Неточные совпадения
— Ба! Когда приехал? Спивак —
помер? А я думал: ты похоронное объявление несешь. Я хотел сбегать к
жене его за справочкой для некролога.
Однако сделалось по-моему: на том же дворе, но в другом флигеле, жил очень бедный столяр, человек уже пожилой и пивший; но у
жены его, очень еще не старой и очень здоровой бабы, только что
помер грудной ребеночек и, главное, единственный, родившийся после восьми лет бесплодного брака, тоже девочка и, по странному счастью, тоже Ариночка.
У этого старого упрямца, недурного очень человека и добродушнейшего хлебосола, были когда-то две
жены, обе
померли.
— Да нужно ли? — воскликнул, — да надо ли? Ведь никто осужден не был, никого в каторгу из-за меня не сослали, слуга от болезни
помер. А за кровь пролиянную я мучениями был наказан. Да и не поверят мне вовсе, никаким доказательствам моим не поверят. Надо ли объявлять, надо ли? За кровь пролитую я всю жизнь готов еще мучиться, только чтобы
жену и детей не поразить. Будет ли справедливо их погубить с собою? Не ошибаемся ли мы? Где тут правда? Да и познают ли правду эту люди, оценят ли, почтут ли ее?
— Убивать ее не надо, точно; смерть и так свое возьмет. Вот хоть бы Мартын-плотник: жил Мартын-плотник, и не долго жил и
помер;
жена его теперь убивается о муже, о детках малых… Против смерти ни человеку, ни твари не слукавить. Смерть и не бежит, да и от нее не убежишь; да помогать ей не должно… А я соловушек не убиваю, — сохрани Господи! Я их не на муку ловлю, не на погибель их живота, а для удовольствия человеческого, на утешение и веселье.
— Капитан, — сказал он мне, и в голосе его зазвучали просительные ноты, — моя не могу сегодня охота ходи. Там, — он указал рукой в лес, —
помирай есть моя
жена и мои дети.
— Все давно
помирай, — закончил он свой рассказ и задумался. Он помолчал немного и продолжал снова: — У меня раньше тоже
жена была, сын и девчонка. Оспа все люди кончай. Теперь моя один остался…
В сени (где некогда поцеловала меня бедная Дуня) вышла толстая баба и на вопросы мои отвечала, что старый смотритель с год как
помер, что в доме его поселился пивовар, а что она
жена пивоварова.
— Идите вы, Галактион Михеич, к
жене… Соскучилась она без вас, а мне с вами скучно. Будет… Как-никак, а все-таки я мужняя
жена. Вот муж
помрет, так, может, и замуж выйду.
— Нельзя тебе знать! — ответила она угрюмо, но все-таки рассказала кратко: был у этой женщины муж, чиновник Воронов, захотелось ему получить другой, высокий чин, он и продал
жену начальнику своему, а тот ее увез куда-то, и два года она дома не жила. А когда воротилась — дети ее, мальчик и девочка,
померли уже, муж — проиграл казенные деньги и сидел в тюрьме. И вот с горя женщина начала пить, гулять, буянить. Каждый праздник к вечеру ее забирает полиция…
— А это видно будет… На голосах будут судить с присяжными, а это легкий суд, ежели
жена выздоровеет. Кабы она
померла, ну, тогда крышка… Живучи эти бабы, как кошки. Главное, невенчанная жена-то — вот за это за самое не похвалят.
— Разве не стало невест? — резонировал Ермошка в тон
жене. — Как
помрешь, сорок ден выйдет, и женюсь…
В остроге посещала его
жена. Без него ей и так плохо было, а тут еще сгорела и совсем разорилась, стала с детьми побираться. Бедствия
жены еще больше озлобили Степана. Он и в остроге был зол со всеми и раз чуть не зарубил топором кашевара, за что ему был прибавлен год. В этот год он узнал, что
жена его
померла и что дома его нет больше…
Пришел я домой нищ и убог. Матушка у меня давно уж
померла, а
жена даже не узнала меня. Что тут у нас было брани да покоров — этого и пересказать не могу. Дома-то на меня словно на дикого зверя показывали:"Вот, мол, двадцать лет по свету шатался, смотри, какое богачество принес".
Жена у него
померла, а семья осталась после нее большая, и всё мал мала меньше; старше всех была дочь, да и той вряд ли больше семнадцати лет было.
— Я-то? Гы-ы… ве-еселые господа! Таперя у меня одна
жена — сырая земля… Хи-хо-хо… Могила то есть!.. Сын-то вот
помер, а я жив… Чудное дело, смерть дверью обозналась… Заместо того, чтоб ко мне идтить, она к сыну…
— Это младшего-то барина, Семена Афанасьевича,
жену? Помним. Красавица была, царствие небесное…
Померла. Давно. Вот уж жалости было, как на деревню ее привезли… Бабы, что есть, голосом голосили…
— Видом какая, значить? — говорил Маркуша, двигая кожей на лбу. — Разно это, — на Каме-реке один мужик щукой её видел: вынул вентерь [или мережа — ставное рыболовное орудие типа ловушки. Применяют в речном, озёрном и морском прибрежном рыболовстве — Ред.], ан глядь — щука невеличка. Он её — за жабры, а она ему баить человечьим голосом: отпусти-де меня, Иван, я твоя доля! Он — бежать. Ну, убёг. Ему — без беды обошлось, а
жена вскоре заболела да на пятый месяц и
померла…
Но — которые
жены мои
померли, которые сбежали от меня…
— Ведь он мужик еще молодой. От меня уж какой работы ждать: нынче жива, а завтра
помру. Kàк ему без
жены быть? Ведь он тебе не мужик будет. Обдумай ты нас как-нибудь, отец ты наш.
— Так, — говорит
жена, — они
померли, их и схоронили.
Это бывает, она и гуртом берёт: у нас в селе целое семейство — муж,
жена и две девоньки — в бане от угара
померли!
В это время я, не имея ничего, терпел крайность, а Горб-Маявецкий разживался порядочно. Купил новый дом, и лучше прежнего;
жена стала наряднее, и даже коляска завелась; умножилось и детей; Анисиньку отдали в девичье училище (о маменька! Что, если бы вы встали из гроба и узнали, что барышень учат в училищах — как бы вы громко произнесли: тьфу! и, посмотревши, что этакое зло делается во всех четырех концах вселенной, следовательно, не знавши, куда бы преимущественно плюнуть, вы бы снова
померли!).
— А так, что я сын одного отдаленного родственника
жены этого Захлебинина, и когда все мои
померли и оставили меня восьми лет, то старик меня взял к себе и потом отдал в гимназию. Этот человек даже добрый, если хотите знать…
— Не знаю, голубчик… Я человек сырой, обрюзг, советовать уже не могу… Да… А сказал я вам тогда потому, что люблю вас, и
жену вашу люблю, и отца любил… Да. Я скоро
помру и какая мне надобность таиться от вас или врать? Так и говорю: люблю вас крепко, но не уважаю. Да, не уважаю.
Левшин. Мне — не очень. У меня детей нет. Баба есть —
жена… значит, — а дети все
померли.
«Ну, вот что: привез я вам в лодке хлеба печеного да чаю кирпича три. Не поминайте старика Самарова лихом. Да если даст бог счастливо отсюда выбраться, может, доведется кому в Тобольске побывать — поставьте там в соборе моему угоднику свечку. Мне, старику, видно, уж в здешней стороне
помирать, потому что за
женой дом у меня взят… Ну и стар уж… А тоже иногда про свою сторону вспоминаю. Ну а теперь прощайте. Да еще совет мой вам: разбейтесь врозь. Вас теперь сколько?»
— То-то, вот видишь ты.
Жена, значит,
померла у меня первым ребенком. Дочку-то бабушка взяла. Мир, значится, и говорит: «Ты, Тимоха, человек, выходит, слободнай». Ну, оно и того… и сошлось этак-то вот.
Никита (отталкивает
жену, поворачивается к Акулине). Акулина, к тебе речь теперь. Слушайте, мир православный! Окаянный я. Акулина! виноват я перед тобой. Твой отец не своею смертью
помер. Ядом отравили его.
Пришел он домой — отец старик
помер; сынишка был по четвертому году — тоже
помер, горлом болел; остался Семен с
женой сам-друг.
А тут и бог, вдобавок, убил:
жена молодая да сынишко в одночасье
померли.
— А так… поговорить… Значит, сын, большак,
помер… Двое ребят осталось…
жена…
Ну, конечно, похоронил сначала двоих ребяток, потом
жену, а потом и сам
помер.
Андашевский. Да-с, да!.. По крайней мере почин в этом ей прямо принадлежит!.. Тогда этот несчастный Вуланд
помер; экспедицию его, я знал, что по многим обстоятельствам нельзя было оставить без начальника, а между тем граф заболел, и таким образом обязанность выбора легла на мне; но я решительно не знал, кого назначить, так что говорю, наконец, об этом
жене… Она мне и посоветовала. «Чего ж, говорит, тебе лучше: попроси князя Янтарного принять это место!.. Может быть, он и согласится».
Тит Титыч (один; сидит довольно долго молча, потом ударяет кулаком по столу). Деньги и все это тлен, металл звенящий!
Помрем — все останется. Так тому и быть. Мое слово — закон.
Жена, Андрей, подите сюда!
— Везите меня, пожалуйста, прямо к нему. Он меня просил остановиться у него, и я не хочу ему отказать в этом; он так обязателен, — говорит он мне и потом обращается к своему чиновнику, который с ним ехал: — Вообразите, говорит, у
жены собачка, которую и вы знаете,
померла нынче зимой; Дмитрий Никитич как-то был в это время у нас и вдруг, не знаю уж, где мог достать, презентует нам превосходнейшую левретку и, что мне очень совестно, чрезвычайно дорогую; знатоки ценят ее во сто целковых.
— Всю жизнь рассказали. Как это я был псаломщиком, недоедал. Про
жену также, спасибо им, упомянули. Так трогательно, так трогательно: будто
помер ты, и над тобою читают. «Жил, — говорит… — был, — говорит… — дьякон…»
— А вот, Астафий Иванович, — начал Емелюшка (а у самого дрожит голосенок), — сегодня Антип Прохорыч, фельдшер, на кучеровой
жене, что
помер намедни, женился…
Совсем одичала Марья Гавриловна, столько лет никого не видя, окроме скитских стариц, приезжавших в Москву за сборами. Других женщин никого не позволялось ей принимать. Отец с матерью
померли, братнина семья далеко, а Масляников строго-настрого запретил
жене с братом переписываться.
Года полтора молодые-то прожили, сыночка Бог дал, тут у
жены родитель-от и
помри…
— Прямо не понимаю!.. Что такое, господи!.. Она —
жена моего товарища; я у них живу в нахлебниках… Вечером приехала с мужем из гостей, шутила, смеялась. А сейчас муж будит меня, говорит:
помирает; послал за вами… Отчего это случилось, положительно не могу определить!
— А как же ты, Махметушка, Махрушева-то, астраханского купца Ивана Филиппыча, у царя за семьсот с чем-то целковых выкупил?.. — сказал Марко Данилыч, вспоминая слова Хлябина. — А Махрушев-от ведь был не один, с
женой да с двумя ребятками. За что ж ты с меня за одинокого старика непомерную цену взять хочешь? Побойся Бога, Махмет Бактемирыч, ведь и тебе тоже
помирать придется, и тебе Богу ответ надо будет давать. За что ж ты меня хочешь обидеть?
Только четыре годика прожил Марко Данилыч с
женой. И те четыре года ровно четыре дня перед ним пролетели. Жили Смолокуровы душа в душу, жесткого слова друг от дружки не слыхивали, косого взгляда не видывали. На третий год замужества родила Олена Петровна дочку Дунюшку, через полтора года сыночка принесла, на пятый день
помер сыночек; неделю спустя за ним пошла и Олена Петровна.
Трех годов на новом месте не прожил, как умер в одночасье.
Жена его
померла еще в Родякове; осталось двое сыновей неженатых: Мокей да Марко. Отцовское прозвище за ними осталось — стали писаться они Смолокуровыми.
И у меня, голубчик, бывала
жена Мавра, не знаю,
померла аль в живых еще.
А меж тем домишко у него сгорел,
жена с ребятишками пошла по миру и, схоронив детей, сама
померла в одночасье…
А когда
помирал Андрей Родивоныч, были при нем две живых
жены; обе вкруг ракитова кустика венчаны; у каждой дети, и все какими-то судьбами законные.
Женился бы и — как предсказывает князь Мышкин — «засел бы молча один в этом доме с
женой, послушною и бессловесною, с редким и строгим словом, только деньги молча и сумрачно наживая… да на мешках своих с голоду бы и
помер».
— К Корытовым в угол новая жиличка въехала.
Жена конторщика. Конторщик под новый год
помер, она с тремя ребятами осталась. То-то бедность! Мебель, одежду — все заложили, ничего не осталось. Ходит на водочный завод бутылки полоскать, сорок копеек получает за день. Ребята рваные, голодные, сама отрепанная.
— Нет, барыня, не поеду, — хоть сейчас давайте расчет! У меня дома
жена, дети… И не желаю от тигры
помирать!