Неточные совпадения
Вера умна, но он опытнее ее и знает
жизнь. Он может остеречь ее от грубых ошибок,
научить распознавать ложь и истину, он будет работать, как мыслитель и как художник; этой жажде свободы даст пищу: идеи добра, правды, и как художник вызовет в ней внутреннюю красоту на свет! Он угадал бы ее судьбу, ее урок
жизни и… и… вместе бы исполнил его!
— Я не проповедую коммунизма, кузина, будьте покойны. Я только отвечаю на ваш вопрос: «что делать», и хочу доказать, что никто не имеет права не знать
жизни.
Жизнь сама тронет, коснется, пробудит от этого блаженного успения — и иногда очень грубо.
Научить «что делать» — я тоже не могу, не умею. Другие
научат. Мне хотелось бы разбудить вас: вы спите, а не живете. Что из этого выйдет, я не знаю — но не могу оставаться и равнодушным к вашему сну.
— Умереть, умереть! зачем мне это? Помогите мне жить, дайте той прекрасной страсти, от которой «тянутся какие-то лучи на всю
жизнь…». Дайте этой
жизни, где она? Я, кроме огрызающегося тигра, не вижу ничего… Говорите,
научите или воротите меня назад, когда у меня еще была сила! А вы — «бабушке сказать»! уложить ее в гроб и меня с ней!.. Это, что ли, средство? Или учите не ходить туда, к обрыву… Поздно!
И вот этому я бы и
научил и моих детей: «Помни всегда всю
жизнь, что ты — дворянин, что в жилах твоих течет святая кровь русских князей, но не стыдись того, что отец твой сам пахал землю: это он делал по-княжески «.
Это давно уже обнаружено горьким опытом
жизни европейского человечества, который должен был бы
научить нас недоверию к чисто внешним формам и к прекрасной фразеологии равенства, братства и свободы.
— Уж вы только
научите нас, сестрица, а мы по гроб
жизни будем вам благодарны.
— Я, брат, — промолвил он, — завтра должен ехать; сегодня мы, уж ты извини меня, ляжем поздно. Мне хочется непременно узнать, что ты, какие твои мнения, убежденья, чем ты стал, чему
жизнь тебя
научила? (Михалевич придерживался еще фразеологии тридцатых годов.)
Но все они уже теперь жили хорошей, серьезной и умной
жизнью, говорили о добром и, желая
научить людей тому, что знали, делали это, не щадя себя.
Я говорю — одной всю
жизнь, как и весь народ: «Господи,
научи таскать барам кирпичи, есть каменья, выплевывать поленья!» Он мне и договорить не дал.
В этом состоит пятый и самый действительный способ устранения того противоречия, в которое поставило себя церковное христианство, исповедуя на словах Христа и отрицая в
жизни его учение и
научая этому людей.
Ты, всякую минуту могущий умереть, подписываешь смертный приговор, объявляешь войну, идешь на войну, судишь, мучаешь, обираешь рабочих, роскошествуешь среди нищих и
научаешь слабых и верящих тебе людей тому, что это так и должно быть и что в этом обязанность людей, рискуя тем, что в тот самый момент, как ты сделал это, залетит в тебя бактерия или пуля, и ты захрипишь и умрешь и навеки лишишься возможности исправить, изменить то зло, которое ты сделал другим и, главное, себе, погубив задаром один раз в целой вечности данную тебе
жизнь, не сделав в ней то одно, что ты несомненно должен был сделать.
— Если бы моя дорогая жена, а твоя мать была жива, то твоя
жизнь была бы для нее источником постоянной скорби. В ее преждевременной смерти я усматриваю промысл божий. Прошу тебя, несчастный, — продолжал он, открывая глаза, —
научи: что мне с тобою делать?
Прожили одну зиму, и в другую зиму случилось еще следующее никому незаметное, кажущееся ничтожным обстоятельство, но такое, которое и произвело всё то, что произошло. Она была нездорова, и мерзавцы не велели ей рожать и
научили средству. Мне это было отвратительно. Я боролся против этого, но она с легкомысленным упорством настояла на своем, и я покорился; последнее оправдание свиной
жизни — дети — было отнято, и
жизнь стала еще гаже.
Одна ты и здесь можешь
научить меня, когда о твоей душе состязаются
жизнь и смерть.
Он
научил меня многому, чего не найдёшь в толстых фолиантах, написанных мудрецами, — ибо мудрость
жизни всегда глубже и обширнее мудрости людей.
За сим три месяца заключения Бенни окончились, и русские жандармы отвезли его на ту самую пограничную с Пруссиею станцию, откуда сибирский купец советовал ему уходить назад, чтобы сберечь свою
жизнь, может быть, на гораздо более дельное употребление, чем то, которое этот «натурализованный английский субъект» сделал из нее, взяв на себя непосильный труд
научить Чичиковых и Ноздревых «любить ближнего, как самого себя».
— Ну тебя… Слыхал я это… Тут не в
жизни дело, а в человеке… Первое дело — человек… понял? Ну, и больше никаких… Этак-то, по-твоему, выходит, что, пока там всё это переделается, человек все-таки должен оставаться как теперь. Нет, ты его перестрой сначала, покажи ему ходы… Чтобы ему было и светло и не тесно на земле, — вот чего добивайся для человека.
Научи его находить свою тропу…
Она идет прямо к нему. В страхе очертил он около себя круг. С усилием начал читать молитвы и произносить заклинания, которым
научил его один монах, видевший всю
жизнь свою ведьм и нечистых духов.
Опыт многократный, в самом деле горький опыт,
научил его давно, что всякое сближение, которое вначале так приятно разнообразит
жизнь и представляется милым и легким приключением, у порядочных людей, особенно у москвичей, тяжелых на подъем, нерешительных, неизбежно вырастает в целую задачу, сложную чрезвычайно, и положение в конце концов становится тягостным. Но при всякой новой встрече с интересною женщиной этот опыт как-то ускользал из памяти, и хотелось жить, и все казалось так просто и забавно.
Бородатый. Ну, то-то! Вот, даже и вы понимаете, что — правильно! Мы капиталистов передушим и начнём всемирную, братскую
жизнь, как
научает нас Ленин, мудрый человек. А Нестрашным — конец! Это — кровожадный человек! Он в седьмом году так зверствовал… Однако, как вы тоже здешний, то сами знаете, какая он стерва…
Но знание их было глубже и высшее, чем у нашей науки; ибо наука наша ищет объяснить, что такое
жизнь, сама стремится сознать ее, чтоб
научить других жить; они же и без науки знали, как им жить, и это я понял, но я не мог понять их знания.
Я не только брошу, я прокляну прежнюю
жизнь; такой урок
научит хоть кого.
Люди не верят в то, что за зло надо воздавать добром, а не злом, только оттого, что их с детства
научают тому, что без этой отдачи злом за зло расстроится вся
жизнь людская.
Христос
научает человека тому, что в нем есть то, что поднимает его выше этой
жизни с ее суетой, страхами и похотями. Человек, познавший учение Христа, испытывает то, что испытала бы птица, если бы она не знала того, что у нее есть крылья, и вдруг поняла бы, что она может летать, быть свободной и ничего не бояться.
Никто, как дети, не осуществляют в
жизни истинное равенство. И как преступны взрослые, нарушая в них это святое чувство,
научая их тому, что есть короли, богачи, знаменитости, к которым должно относиться с уважением, и есть слуги, рабочие, нищие, к которым должно относиться только с снисхождением! «И кто соблазнит единого из малых сих…»
С тех пор, как люди стали думать, они признали, что ничто так не содействует нравственной
жизни людей, как памятование о телесной смерти. Ложно же направленное врачебное искусство ставит себе целью избавлять людей от смерти и
научает их надеяться на избавление от телесной смерти, на удаление от себя мысли о телесной смерти и тем лишает людей главного побуждения к нравственной
жизни.
При данном состоянии мира и человека мировая душа действует как внешняя закономерность космической
жизни, с принудительностью физического закона [Эту софийность души мира, или общую закономерность всего сущего, стремится постигать и так называемый оккультизм, притязающий
научить не внешнему, но внутреннему «духовному» восприятию сил природы.
Но знание их было глубже и высшее, чем у нашей науки; ибо наука наша ищет объяснить, что такое
жизнь, сама стремится сознать ее, чтоб
научить других жить; они же и без науки знали, как им жить…» «У них не, было веры, зато было твердое знание, что, когда восполнится их земная радость до пределов природы земной, тогда наступит для них, и для живущих и для умерших, еще большее расширение соприкосновения с целым вселенной» (Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч. Л., 1983.
«Он не понимает
жизни, не может отличить богатого от бедного, — думала Маруся. — Я
научила бы его!»
«Высокое, вечное небо»
научило его только одному: что в мире все ничтожно, что нужно доживать свою
жизнь, «не тревожась и ничего не желая». Чего не могло сделать высокое небо, сделала тоненькая девушка с черными глазами: отравленного смертью князя Андрея она снова вдвинула в
жизнь и чарами кипучей своей жизненности открыла ему, что
жизнь эта значительна, прекрасна и светла.
«Новой гордости
научило меня мое «Я», — говорит Заратустра, — ей учу я людей: больше не прятать головы в песок небесных вещей, но свободно нести ее, земную голову, которая творит для земли смысл!» Ницше понимал, что неисчерпаемо глубокая ценность
жизни и религиозный ее смысл не исчезают непременно вместе со «смертью бога».
— Ваша правда, — отвечал атаман разбойников, — я заслужил свою участь, но как тяжел мой жребий тем, что я должен пожать плод всех моих дурных дел в будущих существованиях.
Научите меня, святой отец, что я могу сделать, чтобы облегчить мою
жизнь от грехов, которые давят меня, как скала, наваленная мне на грудь. И Пантака сказал...
— Нет, — сказал он, — королем мне не быть. Я останусь солдатом, чтобы отдать всю мою
жизнь на служение королевичу Дуль-Дулю. Как служил его отцу, так стану и ему служить. Воспитаю, как умею, принца,
научу его быть таким же смелым, умным и добрым, каким был покойный король…
Соня. Нет худа без добра. Горе
научило меня. Надо, Михаил Львович, забыть о своем счастье и думать только о счастье других. Нужно, чтоб вся
жизнь состояла из жертв.
Он остался верен своим идеалам и своей социальной доктрине; но
жизнь британского общества и народа многому его
научила, и он входил в нее с искренним интересом, без высокомерного самодовольства, которым так часто страдали французы его эпохи, когда им приводилось жить вне своего отечества.
Разум человека ложно направлен. Его
научили признавать
жизнью одно свое плотское личное существование, которое не может быть
жизнью.
Вот когда я молюсь: «Боже мой,
научи меня, как мне жить, чтобы
жизнь моя не была мне гнусной!» И он прибавляет в своем дневнике: «А солнце греет, светит, ручьи текут, земля отходит.
Учение о человеке отцов и учителей церкви, учение о пути человеческом, которому
научает нас
жизнь и творения святых, отвечает не на все запросы человека в нынешнем его духовном возрасте, знает не все человеческие сомнения и соблазны.
Дьявол одурманивания сказал, что он
научает людей тому, что вместо того, чтобы избавиться от страданий, производимых дурною
жизнью, стараясь жить лучше, им лучше забыться под влиянием одурения вином, табаком, опиумом, морфином.
Серж Бетрищев стал горячо возражать. К чему же в таком случае служат ему его деньги, которые он швыряет направо и налево, его кутежи, если ценой этого он не приобрел опытности. Он не пожелал окончить курса, он бросился в
жизнь, в самый омут петербургской
жизни, и ему кажется, что едва ли они, более зрелые, чем он, летами, могут
научить его чему-нибудь новому, им не испытанному…
Страдания
научили его мыслить и заставили его забыть отчасти свое собственное «я», открыв ему глаза на ту мировую картину страдания и гниль европейского общественного устройства, которых он до тех пор не видел, которые в эгоистическом наслаждении
жизнью его не интересовали.
Немудрено, он и любимца ее
научит этой разгульной
жизни.
Христос знал эту повесть и часто приводил ее, но, кроме того, в Евангелиях рассказано, как сам Христос после посещения удалившегося в пустыню Иоанна Крестителя, перед началом своей проповеди, подпал тому же искушению и как он был отведен диаволом (обманом) в пустыню для искушения, и как он победил этот обман и, в силе духа, вернулся в Галилею, и как с тех пор, уже не гнушаясь никакими развратными людьми, провел
жизнь среди мытарей, фарисеев и грешников,
научая их истине.
«
Научи меня, чтό мне делать, как мне быть с моей
жизнью, как мне исправиться навсегда, навсегда!…» думала она.
Православное религиозное воспитание неблагоприятно для исторической
жизни народов; оно мало
научает общественному и культурному строительству, мало дисциплинирует личность.
Про заповедь бога, которую он дал нам для исполнения, про которую он сказал: кто исполнит и
научит так, тот большим наречется и т. д., про которую он сказал, что только те, которые исполняют, те получают
жизнь, заповедь, которую он сам исполнил и которую выразил так ясно, просто, что в смысле ее не может быть сомнения, про эту-то заповедь я, никогда не попытавшись даже исполнить ее, говорил: исполнение ее невозможно одними моими силами, а нужна сверхъестественная помощь.