Неточные совпадения
— Да, он легкомыслен очень, — сказала княгиня, обращаясь к Сергею Ивановичу. — Я хотела именно просить вас поговорить ему, что ей (она указала на Кити) невозможно
оставаться здесь, а непременно надо приехать в Москву. Он говорит выписать
доктора…
Элегантный слуга с бакенбардами, неоднократно жаловавшийся своим знакомым на слабость своих нерв, так испугался, увидав лежавшего на полу господина, что оставил его истекать кровью и убежал за помощью. Через час Варя, жена брата, приехала и с помощью трех явившихся
докторов, за которыми она послала во все стороны и которые приехали в одно время, уложила раненого на постель и
осталась у него ходить за ним.
Она жила в полусне обеспеченности, предусматривающей всякое желание заурядной души, поэтому ей не
оставалось ничего делать, как советоваться с портнихами,
доктором и дворецким.
Свет померк скоро, но мука
осталась, и Зосимов, наблюдавший и изучавший своего пациента со всем молодым жаром только что начинающего полечивать
доктора, с удивлением заметил в нем, с приходом родных, вместо радости как бы тяжелую скрытую решимость перенесть час-другой пытки, которой нельзя уж избегнуть.
В это время послышались еще шаги, толпа в сенях раздвинулась, и на пороге появился священник с запасными дарами, седой старичок. За ним ходил полицейский, еще с улицы.
Доктор тотчас же уступил ему место и обменялся с ним значительным взглядом. Раскольников упросил
доктора подождать хоть немножко. Тот пожал плечами и
остался.
— И всё дело испортите! — тоже прошептал, из себя выходя, Разумихин, — выйдемте хоть на лестницу. Настасья, свети! Клянусь вам, — продолжал он полушепотом, уж на лестнице, — что давеча нас, меня и
доктора, чуть не прибил! Понимаете вы это! Самого
доктора! И тот уступил, чтобы не раздражать, и ушел, а я внизу
остался стеречь, а он тут оделся и улизнул. И теперь улизнет, коли раздражать будете, ночью-то, да что-нибудь и сделает над собой…
Молчалин! как во мне рассудок цел
остался!
Ведь знаете, как жизнь мне ваша дорога!
Зачем же ей играть, и так неосторожно?
Скажите, что у вас с рукой?
Не дать ли капель вам? не нужен ли покой?
Пошлемте к
доктору, пренебрегать не должно.
Доктор, которого он умолил
остаться, ему поддакивал, поил больного лимонадом, а для себя просил то трубочки, то «укрепляющего-согревающего», то есть водки.
Все слышали, что Вера Васильевна больна, и пришли наведаться. Татьяна Марковна объявила, что Вера накануне прозябла и на два дня
осталась в комнате, а сама внутренне страдала от этой лжи, не зная, какая правда кроется под этой подложной болезнью, и даже не смела пригласить
доктора, который тотчас узнал бы, что болезни нет, а есть моральное расстройство, которому должна быть причина.
Там
остался наш
доктор, еще натуралист да молодой Зеленый.
Посьет, Бен и
доктор пошли туда, а я
остался.
Догадка о его национальности
оставалась все еще без доказательств, и
доктор мог надеяться прослыть за англичанина или француза, если б сам себе не нанес решительного удара.
Вверху стола сидел старик Корчагин; рядом с ним, с левой стороны,
доктор, с другой — гость Иван Иванович Колосов, бывший губернский предводитель, теперь член правления банка, либеральный товарищ Корчагина; потом с левой стороны — miss Редер, гувернантка маленькой сестры Мисси, и сама четырехлетняя девочка; с правой, напротив — брат Мисси, единственный сын Корчагиных, гимназист VI класса, Петя, для которого вся семья, ожидая его экзаменов,
оставалась в городе, еще студент-репетитор; потом слева — Катерина Алексеевна, сорокалетняя девица-славянофилка; напротив — Михаил Сергеевич или Миша Телегин, двоюродный брат Мисси, и внизу стола сама Мисси и подле нее нетронутый прибор.
Все старания Привалова и
доктора выжить Хину из дому
оставались совершенно безуспешными...
Обед был подан в номере, который заменял приемную и столовую. К обеду явились пани Марина и Давид. Привалов смутился за свой деревенский костюм и пожалел, что согласился
остаться обедать. Ляховская отнеслась к гостю с той бессодержательной светской любезностью, которая ничего не говорит. Чтобы попасть в тон этой дамы, Привалову пришлось собрать весь запас своих знаний большого света. Эти трогательные усилия по возможности разделял
доктор, и они вдвоем едва тащили на себе тяжесть светского ига.
Зося не обманывала Привалова: на нее действительно находили минуты тяжелого сплина, и она по целым часам
оставалась неподвижной. Эти припадки тоски очень беспокоили
доктора, но что он мог поделать против них?
— Я думал об этом, Надежда Васильевна, и могу вам сказать только то, что Зося не имеет никакого права что-нибудь говорить про вас, — ответил
доктор. — Вы, вероятно, заметили уже, в каком положении семейные дела Зоси… Я с своей стороны только могу удивляться, что она еще до сих пор продолжает
оставаться в Узле. Самое лучшее для нее — это уехать отсюда.
Чтобы развлечь Надежду Васильевну,
доктор строил всевозможные планы, как устроить ее, но она остановилась на своем собственном решении: навсегда
остаться в Гарчиках, где похоронила свое молодое счастье.
— А я так не скажу этого, — заговорил
доктор мягким грудным голосом, пытливо рассматривая Привалова. — И не мудрено: вы из мальчика превратились в взрослого, а я только поседел. Кажется, давно ли все это было, когда вы с Константином Васильичем были детьми, а Надежда Васильевна крошечной девочкой, — между тем пробежало целых пятнадцать лет, и нам, старикам,
остается только уступить свое место молодому поколению.
Доктор Герценштубе и встретившийся Ивану Федоровичу в больнице врач Варвинский на настойчивые вопросы Ивана Федоровича твердо отвечали, что падучая болезнь Смердякова несомненна, и даже удивились вопросу: «Не притворялся ли он в день катастрофы?» Они дали ему понять, что припадок этот был даже необыкновенный, продолжался и повторялся несколько дней, так что жизнь пациента была в решительной опасности, и что только теперь, после принятых мер, можно уже сказать утвердительно, что больной
останется в живых, хотя очень возможно (прибавил
доктор Герценштубе), что рассудок его
останется отчасти расстроен «если не на всю жизнь, то на довольно продолжительное время».
— Вы напрасно беспокоитесь за старика слугу Григория Васильева. Узнайте, что он жив, очнулся и, несмотря на тяжкие побои, причиненные ему вами, по его и вашему теперь показанию, кажется,
останется жив несомненно, по крайней мере по отзыву
доктора.
Доктор же
остался в доме Федора Павловича, имея в предмете сделать наутро вскрытие трупа убитого, но, главное, заинтересовался именно состоянием больного слуги Смердякова: «Такие ожесточенные и такие длинные припадки падучей, повторяющиеся беспрерывно в течение двух суток, редко встретишь, и это принадлежит науке», — проговорил он в возбуждении отъезжавшим своим партнерам, и те его поздравили, смеясь, с находкой.
— Вот вы говорите, что
останетесь здесь
доктором; а здешним
докторам, слава богу, можно жить: еще не думаете о семейной жизни, или имеете девушку на примете?
— Жаль мне вас, а может, оно и к лучшему, вы в этом направлении долго не
останетесь, в нем слишком пусто и тяжело. А вот, — прибавила она, улыбаясь, — наш
доктор, тот неизлечим, ему не страшно, он в таком тумане, что не видит ни на шаг вперед.
В нем точно жили несколько человек: один, который существовал для других, когда
доктор выходил из дому, другой, когда он бывал в редакции «Запольского курьера», третий, когда он возвращался домой, четвертый, когда он
оставался один, пятый, когда наступала ночь, — этот пятый просто мучил его.
— Вот вы говорите о завтраке,
доктор. Но если я отдам свой завтрак, то, во-первых, сама
останусь голодна, а во-вторых, все равно всех не накормлю.
Как
доктор ни уговаривал ее, больная
осталась при своем. Галактион понял, что она стесняется его, и вышел Харитина приподняла больную на подушки, но у нее голова свалилась на сторону.
У Бубновых в доме было попрежнему. Та же Прасковья Ивановна, тот же
доктор, тот же умильный братец и тот же пивший мертвую хозяин. В последнее время Прасковья Ивановна как-то особенно ласково заглядывала на Галактиона и каждый раз упрашивала его
остаться или как-нибудь посидеть вечерком.
Окончания дела должен был ждать в суде
доктор. Когда дамы
остались одни, Харитина покачала головой и проговорила...
Прасковья Ивановна проявила отчаянную решимость сейчас же уехать от мужа куда глаза глядят, и
доктор умолял ее, стоя на коленях,
остаться, простить его и все забыть.
Положение
доктора вообще получалось критическое. Все смотрели на него, как на зачумленного. На его имя получались анонимные письма с предупреждением, что купцы нанимают Лиодора Малыгина избить его до полусмерти. Только два самых влиятельных лица
оставались с ним в прежних отношениях — Стабровский и Луковников. Они были выше всех этих дрязг и пересудов.
Конечно, все это было глупо, но уж таковы свойства всякой глупости, что от нее никуда не уйдешь.
Доктор старался не думать о проклятом письме — и не мог. Оно его мучило, как смертельный грех. Притом иметь дело с открытым врагом совсем не то, что с тайным, да, кроме того, здесь выступали против него целою шайкой.
Оставалось выдерживать характер и ломать самую дурацкую комедию.
Они
оставались на «вы» и были более чужими людьми, чем в то время, когда
доктор являлся в этот дом гостем.
Хозяин этого дома, заведующий медицинскою частью, д-р П. И. Супруненко, уехал весною, чтоб экспонировать на тюремной выставке и потом навсегда
остаться в России, и в опустевших комнатах я застал только остатки роскошной зоологической коллекции, собранной
доктором.
— Нет, покамест одно только рассуждение, следующее: вот мне
остается теперь месяца два-три жить, может, четыре; но, например, когда будет
оставаться всего только два месяца, и если б я страшно захотел сделать одно доброе дело, которое бы потребовало работы, беготни и хлопот, вот вроде дела нашего
доктора, то в таком случае я ведь должен бы был отказаться от этого дела за недостатком остающегося мне времени и приискивать другое «доброе дело», помельче, и которое в моих средствах (если уж так будет разбирать меня на добрые дела).
Он упал наконец в самом деле без чувств. Его унесли в кабинет князя, и Лебедев, совсем отрезвившийся, послал немедленно за
доктором, а сам вместе с дочерью, сыном, Бурдовским и генералом
остался у постели больного. Когда вынесли бесчувственного Ипполита, Келлер стал среди комнаты и провозгласил во всеуслышание, разделяя и отчеканивая каждое слово, в решительном вдохновении...
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события
доктор лукаво и коварно качал головой и наконец заметил, что, не говоря уже о том, «мало ли кто на ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты, что уже одно может увлечь человека с состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть, способствует к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева; с тем он и
остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови, ничего от меня не увидите; с тем и явился».
— Наука бессильна, наука сама ничего не знает в этой области, — с грустью ответил
доктор. — Я
остался бы, если бы мог принести хоть какую-нибудь пользу.
Раз вечером,
оставшись в комнате с глазу на глаз с
доктором, она с решительным видом проговорила...
Всматриваясь в эту фигуру, вы узнавали в нем
доктора Розанова. Он сегодня ехал со следствия, завернул к Помаде, а тут поднялась кура, и он
остался у него до утра.
Доктор с Помадой
остались в конторе, служившей преддверием к конторщикову апартаменту.
Доктор перестал спрашивать и продолжал чтение. Райнер
остался у него ночевать, разделся и тотчас же уснул.
И Лиза и Бертольди охотно
остались ночевать у Полиньки; а так как ни Лиза, ни Бертольди спать не ложились, а Полинька лежала в блузе, то и
доктор с Помадою
остались проводить эту страшную ночь вместе.
Доктор и Помада вышли, а Лиза,
оставшись одна в пустом доме, снова утупила в огонь глаза и погрузилась в странное, столбняковое состояние.
— Ну, а
доктору нельзя было
оставаться.
Видя мать бледною, худою и слабою, я желал только одного, чтоб она ехала поскорее к
доктору; но как только я или
оставался один, или хотя и с другими, но не видал перед собою матери, тоска от приближающейся разлуки и страх
остаться с дедушкой, бабушкой и тетушкой, которые не были так ласковы к нам, как мне хотелось, не любили или так мало любили нас, что мое сердце к ним не лежало, овладевали мной, и мое воображение, развитое не по летам, вдруг представляло мне такие страшные картины, что я бросал все, чем тогда занимался: книжки, камешки, оставлял даже гулянье по саду и прибегал к матери, как безумный, в тоске и страхе.
Слова эти несказанно обрадовали Вихрова. В одно мгновение он сделался весел, разговорчив. Ему всего приятнее было подумать, что в каких дураках
останется теперь г-н
доктор.
— Нехорошо-то очень, пожалуй, и не сделается! — возразил ей почти со вздохом
доктор. — Но тут вот какая беда может быть: если вы
останетесь в настоящем положении, то эти нервные припадки, конечно, по временам будут смягчаться, ожесточаться, но все-таки ничего, — люди от этого не умирают; но сохрани же вас бог, если вам будет угрожать необходимость сделаться матерью, то я тогда не отвечаю ни за что.
Решили, что я
останусь ночевать. Старик обделал дело.
Доктор и Маслобоев простились и ушли. У Ихменевых ложились спать рано, в одиннадцать часов. Уходя, Маслобоев был в задумчивости и хотел мне что-то сказать, но отложил до другого раза. Когда же я, простясь с стариками, поднялся в свою светелку, то, к удивлению моему, увидел его опять. Он сидел в ожидании меня за столиком и перелистывал какую-то книгу.
— Вы очень зло отвечаете, — проговорил Лаптев после короткой паузы. — Я всегда уважаю
докторов, за исключением тех случаев, когда они выходят из пределов своей специальности. Впрочем, в данном случае докторские советы должны принести двойную пользу, и мне
остается только пожалеть, что я совершенный профан в медицине.