в
судьбах отдельных людей и целых царств и народов.
Ты проснёшься ль, исполненный сил,
Иль,
судеб повинуясь
закону,
Всё, что мог, ты уже совершил, —
Создал песню, подобную стону,
И духовно навеки почил?..
Я здесь, от суетных оков освобождённый,
Учуся в истине блаженство находить,
Свободною душой
закон боготворить,
Роптанью не внимать толпы непросвещённой,
Участьем отвечать застенчивой мольбе
И не завидывать
судьбеЗлодея иль глупца — в величии неправом.
Не видя слёз, не внемля стона,
На пагубу людей избранное
судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без
закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
— А ты молчи, да слушай, что отец говорит. На родителя больше ты не работник, копейки с тебя в дом не надо. Свою деньгу наживай, на свой домок копи, Алексеюшка… Таковы твои годы пришли, что пора и
закон принять… Прежде было думал я из нашей деревни девку взять за тебя. И на примете, признаться, была, да вижу теперь, что здешние девки не пара тебе… Ищи
судьбы на стороне, а мое родительское благословение завсегда с тобой.
Силен Вакха сок волшебный,
Дивно нас врачует он…»
Мать, вкуси струи целебной
И забудь
судеб закон.
Всевозможные лживые рассуждения о том, что во всем властвует
судьба,
законы природы, никогда не будут в силах заставить замолчать двух неподкупных свидетелей человеческой свободы: укоров совести и величия мученичества.
Но этика
закона и метафизика
закона имеют очень сложную
судьбу в истории христианства.
Закон, который приговорил к смерти Сократа, а потом и Иисуса Христа, не может уже почитаться компетентным решать жизнь и
судьбу людей, он должен быть скромнее.
Этика
закона разом и в высшей степени человечна, приспособлена к человеческим нуждам и потребностям, к человеческому уровню, и в высшей степени бесчеловечна, беспощадна к человеческой личности, к ее индивидуальной
судьбе и к ее интимной жизни.
В этом сложность
судеб этики
закона.
Этика Канта есть законническая этика потому, что она интересуется общеобязательным нравственным
законом, нравственно-разумной природой человека, одинаковой у всех, и совершенно не интересуется самим живым человеком, его нравственным опытом, его духовной борьбой, его
судьбой.
— А сделали они это потому, — продолжал дьявол в пелеринке, — что, признав себя едиными толкователями
закона бога и убедив в этом других, люди эти сделались высшими решителями
судеб людей и потому получили высшую власть над ними.
Достоевский берет человека отпущенным на свободу, вышедшим из-под
закона, выпавшим из космического порядка и исследует
судьбу его на свободе, открывает неотвратимые результаты путей свободы.
Это приехал становой пристав, Петр Сергеевич Кошелев, из когда-то блестящего гвардейского офицера коловратностью
судьбы превратившийся в скромного уездного полицейского чиновника, принадлежал к тогда только еще нарождавшемуся типу полицейских новой формации, изящных, предупредительных, любезных, умеющих деликатно поступать по всей строгости
законов и в меру оказывать возможное снисхождение.
Кара
закона за преступление есть лишь внутренняя
судьба преступника.
Такова
судьба не великих людей, не grand-homme, которых не признает русский ум, а
судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю Провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших
законов.