Неточные совпадения
Глеб — он жаден был — соблазняется:
Завещание сожигается!
На десятки лет, до недавних дней
Восемь тысяч
душ закрепил злодей,
С родом, с племенем; что народу-то!
Что народу-то! с камнем в воду-то!
Все прощает Бог, а Иудин грех
Не прощается.
Ой мужик! мужик! ты грешнее всех,
И за то тебе вечно
маяться!
И пусть бы только косточки
Ломалися одни, —
Нет! всякий раз
намается,
Переболит
душа.
Отказу нет. Да мужа-то попотчуй!
Намаялся, — хоть
душу отведет.
Так снимите же вы, Христа ради, с меня эту тягость; ведь замучилась уж я, день-деньской
маявшись: освободите вы мою
душу грешную от муки мученической!
— Протяжнее, протяжнее! Еще протяжнее, други! Отпевайте своего боярина, отпевайте! Вот так! Вот хорошо! Да что ж
душа не хочет из тела вон! Или не настал еще час ее? Или написано мне еще на свете помаяться? А коли написано, так надо
маяться! А коли сказано жить, так надо жить! Плясовую! — крикнул он вдруг, без всякого перехода, и песенники, привыкшие к таким переменам, грянули плясовую.
Вот один
маюсь, а семь
душ дома.
Маялся я много, скитался не одним телом —
душой скитался.
Дело шло о службе где-то в палате в губернии, о прокурорах и председателях, о кое-каких канцелярских интригах, о разврате
души одного из повытчиков, о ревизоре, о внезапной перемене начальства, о том, как господин Голядкин-второй пострадал совершенно безвинно; о престарелой тетушке его, Пелагее Семеновне; о том, как он, по разным интригам врагов своих, места лишился и пешком пришел в Петербург; о том, как он
маялся и горе мыкал здесь, в Петербурге, как бесплодно долгое время места искал, прожился, исхарчился, жил чуть не на улице, ел черствый хлеб и запивал его слезами своими, спал на голом полу и, наконец, как кто-то из добрых людей взялся хлопотать о нем, рекомендовал и великодушно к новому месту пристроил.
Умаявшись непогодью и переходом, Катерина Львовна с разбитою
душой тревожно спала ночью на нарах в очередном этапном доме и не слыхала, как в женскую казарму вошли два человека.
О себе думаю: вот уже давно я
маюсь здесь, а что приобрёл
душе? Только раны и ссадины. Чем обогатил разум? Только знанием пакости всякой и отвращением к человекам.
— Знаю, что вы давно стыд-то потеряли. Двадцать пятый год с вами
маюсь. Все сама, везде сама. На какие-нибудь сто
душ вырастила и воспитала всех детей; старших, как помоложе была, сама даже учила, а вы, отец семейства, что сделали? За рабочими не хотите хорошенько присмотреть, только конфузите везде. Того и жди, что где-нибудь в порядочном обществе налжете и заставите покраснеть до ушей.
Дошел до того, голова, ни хлеба в доме, ни одежи ни на себе, ни на хозяйке; на работу силы никакой не стало; голодный еще кое-как
маешься, а как поел — смерть да и только; у сердца схватит; с
души тянет; бывало, иной раз на работе али в поле, повалишься на луг да и катаешься час — два, как лошадь в чемере.
«Тоскует и
мается», — подумал он без жалости к ней, без позыва вбежать, взять ее за голову, расцеловать. Ее страдания были вздорны и себялюбивы, вся ее внутренняя жизнь ничтожна и плоскодонна рядом с тем, чт/о владеет
душой девушки, оставшейся там, на порядке деревни Мироновки, рискуя заразиться.
— Говорил, говорил, — передразнила ее Салтыкова, — своею как бы смертью; да скоро ли? Вот уже два года я с нею, подлою,
маюсь… Кажется своими бы руками
задушила ее, а ластюсь, улыбки строю… Надоело…
— Нет-с, благодарю сердечно, вам со мной идти будет конфузно. Я на пару слов… Вы — доброй
души человек… Дело мое немудреное. Уж долго ли, коротко ли я
маялся, про то я не стану расписывать. Только в первый самый раз обратился я к обществу… вы изволите состоять членом?