Неточные совпадения
Дорога из Марьина огибала лесок; легкая пыль лежала на ней, еще не тронутая со вчерашнего
дня ни колесом, ни ногою. Базаров невольно посматривал вдоль той дороги,
рвал и кусал траву, а сам все твердил про себя: «Экая глупость!» Утренний холодок заставил его раза два вздрогнуть… Петр уныло взглянул на него, но Базаров только усмехнулся: он не трусил.
В деревне с ней цветы
рвать, кататься — хорошо; да в десять мест в один
день — несчастный!» — заключил он, перевертываясь на спину и радуясь, что нет у него таких пустых желаний и мыслей, что он не мыкается, а лежит вот тут, сохраняя свое человеческое достоинство и свой покой.
Да и в самом
деле, разве не обидно было, например, Фролу Терентьичу Балаболкину слышать, что он, «столбовой дворянин», на вечные времена осужден в аду раскаленную сковороду лизать, тогда как Мишка-чумичка или Ванька-подлец будут по райским садам гулять, золотые яблоки
рвать и вместе с ангелами славословить?!
— Вот, Оксинька, какие
дела на белом свете делаются, — заключил свои рассказы Петр Васильич, хлопая молодайку по плечу. — А ежели разобрать, так ты поумнее других протчих народов себя оказала… И ловкую штуку уколола!.. Ха-ха!.. У дедушки, у Родиона Потапыча, жилку прятала?.. У родителя стянешь да к дедушке?.. Никто и не подумает… Верно!.. Уж так-то ловко… Родитель-то и сейчас волосы на себе
рвет. Ну, да ему все равно не пошла бы впрок и твоя жилка. Все по кабакам бы растащил…
Голиковский
рвал и метал, но
дело было непоправимое.
Идешь по этой дорожке, как по
дну какого-то глубокого
рва или по бесконечной могиле.
Дурасов
рвал без разбора всякие цветы и плоды и столько надавал нам, что некуда было
девать их.
То есть, брат Ваня, я волосы
рвал с досады и отыскивал-отыскивал, то есть
дни и ночи разыскивал!
В самом
деле, что могло быть печальнее председателя уездной земской управы, получающего годовых две с половиной тысячи, когда другие
рвали десятки и сотни тысяч?
—
Дела по горло, на части так и
рвут. Едва успел вырваться из управы.
Примется-то он бойко, и
рвет и мечет, а потом, смотришь, ан и поприутих, да так-то приутих, что все и бросил; все только и говорит об том, что, мол, как это его, с такими-то способностями, да грязь таскать запрягли; это, дескать,
дело чернорабочих, становых, что ли, а его
дело сидеть там, высоко, да только колеса всей этой механики подмазывать.
— Кандидатов слишком довольно. На каждое место десять — двадцать человек, друг у дружки так и
рвут. И чем больше нужды, тем труднее: нынче и к месту-то пристроиться легче тому, у кого особенной нужды нет. Доверия больше, коли человек не жмется, вольной ногой в квартиру к нанимателю входит. Одёжа нужна хорошая, вид откровенный. А коли этого нет, так хошь сто лет грани мостовую — ничего не получишь. Нет, ежели у кого родители есть — самое святое
дело под крылышком у них смирно сидеть.
(На второй
день бомбардирования не успевали убирать тела на бастионах и выкидывали их в
ров, чтобы они не мешали на батареях).
— Как тебе заблагорассудится. Жениха своего она заставит подозревать бог знает что; пожалуй, еще и свадьба разойдется, а отчего? оттого, что вы там
рвали вместе желтые цветы… Нет, так
дела не делаются. Ну, так ты по-русски писать можешь, — завтра поедем в департамент: я уж говорил о тебе прежнему своему сослуживцу, начальнику отделения; он сказал, что есть вакансия; терять времени нечего… Это что за кипу ты вытащил?
— Ну так воля твоя, — он решит в его пользу. Граф, говорят, в пятнадцати шагах пулю в пулю так и сажает, а для тебя, как нарочно, и промахнется! Положим даже, что суд божий и попустил бы такую неловкость и несправедливость: ты бы как-нибудь ненарочно и убил его — что ж толку? разве ты этим воротил бы любовь красавицы? Нет, она бы тебя возненавидела, да притом тебя бы отдали в солдаты… А главное, ты бы на другой же
день стал
рвать на себе волосы с отчаяния и тотчас охладел бы к своей возлюбленной…
Я соскочил с фуры: не пускают. Всемогущий корреспондентский билет дает право прохода. Я иду первым
делом к наружной линии будок, которые на берегу
рва, я их видел издали утром из-под насыпи. Две снесены, у одной сорвана крыша. А кругом — трупы… трупы…
Ров шириной сажен в тридцать, с обрывистыми берегами, отвесной стеной, где глиняной, где песчаной, с изрытым неровным
дном, откуда долгое время брали песок и глину для нужд столицы.
Вследствие этого, будучи, по случаю предстоящей перемены в судьбе, уволен от занятий в конторе, он по целым
дням слонялся с изверженным дьяконом по парку,
рвал зубами колбасу и кричал"ура...
На другой
день после казни площадь была очищена и мертвые тела свезены и свалены в кремлевский
ров.
Не веря сам своим очам,
Нежданным счастьем упоенный,
Наш витязь падает к ногам
Подруги верной, незабвенной,
Целует руки, сети
рвет,
Любви, восторга слезы льет,
Зовет ее — но
дева дремлет,
Сомкнуты очи и уста,
И сладострастная мечта
Младую грудь ее подъемлет.
День был такой же, как ночь: холодное солнце то выглянет и заблещет, то снова занавесится тучами; ветер то свирепеет и
рвет, то шипит змеей по земле.
Сторона спокойная, тихая, немного даже сонная. Местечко похоже более на село, чем на город, но когда-то оно знало если не лучшие, то, во всяком случае, менее дремотные
дни. На возвышенности сохранились еще следы земляных окопов, на которых теперь колышется трава, и пастух старается передать ее шепот на своей нехитрой дудке, пока общественное стадо мирно пасется в тени полузасыпанных
рвов…
За ужином все напились до-пьяна, даже и женщины. Володин предложил еще попачкать стены. Все обрадовались: немедленно, еще не кончив есть, принялись за
дело и неистово забавлялись. Плевали на обои, обливали их пивом, пускали в стены и в потолок бумажные стрелы, запачканные на концах маслом, лепили на потолок чертей из жеваного хлеба. Потом придумали
рвать полоски из обоев на азарт, — кто длиннее вытянет. На этой игре Преполовенские еще выиграли рубля полтора.
— Ты, впрочем, не
рви тетрадку, — сказал он наконец Гавриле. — Подожди и сам будь здесь: ты, может быть, еще понадобишься. Друг мой! — прибавил он, обращаясь ко мне, — я, кажется, уж слишком сейчас закричал. Всякое
дело надо делать с достоинством, с мужеством, но без криков, без обид. Именно так. Знаешь что, Сережа: не лучше ли будет, если б ты ушел отсюда? Тебе все равно. Я тебе потом все сам расскажу — а? как ты думаешь? Сделай это для меня, пожалуйста.
Мой переезд в «Федосьины покровы» совпал с самым трудным временем для Пепки. У него что-то вышло с членами «академии», и поэтому он голодал сугубо. В чем было
дело — я не расспрашивал, считая такое любопытство неуместным. Вопрос о моем репортерстве потерялся в каком-то тумане. По вечерам Пепко что-то такое строчил, а потом приносил обратно свои рукописания и с ожесточением
рвал их в мелкие клочья. Вообще, видимо, ему не везло, и он мучился вдвойне, потому что считал меня под своим протекторатом.
Но бывают гнилые зимы, с оттепелями, дождями и гололедицей. Это гибель для табунов — лед не пробьешь, и лошади голодают. Мороза лошадь не боится — обросшие, как медведь, густой шерстью, бродят табуны в открытой степи всю зиму и тут же, с конца февраля, жеребятся. Но плохо для лошадей в бураны. Иногда они продолжаются неделями — и
день и ночь метет, ничего за два шага не видно: и сыпет, и кружит, и
рвет, и заносит моментально.
— Нет, — сказал он, — мы не для того целовали крест польскому королевичу, чтоб иноплеменные, как стая коршунов,
делили по себе и
рвали на части святую Русь! Да у кого бы из православных поднялась рука и язык повернулся присягнуть иноверцу, если б он не обещал сохранить землю Русскую в прежней ее славе и могуществе?
— А господь его ведает! Со вчерашнего
дня такой-то стал… И сами не знаем, что такое. Так вот с дубу и
рвет! Вы, родные, коли есть что на уме, лучше и не говорите ему. Обождите маленько. Авось отойдет у него сердце-то… такой-то бедовый, боже упаси!
Он не выходил из нее до следующего
дня: большую часть ночи он просидел за столом, писал и
рвал написанное… Заря уже занималась, когда он окончил свою работу, — то было письмо к Ирине.
Литвинов очень серьезно размышлял обо всем этом: решимость его была сильная, без малейшего колебания, а между тем, против его воли, мимо его воли, что-то несерьезное, почти комическое проступало, просачивалось сквозь все его размышления, точно самое его предприятие было
делом шуточным и никто ни с кем никогда не бегивал в действительности, а только в комедиях да романах, да, пожалуй, где-нибудь в провинции, в каком-нибудь чухломском или сызранском уезде, где, по уверению одного путешественника, людей со скуки даже
рвет подчас.
Через несколько
дней она брату принесла бельё и сделала ему выговор за то, что он слишком небрежно относится к одежде, —
рвёт, пачкает.
Гольдберг
рвал на себе седые волосы, ругался. В два
дня он переловил с помощью рабочих семь кошек, а пять так и остались жить в театре.
Бывало, только что успокоимся от какой-нибудь сцены ревности или просто ссоры и думаем пожить, почитать и подумать; только возьмешься за какое-нибудь
дело, вдруг получается известие, что Васю
рвет, или Маша сходила с кровью, или у Андрюши сыпь, ну и кончено, жизни уж нет.
Я плакал, ревел, как маленькое дитя, валялся по полу,
рвал на себе волосы и едва не изорвал своих книг и тетрадей, и, конечно, только огорчение матери и кроткие увещания отца спасли меня от глупых, безумных поступков; на другой
день я как будто очнулся, а на третий мог уже заниматься и читать вслух моих любимых стихотворцев со вниманием и удовольствием; на четвертый
день я совершенно успокоился, и тогда только прояснилось лицо моего наставника.
Если бы этот Данила в самом
деле любил людей, то он оттащил бы прокаженного подальше от города и бросил его в
ров, а сам пошел бы служить здоровым.
Как не помнить!
Дело было в том, что хотя на свете и существует фельдшер Демьян Лукич, который
рвет зубы так же ловко, как плотник ржавые гвозди из старых шалевок, но такт и чувство собственного достоинства подсказали мне на первых же шагах моих в Мурьевской больнице, что зубы нужно выучиться
рвать и самому. Демьян Лукич может и отлучиться или заболеть, а акушерки у нас все могут, кроме одного: зубов они, извините, не
рвут, не их
дело.
Я поднял глаза и понял, в чем
дело: фельдшер, оказывается, стал падать в обморок от духоты и, не выпуская крючка,
рвал дыхательное горло.
Звон якорных цепей, грохот сцеплений вагонов, подвозящих груз, металлический вопль железных листов, откуда-то падающих на камень мостовой, глухой стук дерева, дребезжание извозчичьих телег, свистки пароходов, то пронзительно резкие, то глухо ревущие, крики грузовиков, матросов и таможенных солдат — все эти звуки сливаются в оглушительную музыку трудового
дня и, мятежно колыхаясь, стоят низко в небе над гаванью, — к ним вздымаются с земли всё новые и новые волны звуков — то глухие, рокочущие, они сурово сотрясают всё кругом, то резкие, гремящие, —
рвут пыльный знойный воздух.
В сумерки товарищ Коротков, сидя на байковой кровати, выпил три бутылки вина, чтобы все забыть и успокоиться. Голова теперь у него болела вся: правый и левый висок, затылок и даже веки. Легкая муть поднималась со
дна желудка, ходила внутри волнами, и два раза тов. Короткова
рвало в таз.
Дни и месяцы протянулись обычным своим порядком, не принося ни радостей, ни горя, за исключением разве редких, незначительных потасовок, которыми награждал Карп того или другого, когда находила на него дурь
рвать лишнюю косушку с сватом или кумом.
Но исправлявший эту обязанность прежний городничий этим не стеснялся и служил для всех первым пробным камнем; он первый изведывал: лют или благостен прибывший губернатор. И, надо правду сказать, от городничего многое зависело: он мог испортить
дело вначале, потому что одною какою-нибудь своею неловкостью мог разгневать губернатора и заставить его
рвать и метать; а мог также одним ловким прыжком, оборотом или иным соответственным вывертом привести его превосходительство в благорасположение.
Жиды задолго уже до того
дня молятся, плачут,
рвут на себе одежду и даже головы зачем-то обсыпают золой из печки.
Одна Лиза, — которая осталась после отца пятнадцати лет, — одна Лиза, не щадя своей нежной молодости, не щадя редкой красоты своей, трудилась
день и ночь — ткала холсты, вязала чулки, весною
рвала цветы, а летом брала ягоды — и продавала их в Москве.
Для этой цели он бил товарищей, грубил начальству,
рвал учебники и целый
день лгал то учителям, то матери, не лгал он только одному отцу.
— Я уйду навсегда из твоего дома! — выкрикивал Цирельман, задыхаясь, и его тонкие, длинные пальцы судорожно
рвали ворот лапсердака. — Я уйду и не призову на твою голову отцовского проклятия, которому внимает сам Иегова; но знай, что со мною уходит твое счастье и твой спокойный сон. Прощай, Абрам, но запомни навсегда мои последние слова: в тот
день, когда твой сын прогонит тебя от порога, ты вспомнишь о своем отце и заплачешь о нем…
А ты, о юноша прелестный!
Спеши цветы весною
рватьИ время жизни, дар небесный,
Умей в забавах провождать;
Забава есть твоя стихия;
Улыбка красит
дни младые.
Увидев дядю с семейством, супруги пришли в ужас. Пока дядя говорил и целовался, в воображении Саши промелькнула картина: он и жена отдают гостям свои три комнаты, подушки, одеяла; балык, сардины и окрошка съедаются в одну секунду, кузены
рвут цветы, проливают чернила, галдят, тетушка целые
дни толкует о своей болезни (солитер и боль под ложечкой) и о том, что она урожденная баронесса фон Финтих…
Но — странное
дело! — отряд уже был близко, а из укреплений не стреляли. Авангард, с которым был и Ашанин, подошел к Го-Конгу, большому форту, выстроенному на холме, окруженному
рвами и командующему местностью и имеющему 300 метров по фасу и 85 амбразур и… там не было никого… Все пусто. Внутри форта было 40 блиндированных казарм… Солдаты бросились осматривать их и скоро торжественно привели трех стариков.
Михаил Андреевич расходовался сам на свои предприятия и платил расходы Казимиры, платил и расходы Кишенского по отыскиванию путей к осуществлению великого
дела освещения городов удивительно дешевым способом, а Кишенский грел руки со счетов Казимиры и
рвал куртажи с тех ловких людей, которым предавал Бодростина, расхваливая в газетах и их самих, и их гениальные планы, а между тем земля, полнящаяся слухами, стала этим временем доносить Кишенскому вести, что то там, то в другом месте, еще и еще проскальзывают то собственные векселя Бодростина, то бланкированные им векселя Казимиры.
Затем, вечером, редакции третьей газеты Кишенский дал напечатать корреспонденцию, в которой восхвалялся здравый смысл народа, не поддавшегося наущениям попа и двух агитаторов, из которых один, чиновник П-ров, даже имеет власть в крестьянских
делах. «Как жаль, — заключил он эту заметку, — что в назначении к подобным должностям у нас не соблюдается вся осторожность, которая была бы здесь так уместна».