Неточные совпадения
Вспоминал он, как брат в университете и год после университета, несмотря на насмешки товарищей,
жил как
монах, в строгости исполняя все обряды религии, службы, посты и избегая всяких удовольствий, в особенности женщин; и потом как вдруг его прорвало, он сблизился с самыми гадкими людьми и пустился в самый беспутный разгул.
— Все ждут: будет революция. Не могу понять — что же это будет? Наш полковой священник говорит, что революция — от бессилия
жить, а бессилие — от безбожия. Он очень строгой жизни и постригается в
монахи. Мир во власти дьявола, говорит он.
—
Монах я, в монастыре
жил. Девять лет. Оттуда меня и взял супруг Марины Петровны…
В шесть часов вечера все народонаселение высыпает на улицу, по взморью, по бульвару. Появляются пешие, верховые офицеры, негоцианты, дамы. На лугу, близ дома губернатора, играет музыка. Недалеко оттуда, на горе, в каменном доме,
живет генерал, командующий здешним отрядом, и тут же близко помещается в здании, вроде монастыря, итальянский епископ с несколькими
монахами.
Там, говорят,
живет испанский алькад, несколько
монахов и есть индийские деревушки.
Когда тело покойника явилось перед монастырскими воротами, они отворились, и вышел Мелхиседек со всеми
монахами встретить тихим, грустным пением бедный гроб страдальца и проводить до могилы. Недалеко от могилы Вадима покоится другой прах, дорогой нам, прах Веневитинова с надписью: «Как знал он жизнь, как мало
жил!» Много знал и Вадим жизнь!
Вот этот характер наших сходок не понимали тупые педанты и тяжелые школяры. Они видели мясо и бутылки, но другого ничего не видали. Пир идет к полноте жизни, люди воздержные бывают обыкновенно сухие, эгоистические люди. Мы не были
монахи, мы
жили во все стороны и, сидя за столом, побольше развились и сделали не меньше, чем эти постные труженики, копающиеся на заднем дворе науки.
Монахи были большею частью молодые, красивые, видные и, казалось, полные сознанием довольства, среди которого они
жили.
— Мы тут
живем, как
монахи! — сказал Рыбин, легонько ударяя Власову по плечу. — Никто не ходит к нам, хозяина в селе нет, хозяйку в больницу увезли, и я вроде управляющего. Садитесь-ка за стол. Чай, есть хотите? Ефим, достал бы молока!
— Упрям дятел, да не страшен, никто его не боится! Душевно я советую тебе: иди-ка ты в монастырь,
поживешь там до возраста — будешь хорошей беседой богомолов утешать, и будет тебе спокойно, а
монахам — доход! Душевно советую. К мирским делам ты, видно, не способен, что ли…
Не всем по монастырям
жить, а то и
монахи с голоду помрут.
Я решил себе, что это именно так, и написал об этом моему дяде, от которого чрез месяц получаю большой пакет с дарственною записью на все его имения и с письмом, в котором он кратко извещал меня, что он оставил дом,
живет в келье в одной пустыни и постригся в
монахи, а потому, — добавляет, — «не только сиятельством, но даже и благородием меня впредь не титулуй, ибо
монах благородным быть не может!» Эта двусмысленная, шутливая приписка мне немножко не понравилась: и этого он не сумел сделать серьезно!..
Один старик, которого сын и теперь еще
жив, рассказывал, что однажды зимою, отыскивая медвежий след, он заплутался и в самую полночь забрел на пустынь; он божился, что своими глазами видел, как целый ряд
монахов, в черных рясах, со свечами в руках, тянулся вдоль ограды и, обойдя кругом всей пустыни, пропал над самым тем местом, где и до сих пор видны могилы.
— Вы, ваше сиятельство, так-таки
монахом все и намерены
жить? — заговорил он, лукаво посматривая на князя.
Жил он совершенно
монахом.
— Хоть бы бог привел съездить на Афонские горы [Афонские горы — в Греции район сосредоточения ряда монастырей и скитов, одно из «святых мест» православной церкви, когда-то усердно посещаемое богомольцами из России.], — сказала Маремьяша. — Когда мы с Аделаидой Ивановной
жили еще в деревне, к нам заезжал один греческий
монах и рассказывал, как там в монастырях-то хорошо!
— По неразумию это, — сказал
монах. — Да, ходят. Кружатся. Праведности ищут, праведника. Указания: как
жить?
Жили,
жили, а — вот… Не умеем. Терпенья нет.
— Что так скоро? — спросил
монах, не удивляясь. — Я думал, —
поживёшь здесь.
Отец не пригласил брата
жить к себе,
монах поселился в доме тётки Ольги, на чердаке, предупредив её...
— Ага-а!.. — кричит Миха. — Этот? Да, этот праведной жизни скот, как же! За игру в карты из военных выгнан, за скандалы с бабами — из духовной академии! Из офицеров в академию попал! В Чудовом монастыре всех
монахов обыграл, сюда явился — семь с половиной тысяч вклад сделал, землю пожертвовал и этим велик почёт себе купил, да! Здесь тоже в карты играет — игумен, келарь, казначей да он с ними. Девка к нему ездит… О, сволочи! Келья-то у него отдельная, ну, он там и
живёт как ему хочется! О, великая пакость!
— Я, — мол, — не потому в
монахи пошёл, что сытно есть хотел, а потому, что душа голодна!
Жил и вижу: везде работа вечная и голод ежедневный, жульничество и разбой, горе и слёзы, зверство и всякая тьма души. Кем же всё это установлено, где наш справедливый и мудрый бог, видит ли он изначальную, бесконечную муку людей своих?
Начал я
жить в этом пьяном тумане, как во сне, — ничего, кроме Антония, не вижу, но он сам для меня — весь в тени и двоится в ней. Говорит ласково, а глаза — насмешливы. Имя божие редко произносит, — вместо «бог» говорит «дух», вместо «дьявол» — «природа», но для меня смысл словами не меняется.
Монахов и обряды церковные полегоньку вышучивает.
Опять наступило лето, и доктор приказал ехать в деревню. Коврин уже выздоровел, перестал видеть черного
монаха, и ему оставалось только подкрепить свои физические силы.
Живя у тестя в деревне, он пил много молока, работал только два часа в сутки, не пил вина и не курил.
Когда здесь
жил, в деревне, Рафаил Михайлыч [Рафаил Михайлыч — Зотов (1795—1871), писатель и драматург, театральный деятель, автор широко известных в свое время романов «Леонид или черты из жизни Наполеона I» и «Таинственный
монах».], с которым мы были очень хорошо знакомы и почти каждый день видались и всегда у них брали книги.
Боровцов. Дурак ты, братец. Никаких у тебя понятий нет. Кабы у тебя были такие понятия, так ты бы не женился да не развел семьи. Я не глупей тебя, я, может быть, не один раз видал таких-то людей, что не берут взяток, и разговаривать как-то раз привел Бог, так уж они и
живут, как
монахи. Далеко тебе до них! Что ты нас обманываешь! Те люди почитай что святые! А то вот еще масоны есть. Ты уж
живи хоть так, как все мы, грешные. Ты разве бы не брал, — да не умеешь — вот что надо сказать.
Пошел я говеть в монастырь, и там мое сердце не спокойно, все кажется, будто
монахи не по уставу
живут.
Монах склонился и вышел. Лицо игумна было ужасно,
жилы на висках налились кровью и бились; он был смущен, несмотря на свою обычную твердость, и не знал, верить ли или нет какому-то обвинению, и то укорял себя в сомнении, приискивая наказание виновному, то верил обвинению, приискивая доказательства к опровержению его; он то вставал и прохаживался, то садился; наконец, обращаясь к молодому
монаху, сказал: «Позови брата Феодора и оставь его со мною наедине».
Ко времени окончательного уничтожения керженских и чернораменских скитов [В 1853 году.] не оставалось ни одного мужского скита; были
монахи, но они
жили по деревням у родственников и знакомых или шатались из места в место, не имея постоянного пребывания.
В Княж-Хабаровой обители
жил рясофорный
монах.
Знали его и образованные люди Божьи, и
монахи с монахинями, и сестры женских общин, приведенные к познанию тайны сокровенной, слыхали о нем по всем городам, по всем селам и деревням, где только
живут хлысты.
Ропшин принес ей известие, что
монах этот захожий сборщик на бедный монастырь и
живет на селе третий день.
— Поглядеть на тебя пришла… Их у меня, сынов-то, двое, — обратилась она к
монахам, — этот, да еще Василий, что в посаде. Двоечко. Им-то всё равно, жива я или померла, а ведь они-то у меня родные, утешение… Они без меня могут, а я без них, кажется, и дня бы не
прожила… Только вот, батюшки, стара стала, ходить к нему из посада тяжело.
Сисой не мог долго оставаться на одном месте, и ему казалось, что в Панкратиевском монастыре он
живет уже целый год. А главное, слушая его, трудно было понять, где его дом, любит ли он кого-нибудь или что-нибудь, верует ли в бога… Ему самому было непонятно, почему он
монах, да и не думал он об этом, и уже давно стерлось в памяти время, когда его постригли; похоже было, как будто он прямо родился
монахом.
Брату моему, Илье, царство ему небесное, один
монах открыл, что в Таганроге, в крепости, в одном месте под тремя камнями клад есть и что клад этот заговоренный, а в те поры — было это, помню, в тридцать восьмом году — в Матвеевом Кургане армяшка
жил, талисманы продавал.
Стр. 34. Фиваида — область на юге Египта, в пустынях которой в IV–V вв.
жили монахи-отшельники; здесь: шутливое название меблированных комнат, где товарищеским кружком
жили студенты.
Но он стал
монахом, он принял тайный постриг и
жил в Оптиной Пустыне, руководимый старцем Амвросием.
Они живучи, как рыбы, и им нужны целые столетия…Мария привыкла к своему новому житью-бытью и уже начала посмеиваться над
монахами, которых называла воронами…Она
прожила бы еще долго и, пожалуй, уплыла бы вместе с починенным кораблем, как говорил Христофор, в далекие страны, подальше от глупой Испании, если бы не случилось одного страшного, непоправимого несчастья.
Дочь его, княжна Наталья Даниловна, как только скончался родитель ее, отправилась на теплые воды, потом в Италию, и двадцать пять лет так весело изволила
проживать под небом Тасса и Петрарки, с католическими
монахами да с оперными певцами, что, когда привезли из Рима в Заборье засмоленный ящик с останками княжны, в вотчинной кассе было двенадцать рублей с полтиной, а долгов на миллионы.
Куплю это поле и стану
жить честно, как все люди, с которыми не стыдятся вести знакомство ни клир, ни
монахи».
Но если он щедрой рукой когда-нибудь враз мне поможет, — ну, тогда я воздержусь и стану
жить хорошо, как прочие благородные люди, которых почитают и
монахи, и клирики, и все ожидающие себе царствия небесного.
— С этого-то ты и захотел в
монахи? — снова углом рта улыбнулся архиерей. — Отречься задумал от жизни, еще не
жив… Думаешь молиться-то легче, чем учиться или служить… Нет, брат, нелегко это, коли по-настоящему, а не по-настоящему совсем не надо, потому грех еще больший… больший… Бога ты не обманешь… Ты, чай, в службу записан?..
— Да, это верно, кто здесь долго
живет и объедает
монахов, того просят уехать. Судите сами, если позволить пролетариям
жить здесь сколько им угодно, то не останется ни одного свободного номера, и они весь монастырь съедят. Это верно. Но для меня
монахи делают исключение и, надеюсь, еще не скоро меня отсюда прогонят. Я, знаете ли, новообращенный.
Оставим обывателей и обывательниц дальней княжеской вотчины, как знающих, так и догадывающихся о предстоящем радостном для семейства князя Василия событии,
жить в сладких мечтах и грезах о лучшем будущем и перенесемся снова в ту, ныне почти легендарную Александровскую слободу, откуда не менее кажущийся легендарным царь-монах, деля свое время между молитвами и казнями, правил русской землей, отделившись от нее непроницаемой стеной ненавистной ей опричнины.
— Это старый католический
монах, он уже давно
живет в Петербурге и лечит травами.
Родонаследственная хитрость текла в крови Авраама; к тому же он искусился в лицемерии,
пожив несколько лет
монахом в одном католическом венгерском монастыре, который успел обокрасть, и наконец пришел доканчивать курс лукавства сатанинского в звании чернеца поморского Выгорецкого скита и переводчика при Андрее Денисове.
— Хорошо Артемию Петровичу! Не в осуждение его сказать, он любит сам погулять, а люди у него словно
монахи; вы
живете, как отшельник, а дворня ваша…
«В
монахи, так в
монахи! — решил он, махнув рукой. — Ведь и в монастырях люди
живут. Только дают ли там водку»?
— В приходе Ренко-Мойс, — начал так Фриц свой рассказ, — неподалеку от развалин замка,
жила когда-то богатая Тедвен, знаете, та самая, которая сделала дочери на славу такое платье, что черт принужден был смеяться. В этом замке живали и наши святые рыцари, и злодеи русские, и
монахи, и едва ли, наконец, не одна нечистая сила, — да простит мне Господь! — вы хорошо знаете Ренко-Мойс, фрейлейн?
Я —
монах,
живу в монастыре, мужики отняли наш покос, меня посылают участвовать в борьбе со злыми — просить в суде на мужиков.
Но отступив со своею суровостию от Кириака, я зато напустился на прочих
монахов своего монастырька, от коих, по правде сказать, не видал ни Кириакова простодушия и никакого дела на службу веры полезного:
живут себе этаким, так сказать, форпостом христианства в краю язычников, а ничего, ленивцы, не делают — даже языку туземному ни один не озаботился научиться.