Неточные совпадения
Она смутно решила себе в числе тех планов, которые приходили ей в голову, и то, что после того, что произойдет там на
станции или в именьи графини, она
поедет по Нижегородской дороге
до первого города и останется там.
Я слыхал о тамошних метелях и знал, что целые обозы бывали ими занесены. Савельич, согласно со мнением ямщика, советовал воротиться. Но ветер показался мне не силен; я понадеялся добраться заблаговременно
до следующей
станции и велел
ехать скорее.
Мы отлично уснули и отдохнули. Можно бы
ехать и ночью, но не было готового хлеба, надо ждать
до утра, иначе нам, в числе семи человек, трудно будет продовольствоваться по
станциям на берегах Маи. Теперь предстоит
ехать шестьсот верст рекой, а потом опять сто восемьдесят верст верхом по болотам. Есть и почтовые тарантасы, но все предпочитают
ехать верхом по этой дороге, а потом
до Якутска на колесах, всего тысячу верст. Всего!
Станция называется Маймакан. От нее двадцать две версты
до станции Иктенда. Сейчас
едем. На горах не оттаял вчерашний снег; ветер дует осенний; небо скучное, мрачное; речка потеряла веселый вид и опечалилась, как печалится вдруг резвое и милое дитя. Пошли опять то горы, то просеки, острова и долины.
До Иктенды проехали в темноте, лежа в каюте, со свечкой, и ничего не видали. От холода коченели ноги.
Тоска сжимает сердце, когда проезжаешь эти немые пустыни. Спросил бы стоящие по сторонам горы, когда они и все окружающее их увидело свет; спросил бы что-нибудь, кого-нибудь, поговорил хоть бы с нашим проводником, якутом; сделаешь заученный по-якутски вопрос: «Кась бироста ям?» («Сколько верст
до станции?»). Он и скажет, да не поймешь, или «гра-гра» ответит («далеко»), или «чугес» («скоро, тотчас»), и опять
едешь целые часы молча.
Остальная дорога
до станции была отличная. Мы у речки, на мшистой почве, в лесу, напились чаю, потом
ехали почти по шоссе, по прекрасной сосновой, березовой и еловой аллее. Встретили красивый каскад и груды причудливо разбросанных как будто взрывом зеленоватых камней.
Иногда же, напротив,
едешь по Лене от
станции до станции, любуешься то горами, то торосом, то есть буграми льда, где Лена встала неровно; иногда видишь в одном месте стоит пар над рекой.
— Да так… не выдержал характера: нужно было забастовать, а я все добивал
до сотни тысяч, ну и продул все. Ведь раз совсем
поехал из Ирбита, повез с собой девяносто тысяч с лишком,
поехали меня провожать, да с первой же
станции и заворотили назад… Нарвался на какого-то артиста. Ну, он меня и раздел
до последней нитки. Удивительно счастливо играет бестия…
— А я зачем доложил ему, что в Чермашню
еду?» Доскакали
до Воловьей
станции.
Но дорога
до Троицы ужасна, особливо если Масленица поздняя. Она представляет собой целое море ухабов, которые в оттепель
до половины наполняются водой. Приходится
ехать шагом, а так как путешествие совершается на своих лошадях, которых жалеют, то первую остановку делают в Больших Мытищах, отъехавши едва пятнадцать верст от Москвы. Такого же размера
станции делаются и на следующий день, так что к Троице поспевают только в пятницу около полудня, избитые, замученные.
Матушка хотела сейчас же закладывать лошадей и
ехать дальше, с тем чтобы путь
до Москвы сделать не в две, а в три
станции, но было уже так темно, что Алемпий воспротивился.
Лопахин. На дворе октябрь, а солнечно и тихо, как летом. Строиться хорошо. (Поглядев на часы в дверь.) Господа, имейте в виду,
до поезда осталось всего сорок шесть минут! Значит, через двадцать минут на
станцию ехать. Поторапливайтесь.
Ехали курьер с Левшою очень скоро, так что от Петербурга
до Лондона нигде отдыхать не останавливались, а только на каждой
станции пояса на один значок еще уже перетягивали, чтобы кишки с легкими не перепутались; но как Левше после представления государю, по платовскому приказанию, от казны винная порция вволю полагалась, то он, не евши, этим одним себя поддерживал и на всю Европу русские песни пел, только припев делал по-иностранному: «Ай люли — се тре жули» [Это очень хорошо (от фр. c’est tr s joli)].
Едет Сенечка на перекладной,
едет и дремлет. Снится ему, что маменька костенеющими руками благословляет его и говорит:"Сенечка, друг мой! вижу, вижу, что я была несправедлива против тебя, но так как ты генерал, то оставляю тебе… мое материнское благословение!"Сенечка вздрагивает, кричит на ямщика:"пошел!"и мчится далее и далее,
до следующей
станции.
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту
едешь, видно! Как с последней
станции выедешь — всё перед глазами, словно вот рукой
до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
Чувство это в продолжение 3-месячного странствования по
станциям, на которых почти везде надо было ждать и встречать едущих из Севастополя офицеров, с ужасными рассказами, постоянно увеличивалось и наконец довело
до того бедного офицера, что из героя, готового на самые отчаянные предприятия, каким он воображал себя в П., в Дуванкòй он был жалким трусом и, съехавшись месяц тому назад с молодежью, едущей из корпуса, он старался
ехать как можно тише, считая эти дни последними в своей жизни, на каждой
станции разбирал кровать, погребец, составлял партию в преферанс, на жалобную книгу смотрел как на препровождение времени и радовался, когда лошадей ему не давали.
И вот он
едет, торопит ямщиков, насилу поспевает на
станцию — и является в полк как раз за два часа
до срока!
— Теперича, ежели Петенька и не шибко
поедет, — опять начал Порфирий Владимирыч, — и тут к вечеру легко
до станции железной дороги поспеет. Лошади у нас свои, не мученные, часика два в Муравьеве покормят — мигом домчат. А там — фиюю! пошла машина погромыхивать! Ах, Петька! Петька! недобрый ты! остался бы ты здесь с нами, погостил бы — право! И нам было бы веселее, да и ты бы — смотри, как бы ты здесь в одну неделю поправился!
Едучи в настоящем случае с железной дороги и взглядывая по временам сквозь каретное стекло на мелькающие перед глазами дома, князь вдруг припомнил лондонскую улицу, по которой он в такой же ненастный день
ехал на
станцию железной дороги, чтобы уехать совсем из Лондона. Хорошо ли, худо ли он поступил в этом случае, князь
до сих пор не мог себе дать отчета в том, но только поступить таким образом заставляли его все его физические и нравственные инстинкты.
Когда я
еду на
станцию железной дороги, то на пространстве четырнадцати верст
до шоссе (на котором уже начинаются высокопоставленные дачи и, стало быть, кабаков нет) встречаю еще четыре кабака.
Я, Гоголь, Константин и Гриша сели в четвероместную коляску и
поехали до первой
станции,
до Химок, куда еще прежде
поехал Щепкин с сыном и где мы расположились отобедать и дождаться дилижанса, в котором Гоголь отправлялся в Петербург.
И во все время, пока он добрался
до почтовой
станции, пока
ехал в дилижансе, битком набитом молчаливыми турками и татарами, пока устраивался в ялтинской гостинице на ночь, его не оставлял колючий стыд и беспощадное омерзение к себе самому, к Анне Георгиевне, ко всему, что вчера произошло, и к собственному мальчишескому побегу.
Со мною от Томска
до Иркутска
едут два поручика и военный доктор. Один поручик пехотный, в мохнатой папахе, другой — топограф, с аксельбантом. На каждой
станции мы, грязные, мокрые, сонные, замученные медленной ездой и тряской, валимся на диваны и возмущаемся: «Какая скверная, какая ужасная дорога!» А станционные писаря и старосты говорят нам...
Глафира оставалась на платформе
станции до последней минуты, и потом, дав кондуктору в руку талер,
ехала стоя на площадке у двери вагона.
Я
ехал благополучно
до самого Киева и уже переменял лошадей на последней
станции, как вдруг смотритель мне подал пакет. Я взглянул на адрес и узнал руку Кольберга, а распечатав, нашел то же материно письмо, которое уже было в моих руках и не дочитано на букве «и».
Поезд, на котором должен был
ехать Володя с maman, отходил в восемь часов сорок минут. Оставалось
до поезда около трех часов, но он с наслаждением ушел бы на
станцию сейчас же, не дожидаясь maman.
На поезде пришлось
ехать до города две
станции.
Было по-прежнему студено, солдаты мерзли в холодных вагонах. На
станциях ничего нельзя было достать, — ни мяса, ни яиц, ни молока. От одного продовольственного пункта
до другого
ехали в течение трех-четырех суток. Эшелоны по два, по три дня оставались совсем без пищи. Солдаты из своих денег платили на
станциях за фунт черного хлеба по девять, по десять копеек.
До Байкала мы
ехали медленно, с долгими остановками. Теперь, по Забайкальской дороге, мы почти все время стояли. Стояли по пяти, по шести часов на каждом разъезде; проедем десять верст, — и опять стоим часами. Так привыкли стоять, что, когда вагон начинал колыхаться и грохотать колесами, являлось ощущение чего-то необычного; спохватишься, — уж опять стоим. Впереди, около
станции Карымской, произошло три обвала пути, и дорога оказалась загражденною.
До шести утра мы ждали на
станции: поезд маневрировал, для нас прицепили вагон-теплушку. Вошли мы в нее, — холод невообразимый, в одном из окон нет рамы. Чугунная печка холодная. Некоторые из офицеров
ехали с денщиками, — денщики ухитрились чем-то заделать выбитое окно, сбегали за истопником.
Духовенство с архиереем
ехало впереди
до первой стоящей на дороге церкви, где, не снимая гроба с колесницы, служили литию; на
станции архиерей встречал шествие, и вносили гроб в церковь тем же порядком.
До станции «Мысовой» Забайкальской железной дороги
едем по берегу величественного Байкала, на котором в этих местах, несмотря на стоящие жары, ещё плавают огромные льдины.
В начале 1806-го года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов
ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его
ехать с собой
до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней
станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил всё более и более в нетерпение.