Неточные совпадения
Поехал в город парочкой!
Глядим, везет из города
Коробки, тюфяки;
Откудова ни взялися
У немца босоногого
Детишки и
жена.
Повел хлеб-соль
с исправником
И
с прочей земской властию,
Гостишек полон двор!
День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но,
с утра еще сделав себе расписанье дня, он решил, что тотчас после раннего обеда он
поедет на дачу к
жене и оттуда на скачки, на которых будет весь Двор и на которых ему надо быть. К
жене же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме того, в этот день ему нужно было передать
жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
Молодая
жена его, как рассказывал Венден, — он был женат полгода, — была в церкви
с матушкой и, вдруг почувствовав нездоровье, происходящее от известного положения, не могла больше стоять и
поехала домой на первом попавшемся ей лихаче-извозчике.
— Очень рад, — сказал он и спросил про
жену и про свояченицу. И по странной филиации мыслей, так как в его воображении мысль о свояченице Свияжского связывалась
с браком, ему представилось, что никому лучше нельзя рассказать своего счастья, как
жене и свояченице Свияжского, и он очень был рад
ехать к ним.
— Разве я не вижу, как ты себя поставил
с женою? Я слышал, как у вас вопрос первой важности —
поедешь ли ты или нет на два дня на охоту. Всё это хорошо как идиллия, но на целую жизнь этого не хватит. Мужчина должен быть независим, у него есть свои мужские интересы. Мужчина должен быть мужествен, — сказал Облонский, отворяя ворота.
Из благословенья образом ничего не вышло. Степан Аркадьич стал в комически-торжественную позу рядом
с женою; взял образ и, велев Левину кланяться в землю, благословил его
с доброю и насмешливою улыбкой и поцеловал его троекратно; то же сделала и Дарья Александровна и тотчас же заспешила
ехать и опять запуталась в предначертаниях движения экипажей.
— А! Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая руку. — Туда
ехала с матерью, а назад
с сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря каждым словом. — Вы, верно, из отпуска? — сказал он и, не дожидаясь ответа, обратился к
жене своим шуточным тоном: — что ж, много слез было пролито в Москве при разлуке?
Долго Левин не мог успокоить
жену. Наконец он успокоил ее, только признавшись, что чувство жалости в соединении
с вином сбили его, и он поддался хитрому влиянию Анны и что он будет избегать ее. Одно, в чем он искреннее всего признавался, было то, что, живя так долго в Москве, за одними разговорами,
едой и питьем, он ошалел. Они проговорили до трех часов ночи. Только в три часа они настолько примирились, что могли заснуть.
Окончив речь, губернатор пошел из залы, и дворяне шумно и оживленно, некоторые даже восторженно, последовали за ним и окружили его в то время, как он надевал шубу и дружески разговаривал
с губернским предводителем. Левин, желая во всё вникнуть и ничего не пропустить, стоял тут же в толпе и слышал, как губернатор сказал: «Пожалуйста, передайте Марье Ивановне, что
жена очень сожалеет, что она
едет в приют». И вслед затем дворяне весело разобрали шубы, и все
поехали в Собор.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На мать свою он не надеялся. Он знал, что мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь была неумолима к ней за то, что она была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие надежды на Варю,
жену брата. Ему казалось, что она не бросит камня и
с простотой и решительностью
поедет к Анне и примет ее.
Стараясь как можно быть обстоятельнее, Левин начал рассказывать все ненужные подробности о положении
жены, беспрестанно перебивая свой рассказ просьбами о том, чтобы доктор сейчас же
с ним
поехал.
— Ах, Боже мой. Я думала, что мы не
поедем, —
с досадою отвечала
жена.
В конце обеда стало еще веселее. Губернатор просил Вронского
ехать в концерт в пользу братии, который устраивала его
жена, желающая
с ним познакомиться.
Дарья Александровна подошла к остановившемуся шарабану и холодно поздоровалась
с княжной Варварой. Свияжский был тоже знакомый. Он спросил, как поживает его чудак-приятель
с молодою
женой, и, осмотрев беглым взглядом непаристых лошадей и
с заплатанными крыльями коляску, предложил дамам
ехать в шарабане.
Внешние отношения Алексея Александровича
с женою были такие же, как и прежде. Единственная разница состояла в том, что он еще более был занят, чем прежде. Как и в прежние года, он
с открытием весны
поехал на воды за границу поправлять свое расстраиваемое ежегодно усиленным зимним трудом здоровье и, как обыкновенно, вернулся в июле и тотчас же
с увеличенною энергией взялся за свою обычную работу. Как и обыкновенно,
жена его переехала на дачу, а он остался в Петербурге.
Вернувшись в Москву, он
с гордостью объявил
жене, что всё приготовлено, что дом будет игрушечка и что он ей очень советует
ехать.
— Судостроитель, мокшаны строю, тихвинки и вообще всякую мелкую посуду речную. Очень прошу прощения:
жена поехала к родителям, как раз в Песочное, куда и нам завтра
ехать. Она у меня — вторая, только весной женился.
С матерью
поехала с моей, со свекровью, значит. Один сын — на войну взят писарем, другой — тут помогает мне. Зять, учитель бывший, сидел в винопольке — его тоже на войну, ну и дочь
с ним, сестрой, в Кресте Красном. Закрыли винопольку. А говорят — от нее казна полтора миллиарда дохода имела?
Сестры Сомовы жили у Варавки, под надзором Тани Куликовой: сам Варавка уехал в Петербург хлопотать о железной дороге, а оттуда должен был
поехать за границу хоронить
жену. Почти каждый вечер Клим подымался наверх и всегда заставал там брата, играющего
с девочками. Устав играть, девочки усаживались на диван и требовали, чтоб Дмитрий рассказал им что-нибудь.
— Познакомил бы вас
с женой, но она
поехала в Новгород, там — какая-то церковь замечательная. Она у меня искусством увлекается, теперь искусство в моде… молодежь развлекаться хочет, устала от демонстраций, конституции, революции.
Поехала жена с Полей устраиваться на даче, я от скуки ушел в цирк, на борьбу, но борьбы не дождался, прихожу домой — в кабинете, вижу, огонь, за столом моим сидит Полин кавалер и углубленно бумажки разбирает.
Но гости
едут, например, ты
с женой.
Штольц не приезжал несколько лет в Петербург. Он однажды только заглянул на короткое время в имение Ольги и в Обломовку. Илья Ильич получил от него письмо, в котором Андрей уговаривал его самого
ехать в деревню и взять в свои руки приведенное в порядок имение, а сам
с Ольгой Сергеевной уезжал на южный берег Крыма, для двух целей: по делам своим в Одессе и для здоровья
жены, расстроенного после родов.
— Я — о Боже, Боже! —
с пылающими глазами начал он, — да я всю жизнь отдал бы — мы
поехали бы в Италию — ты была бы моей
женой…
Вот нас
едет четыре экипажа, мы и сидим теперь: я здесь, на Каменской станции, чиновник
с женой и инженер — на Жербинской, другой чиновник — где-то впереди, а едущий сзади купец сидит, говорят, не на станции, а на дороге.
Облегчало ее положение в этом отношении близость ее
с Федосьей и Тарасом, который, узнав о тех нападениях, которым подвергалась его
жена, пожелал арестоваться, чтобы защищать ее, и
с Нижнего
ехал как арестант, вместе
с заключенными.
Только тогда слегка шевельнул вожжами кучер, и вороные рысаки, звеня подковами по мостовой, понесли мягко подрагивающую на резиновых шинах коляску на дачу, куда
ехали веселиться муж,
жена, девочка и мальчик
с тонкой шеей и торчащими ключицами.
То, что «миленький» все-таки
едет, это, конечно, не возбуждает вопроса: ведь он повсюду провожает
жену с той поры, как она раз его попросила: «отдавай мне больше времени»,
с той поры никогда не забыл этого, стало быть, ничего, что он
едет, это значит все только одно и то же, что он добрый и что его надобно любить, все так, но ведь Кирсанов не знает этой причины, почему ж он не поддержал мнения Веры Павловны?
Чтоб утешить новобрачную, аптекарь пригласил
ехать с ними в Вятку молодую девушку лет семнадцати, дальнюю родственницу его
жены; она, еще более очертя голову и уже совсем не зная, что такое «Вьатка», согласилась.
— Итак, на том и останется, что я должен
ехать в Вятку,
с больной
женой,
с больным ребенком, по делу, о котором вы говорите, что оно не важно?..
— Не беспокойтесь, у меня внизу сани, я
с вами
поеду. «Дело скверное», — подумал я, и сердце сильно сжалось. Я взошел в спальню.
Жена моя сидела
с малюткой, который только что стал оправляться после долгой болезни.
Чуть свет являлись на толкучку торговки, барахольщики первой категории и скупщики из «Шилова дома», а из желающих продать — столичная беднота: лишившиеся места чиновники приносили последнюю шинелишку
с собачьим воротником, бедный студент продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его гонят на улицу, голодная мать, продающая одеяльце и подушку своего ребенка, и
жена обанкротившегося купца, когда-то богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы купить
еду сидящему в долговом отделении мужу.
От думы они
поехали на Соборную площадь, а потом на главную Московскую улицу. Летом здесь стояла непролазная грязь, как и на главных улицах, не говоря уже о предместьях, как Теребиловка, Дрекольная, Ерзовка и Сибирка. Миновали зеленый кафедральный собор, старый гостиный двор и остановились у какого-то двухэтажного каменного дома. Хозяином оказался Голяшкин. Он каждого гостя встречал внизу, подхватывал под руку, поднимал наверх и передавал
с рук на руки
жене, испитой болезненной женщине
с испуганным лицом.
Галактион как-то чутьем понял, что Емельян
едет с мельницы украдом, чтобы повидаться
с женой, и ему сделалось жаль брата. Вся у них семья какая-то такая, точно все прячутся друг от друга.
— Меж мужем и
женой один бог судья, мамаша, а вторая причина… Эх, да что тут говорить! Все равно не поймете.
С добром я
ехал домой, хотел
жене во всем покаяться и зажить по-новому, а она меня на весь город ославила. Кому хуже-то будет?
На следующее утро Федор Иваныч
с женою отправился в Лаврики. Она
ехала вперед в карете,
с Адой и
с Жюстиной; он сзади — в тарантасе. Хорошенькая девочка все время дороги не отходила от окна кареты; она удивлялась всему: мужикам, бабам, избам, колодцам, дугам, колокольчикам и множеству грачей; Жюстина разделяла ее удивление; Варвара Павловна смеялась их замечаниям и восклицаниям. Она была в духе; перед отъездом из города О… она имела объяснение
с своим мужем.
— Насилу нашла, — сказала она, становясь между Лаврецким и Лизой. — Сама его заложила. Вот что значит старость-то, беда! А впрочем, и молодость не лучше. Что, ты сам
с женой в Лаврики
поедешь? — прибавила она, оборотясь к Федору Иванычу.
Маланья Сергеевна
с горя начала в своих письмах умолять Ивана Петровича, чтобы он вернулся поскорее; сам Петр Андреич желал видеть своего сына; но он все только отписывался, благодарил отца за
жену, за присылаемые деньги, обещал приехать вскоре — и не
ехал.
— А ежели она у меня
с ума нейдет?.. Как живая стоит… Не могу я позабыть ее, а
жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей волей… Чужая мне
жена. Видеть ее не могу… День и ночь думаю о Фене. Какой я теперь человек стал: в яму бросить — вся мне цена. Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда,
еду мимо господского дома, а она в окно смотрит. Что тут со мной было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
Великое событие отъезда Ефима Андреича совершилось по последнему санному пути. Он прощался
с женой, точно
ехал на медвежью охоту или на дуэль. Мало ли что дорогой может приключиться!
Крестный твой
поехал в Омск, там выдаст замуж Поленьку, которая у них воспитывалась, за Менделеева, брата
жены его, молодого человека, служащего в Главном управлении Западной Сибири. Устроит молодых и зимой вернется в Покровский уезд, где купил маленькое именье. Я все это знаю из его письма — опять
с ним разъехались ночью под Владимиром. Как не судьба свидеться!
В октябре
жена поехала в костромское имение, а Я
с сестрой и Ваней — в Москву… Пожил в Москве две недели… Повидался со всеми нашими там…
Жена мне предоставила ответ на ваше приглашение
ехать вместе
с вами: решительно я не ездок и не знаю даже, что будет со мной.
…Сегодня известие: А. И. Давыдова получила разрешение
ехать на родину. Летом со всей семьей будет в доме Бронникова. Таким образом, в Сибири из приехавших
жен остается одна Александра Васильевна. Ей тоже был вопрос вместе
с нами. Я не знаю даже, куда она денется, если вздумают отпустить. Отвечала, что никого родных не имеет, хотя я знаю, что у нее есть сестра и замужняя дочь.
Розанов
поехал и возвратился в Петербург
с своей девочкой, а его
жена поехала к отцу.
Егор Николаевич Бахарев, скончавшись на третий день после отъезда Лизы из Москвы, хотя и не сделал никакого основательного распоряжения в пользу Лизы, но, оставив все состояние во власть
жены, он, однако, успел сунуть Абрамовне восемьсот рублей,
с которыми старуха должна была
ехать разыскивать бунтующуюся беглянку, а
жену в самые последние минуты неожиданно прерванной жизни клятвенно обязал давать Лизе до ее выдела в год по тысяче рублей, где бы она ни жила и даже как бы ни вела себя.
— Да как же не верить-то-с? Шестой десяток
с нею живу, как не верить?
Жена не верит, а сам я, люди, прислуга, крестьяне, когда я бываю в деревне: все из моей аптечки пользуются. Вот вы не знаете ли, где хорошей оспы на лето достать? Не понимаю, что это значит! В прошлом году пятьдесят стеклышек взял, как
ехал. Вы сами посудите, пятьдесят стеклышек — ведь это не безделица, а царапал, царапал все лето, ни у одного ребенка не принялась.
— А например, исправник двести раков съел и говорит: «не могу завтра на вскрытие
ехать»; фельдшер в больнице бабу уморил ни за што ни про што; двух рекрут на наш счет вернули;
с эскадронным командиром разбранился; в Хилкове бешеный волк человек пятнадцать на лугу искусал, а тут немец Абрамзон
с женою мимо моих окон проехал, — беда да и только.
С вокзала он прямо
поехал в «Эрмитаж». Гостиничные носильщики, в синих блузах и форменных шапках, внесли его вещи в вестибюль. Вслед за ними вошел и он под руку
с своей
женой, оба нарядные, представительные, а он-таки прямо великолепный, в своем широком, в виде колокола, английском пальто, в новой широкополой панаме, держа небрежно в руке тросточку
с серебряным набалдашником в виде голой женщины.
Наконец гости уехали, взяв обещание
с отца и матери, что мы через несколько дней приедем к Ивану Николаичу Булгакову в его деревню Алмантаево, верстах в двадцати от Сергеевки, где гостил Мансуров
с женою и детьми. Я был рад, что уехали гости, и понятно, что очень не радовался намерению
ехать в Алмантаево; а сестрица моя, напротив, очень обрадовалась, что увидит маленьких своих городских подруг и знакомых:
с девочками Мансуровыми она была дружна, а
с Булгаковыми только знакома.
— Ну, так я, ангел мой,
поеду домой, — сказал полковник тем же тихим голосом
жене. — Вообразите, какое положение, — обратился он снова к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите видеть, каков; наверху княгиня тоже больна,
с постели не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так что мы целый день — то я дома, а Мари здесь, то я здесь, а Мари дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на что она похожа стала…