Неточные совпадения
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь!
Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай
тебе еще награду за это? Да
если б
знали, так
бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах
ты, рожа!
Он чувствовал, что
если б они оба не притворялись, а говорили то, что называется говорить по душе, т. е. только то, что они точно думают и чувствуют, то они только
бы смотрели в глаза друг другу, и Константин только
бы говорил: «
ты умрешь,
ты умрешь,
ты умрешь!» ― а Николай только
бы отвечал: «
знаю, что умру; но боюсь, боюсь, боюсь!» И больше
бы ничего они не говорили,
если бы говорили только по душе.
― Это не мужчина, не человек, это кукла! Никто не
знает, но я
знаю. О,
если б я была на его месте, я
бы давно убила, я
бы разорвала на куски эту жену, такую, как я, а не говорила
бы:
ты, ma chère, Анна. Это не человек, это министерская машина. Он не понимает, что я твоя жена, что он чужой, что он лишний… Не будем, не будем говорить!..
— Я
бы приехал к
тебе,
если бы знал, что не найду Сергея Иваныча.
— Вот
если б я
знала, — сказала Анна, — что
ты меня не презираешь… Вы
бы все приехали к нам. Ведь Стива старый и большой друг Алексея, — прибавила она и вдруг покраснела.
И он вспомнил то робкое, жалостное выражение, с которым Анна, отпуская его, сказала: «Всё-таки
ты увидишь его.
Узнай подробно, где он, кто при нем. И Стива…
если бы возможно! Ведь возможно?» Степан Аркадьич понял, что означало это: «
если бы возможно» —
если бы возможно сделать развод так, чтоб отдать ей сына… Теперь Степан Аркадьич видел, что об этом и думать нечего, но всё-таки рад был увидеть племянника.
— Ах перестань! Христос никогда
бы не сказал этих слов,
если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам.
Ты пауков боишься, а я этих гадин.
Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не
знаешь их нравов: так и я.
— Нет, ничего не будет, и не думай. Я поеду с папа гулять на бульвар. Мы заедем к Долли. Пред обедом
тебя жду. Ах, да!
Ты знаешь, что положение Долли становится решительно невозможным? Она кругом должна, денег у нее нет. Мы вчера говорили с мама и с Арсением (так она звала мужа сестры Львовой) и решили
тебя с ним напустить на Стиву. Это решительно невозможно. С папа нельзя говорить об этом… Но
если бы ты и он…
— О, прекрасно! Mariette говорит, что он был мил очень и… я должен
тебя огорчить… не скучал о
тебе, не так, как твой муж. Но еще раз merci, мой друг, что подарила мне день. Наш милый самовар будет в восторге. (Самоваром он называл знаменитую графиню Лидию Ивановну, за то что она всегда и обо всем волновалась и горячилась.) Она о
тебе спрашивала. И
знаешь,
если я смею советовать,
ты бы съездила к ней нынче. Ведь у ней обо всем болит сердце. Теперь она, кроме всех своих хлопот, занята примирением Облонских.
— Да я не хочу
знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что сделала? Нет, нет и нет. И
если б опять то же, сначала, то было
бы то же. Для нас, для меня и для вас, важно только одно: любим ли мы друг друга. А других нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и не видимся? Почему я не могу ехать? Я
тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув на него, —
если ты не изменился. Отчего
ты не смотришь на меня?
— Да я вовсе не имею претензии ей нравиться: я просто хочу познакомиться с приятным домом, и было
бы очень смешно,
если б я имел какие-нибудь надежды… Вот вы, например, другое дело! — вы, победители петербургские: только посмотрите, так женщины тают… А
знаешь ли, Печорин, что княжна о
тебе говорила?
В Ванкувере Грэя поймало письмо матери, полное слез и страха. Он ответил: «Я
знаю. Но
если бы ты видела, как я; посмотри моими глазами.
Если бы ты слышала, как я; приложи к уху раковину: в ней шум вечной волны;
если бы ты любила, как я, — все, в твоем письме я нашел
бы, кроме любви и чека, — улыбку…» И он продолжал плавать, пока «Ансельм» не прибыл с грузом в Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправился навестить замок.
—
Знаешь, Соня, — сказал он вдруг с каким-то вдохновением, —
знаешь, что я
тебе скажу:
если б только я зарезал из того, что голоден был, — продолжал он, упирая в каждое слово и загадочно, но искренно смотря на нее, — то я
бы теперь… счастлив был!
Знай ты это!
«И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их. Марфа, услыша, что идет Иисус, пошла навстречу ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: господи!
если бы ты был здесь, не умер
бы брат мой. Но и теперь
знаю, что чего
ты попросишь у бога, даст
тебе бог».
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел
тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к
тебе и пришел теперь! Принимай гостя!
Если б я не вошь был, то пришел ли
бы я к
тебе? Слушай: когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и
знай!
— Да — нет, я — серьезно! Я ведь
знаю твои… вкусы.
Если б моя воля, я
бы специально для
тебя устроил целую серию катастроф, войну, землетрясение, глад, мор, потоп — помогай людям, Тося!
— Кто же иные? Скажи, ядовитая змея, уязви, ужаль: я, что ли? Ошибаешься. А
если хочешь
знать правду, так я и
тебя научил любить его и чуть не довел до добра. Без меня
ты бы прошла мимо его, не заметив. Я дал
тебе понять, что в нем есть и ума не меньше других, только зарыт, задавлен он всякою дрянью и заснул в праздности. Хочешь, я скажу
тебе, отчего он
тебе дорог, за что
ты еще любишь его?
— Не брани меня, Андрей, а лучше в самом деле помоги! — начал он со вздохом. — Я сам мучусь этим; и
если б
ты посмотрел и послушал меня вот хоть
бы сегодня, как я сам копаю себе могилу и оплакиваю себя, у
тебя бы упрек не сошел с языка. Все
знаю, все понимаю, но силы и воли нет. Дай мне своей воли и ума и веди меня куда хочешь. За
тобой я, может быть, пойду, а один не сдвинусь с места.
Ты правду говоришь: «Теперь или никогда больше». Еще год — поздно будет!
—
Ты очень хорошо
знаешь, — заметил Штольц, — иначе
бы не от чего было краснеть. Послушай, Илья,
если тут предостережение может что-нибудь сделать, то я всей дружбой нашей прошу, будь осторожен…
—
Если б я не
знала тебя, — в раздумье говорила она, — я Бог
знает что могла
бы подумать. Боялся тревожить меня толками лакеев, а не боялся мне сделать тревогу! Я перестаю понимать
тебя.
— Это что: продувной! Видали мы продувных! Зачем
ты не сказал, что он в силе? Они с генералом друг другу
ты говорят, вот как мы с
тобой. Стал
бы я связываться с этаким,
если б
знал!
—
Если б я
знала, я
бы попросила ее, — перебила обиженным голосом Ольга, выпуская его руку из своей. — Я думала, что для
тебя нет больше счастья, как побыть со мной.
—
Если б
ты знала меня короче —
ты бы их все вверила мне, сколько их ни есть…
— Еще
бы не помнить! — отвечал за него Леонтий. —
Если ее забыл, так кашу не забывают… А Уленька правду говорит:
ты очень возмужал,
тебя узнать нельзя: с усами, с бородой! Ну, что бабушка? Как, я думаю, обрадовалась! Не больше, впрочем, меня. Да радуйся же, Уля: что
ты уставила на него глаза и ничего не скажешь?
—
Знаю и это: все выведала и вижу, что
ты ей хочешь добра. Оставь же, не трогай ее, а то выйдет, что не я, а
ты навязываешь ей счастье, которого она сама не хочет, значит,
ты сам и будешь виноват в том, в чем упрекал меня: в деспотизме. —
Ты как понимаешь бабушку, — помолчав, начала она, —
если б богач посватался за Марфеньку, с породой, с именем, с заслугами, да не понравился ей — я
бы стала уговаривать ее?
— Но
если б я поклонялся молча, издали,
ты бы не замечала и не
знала этого…
ты запретить этого не можешь. Что
тебе за дело?
— Бабушка! разве можно прощать свою мать?
Ты святая женщина! Нет другой такой матери…
Если б я
тебя знала… вышла ли
бы я из твоей воли!..
— Кому
ты это говоришь! — перебил Райский. — Как будто я не
знаю! А я только и во сне, и наяву вижу, как
бы обжечься. И
если б когда-нибудь обжегся неизлечимою страстью, тогда
бы и женился на той… Да нет: страсти — или излечиваются, или,
если неизлечимы, кончаются не свадьбой. Нет для меня мирной пристани: или горение, или — сон и скука!
—
Ты знаешь, нет ничего тайного, что не вышло
бы наружу! — заговорила Татьяна Марковна, оправившись. — Сорок пять лет два человека только
знали: он да Василиса, и я думала, что мы умрем все с тайной. А вот — она вышла наружу! Боже мой! — говорила как будто в помешательстве Татьяна Марковна, вставая, складывая руки и протягивая их к образу Спасителя, —
если б я
знала, что этот гром ударит когда-нибудь в другую… в мое дитя, — я
бы тогда же на площади, перед собором, в толпе народа, исповедала свой грех!
— Разве я запретил
бы тебе любить кого-нибудь?
если б
ты выбрала хоть… Нила Андреича — мне все равно! Мне нужно имя, чтоб только убедиться в истине и охладеть. Я
знаю, мне сейчас сделается скучно, и я уеду…
— Бабушка, — сказала она, —
ты меня простила,
ты любишь меня больше всех, больше Марфеньки — я это вижу! А видишь ли,
знаешь ли
ты, как я
тебя люблю? Я не страдала
бы так сильно,
если б так же сильно не любила
тебя! Как долго мы не
знали с
тобой друг друга!..
— Поговори ей… и напиши мне… — с мольбой заключил он, — а
если она соберется… сюда…
ты по телеграфу дай мне
знать: я
бы поехал до Москвы, навстречу ей…
— Да,
если б не
ты, — перебил Райский, — римские поэты и историки были
бы для меня все равно что китайские. От нашего Ивана Ивановича не много
узнали.
— Приду, приду, как обещал. Слушай, Лиза: один поганец — одним словом, одно мерзейшее существо, ну, Стебельков,
если знаешь, имеет на его дела страшное влияние… векселя… ну, одним словом, держит его в руках и до того его припер, а тот до того унизился, что уж другого исхода, как в предложении Анне Андреевне, оба не видят. Ее по-настоящему надо
бы предупредить; впрочем, вздор, она и сама поправит потом все дела. А что, откажет она ему, как
ты думаешь?
— Вот что, Аркадий:
если бы мне осмелился такой, как Бьоринг, наговорить ругательств и ударить при даме, которую я обожаю, то я б и не
знаю что сделал! А
ты стерпел, и я гнушаюсь
тобой:
ты — тряпка!
—
Ты не
знаешь, Лиза, я хоть с ним давеча и поссорился, —
если уж
тебе пересказывали, — но, ей-Богу, я люблю его искренно и желаю ему тут удачи. Мы давеча помирились. Когда мы счастливы, мы так добры… Видишь, в нем много прекрасных наклонностей… и гуманность есть… Зачатки по крайней мере… а у такой твердой и умной девушки в руках, как Версилова, он совсем
бы выровнялся и стал
бы счастлив. Жаль, что некогда… да проедем вместе немного, я
бы тебе сообщил кое-что…
— Только
ты мать не буди, — прибавил он, как
бы вдруг что-то припомнив. — Она тут всю ночь подле суетилась, да неслышно так, словно муха; а теперь, я
знаю, прилегла. Ох, худо больному старцу, — вздохнул он, — за что, кажись, только душа зацепилась, а все держится, а все свету рада; и кажись,
если б всю-то жизнь опять сызнова начинать, и того
бы, пожалуй, не убоялась душа; хотя, может, и греховна такая мысль.
—
Если б я зараньше сказал, то мы
бы с
тобой только рассорились и
ты меня не с такой
бы охотою пускал к себе по вечерам. И
знай, мой милый, что все эти спасительные заранее советы — все это есть только вторжение на чужой счет в чужую совесть. Я достаточно вскакивал в совесть других и в конце концов вынес одни щелчки и насмешки. На щелчки и насмешки, конечно, наплевать, но главное в том, что этим маневром ничего и не достигнешь: никто
тебя не послушается, как ни вторгайся… и все
тебя разлюбят.
— Именно это и есть;
ты преудачно определил в одном слове: «хоть и искренно чувствуешь, но все-таки представляешься»; ну, вот так точно и было со мной: я хоть и представлялся, но рыдал совершенно искренно. Не спорю, что Макар Иванович мог
бы принять это плечо за усиление насмешки,
если бы был остроумнее; но его честность помешала тогда его прозорливости. Не
знаю только, жалел он меня тогда или нет; помнится, мне того тогда очень хотелось.
— И
ты прав. Я догадался о том, когда уже было все кончено, то есть когда она дала позволение. Но оставь об этом. Дело не сладилось за смертью Лидии, да, может,
если б и осталась в живых, то не сладилось
бы, а маму я и теперь не пускаю к ребенку. Это — лишь эпизод. Милый мой, я давно
тебя ждал сюда. Я давно мечтал, как мы здесь сойдемся;
знаешь ли, как давно? — уже два года мечтал.
— Этого я уж не
знаю… что, собственно, тут ему не понравится; но поверь, что Анна Андреевна и в этом смысле — в высшей степени порядочный человек. А какова, однако, Анна-то Андреевна! Как раз справилась перед тем у меня вчера утром: «Люблю ли я или нет госпожу вдову Ахмакову?» Помнишь, я
тебе с удивлением вчера передавал: нельзя же
бы ей выйти за отца,
если б я женился на дочери? Понимаешь теперь?
«Этот протоиереев сын сейчас станет мне «
ты» говорить», подумал Нехлюдов и, выразив на своем лице такую печаль, которая была
бы естественна только,
если бы он сейчас
узнал о смерти всех родных, отошел от него и приблизился к группе, образовавшейся около бритого высокого, представительного господина, что-то оживленно рассказывавшего.
— Ни одной минуты не принимаю
тебя за реальную правду, — как-то яростно даже вскричал Иван. —
Ты ложь,
ты болезнь моя,
ты призрак. Я только не
знаю, чем
тебя истребить, и вижу, что некоторое время надобно прострадать.
Ты моя галлюцинация.
Ты воплощение меня самого, только одной, впрочем, моей стороны… моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых. С этой стороны
ты мог
бы быть даже мне любопытен,
если бы только мне было время с
тобой возиться…
Вчера было глупость мне в голову пришла, когда я
тебе на сегодня велел приходить: хотел было я через
тебя узнать насчет Митьки-то,
если б ему тысячку, ну другую, я
бы теперь отсчитал, согласился ли
бы он, нищий и мерзавец, отселева убраться совсем, лет на пять, а лучше на тридцать пять, да без Грушки и уже от нее совсем отказаться, а?
«Матушка, кровинушка
ты моя, воистину всякий пред всеми за всех виноват, не
знают только этого люди, а
если б
узнали — сейчас был
бы рай!» «Господи, да неужто же и это неправда, — плачу я и думаю, — воистину я за всех, может быть, всех виновнее, да и хуже всех на свете людей!» И представилась мне вдруг вся правда, во всем просвещении своем: что я иду делать?
— А для них разве это что составляет-с, по ихнему характеру, который сами вчера изволили наблюдать-с.
Если, говорят, Аграфену Александровну пропущу и она здесь переночует, — не быть
тебе первому живу. Боюсь я их очень-с, и кабы не боялся еще пуще того, то заявить
бы должен на них городскому начальству. Даже бог
знает что произвести могут-с.
— А как
бы я не ввязался-с? Да я и не ввязывался вовсе,
если хотите
знать в полной точности-с. Я с самого начала все молчал, возражать не смея, а они сами определили мне своим слугой Личардой при них состоять. Только и
знают с тех пор одно слово: «Убью
тебя, шельму,
если пропустишь!» Наверно полагаю, сударь, что со мной завтра длинная падучая приключится.
И не то чтоб я боялся, что
ты донесешь (не было и мысли о сем), но думаю: «Как я стану глядеть на него,
если не донесу на себя?» И хотя
бы ты был за тридевять земель, но жив, все равно, невыносима эта мысль, что
ты жив и все
знаешь, и меня судишь.
Конечно, подкупать нечестно даже и в этом случае, но тут уже я судить ни за что не возьмусь, потому, собственно, что
если б мне, например, Иван и Катя поручили в этом деле для
тебя орудовать, то я,
знаю это, пошел
бы и подкупил; это я должен
тебе всю правду сказать.
«Вот
если бы я
знала, что я в живых останусь и опять в порядочные барышни попаду, мне
бы стыдно было, точно стыдно… а то что?» — «Да кто вам сказал, что вы умрете?» — «Э, нет, полно,
ты меня не обманешь,
ты лгать не умеешь, посмотри на себя».