Неточные совпадения
Князь Иван Иваныч
в конце
прошлого столетия, благодаря своему благородному характеру, красивой наружности, замечательной храбрости, знатной и сильной родне и
в особенности счастию,
сделал еще
в очень молодых летах блестящую карьеру.
— А вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять Соня, — ведь вы, я знаю, вы последнее сами отдали, еще ничего не видя. А если бы вы все-то видели, о господи! А сколько, сколько раз я ее
в слезы вводила! Да на
прошлой еще неделе! Ох, я! Всего за неделю до его смерти. Я жестоко поступила! И сколько, сколько раз я это
делала. Ах, как теперь, целый день вспоминать было больно!
— Ведьма, на пятой минуте знакомства, строго спросила меня: «Что не
делаете революцию, чего ждете?» И похвасталась, что муж у нее только
в прошлом году вернулся из ссылки за седьмой год, прожил дома четыре месяца и скончался
в одночасье, хоронила его большая тысяча рабочего народа.
— К чему ведет нас безответственный критицизм? — спросил он и, щелкнув пальцами правой руки по книжке, продолжал: — Эта книжка озаглавлена «Исповедь человека XX века». Автор, некто Ихоров, учит: «
Сделай в самом себе лабораторию и разлагай
в себе все человеческие желания, весь человеческий опыт
прошлого». Он прочитал «Слепых» Метерлинка и
сделал вывод: все человечество слепо.
— Я не склонен преувеличивать заслуги Англии
в истории Европы
в прошлом, но теперь я говорю вполне уверенно: если б Англия не вступила
в бой за Францию, немцы уже разбили бы ее, грабили, зверски мучили и то же самое
делали бы у вас… с вами.
Она бы потосковала еще о своей неудавшейся любви, оплакала бы прошедшее, похоронила бы
в душе память о нем, потом… потом, может быть, нашла бы «приличную партию», каких много, и была бы хорошей, умной, заботливой женой и матерью, а
прошлое сочла бы девической мечтой и не прожила, а протерпела бы жизнь. Ведь все так
делают!
(
Сделаю здесь необходимое нотабене: если бы случилось, что мать пережила господина Версилова, то осталась бы буквально без гроша на старости лет, когда б не эти три тысячи Макара Ивановича, давно уже удвоенные процентами и которые он оставил ей все целиком, до последнего рубля,
в прошлом году, по духовному завещанию. Он предугадал Версилова даже
в то еще время.)
В прошлый месяц я одна это
делала; а теперь одна
делать не хочу.
Разочарованья, [Вообще «наш» скептицизм не был известен
в прошлом веке, один Дидро и Англия
делают исключение.
Семнадцать пьес
в прошлом году ему
сделал и получил за это триста тридцать четыре рубля.
Он
делает последнее усилие воли отказаться от своего
прошлого и поверить, а после этого изнемогает, волевая активность
в нем замирает.
Началось дело о побеге, заглянули
в статейный список и вдруг
сделали открытие: этот Прохоров, он же Мыльников,
в прошлом году за убийство казака и двух внучек был приговорен хабаровским окружным судом к 90 плетям и прикованию к тачке, наказание же это, по недосмотру, еще не было приведено
в исполнение.
— Господин Горизонт! Что вы мне голову дурачите? Вы хотите то же самое со мной
сделать, что
в прошлый раз?
— Представьте себе, что
в прошлом году
сделал Шепшерович! Он отвез
в Аргентину тридцать женщин из Ковно, Вильно, Житомира. Каждую из них он продал по тысяче рублей, итого, мадам, считайте, — тридцать тысяч! Вы думаете на этом Шепшерович успокоился? На эти деньги, чтобы оплатить себе расходы по пароходу, он купил несколько негритянок и рассовал их
в Москву, Петербург, Киев, Одессу и
в Харьков. Но вы знаете, мадам, это не человек, а орел. Вот кто умеет
делать дела!
Он был из числа тех людей, которые, после того как оставят студенческие аудитории, становятся вожаками партий, безграничными властителями чистой и самоотверженной совести, отбывают свой политический стаж где-нибудь
в Чухломе, обращая острое внимание всей России на свое героически-бедственное положение, и затем, прекрасно опираясь на свое
прошлое,
делают себе карьеру благодаря солидной адвокатуре, депутатству или же женитьбе, сопряженной с хорошим куском черноземной земли и с земской деятельностью.
— И вообразите, кузина, — продолжал Павел, — с месяц тому назад я ни йоты, ни бельмеса не знал по-французски; и когда вы
в прошлый раз читали madame Фатеевой вслух роман, то я был такой подлец, что
делал вид, будто бы понимаю, тогда как звука не уразумел из того, что вы прочли.
—
Сделайте ваше одолжение! зачем же им сообщать! И без того они ко мне ненависть питают! Такую, можно сказать, мораль на меня пущают: и закладчик-то я, и монетчик-то я! Даже на каторге словно мне места нет! Два раза дело мое с господином Мосягиным поднимали!
Прошлой зимой,
в самое, то есть, бойкое время, рекрутский набор был, а у меня, по их проискам, два питейных заведения прикрыли! Бунтуют против меня — и кончено дело! Стало быть, ежели теперича им еще сказать — что же такое будет!
Но — странное дело! — когда люди науки высказались
в том смысле, что я месяца на три обязываюсь позабыть
прошлое, настоящее и будущее, для того чтоб всецело посвятить себя нагуливанию животов, то я не только ничего не возразил, но
сделал вид, что много доволен.
В первой половине
прошлого столетия они
сделали свое дело, ознаменовав начало умственного возрождения и дав миру Вольтеров, Дидро, Гольбахов и проч.
И
в этот день, когда граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы поговорить с Наденькой наедине. Чего он не
делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его
в сад от матери, показал ей и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился
в комнату. Она сама читала книгу и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой, не вышло ли чего-нибудь нового? О
прошлом ни слова.
Вспомнив, как Володя целовал
прошлого года кошелек своей барышни, я попробовал
сделать то же, и действительно, когда я один вечером
в своей комнате стал мечтать, глядя на цветок, и прикладывать его к губам, я почувствовал некоторое приятно-слезливое расположение и снова был влюблен или так предполагал
в продолжение нескольких дней.
Вот
в прошлом-то годе какую они с нами издевку
сделали; по сию пору вспомнить совестно.
— Боже мой, как у вас здесь хорошо! Как хорошо! — говорила Анна, идя быстрыми и мелкими шагами рядом с сестрой по дорожке. — Если можно, посидим немного на скамеечке над обрывом. Я так давно не видела моря. И какой чудный воздух: дышишь — и сердце веселится.
В Крыму,
в Мисхоре,
прошлым летом я
сделала изумительное открытие. Знаешь, чем пахнет морская вода во время прибоя? Представь себе — резедой.
Когда я редактировал коннозаводческий «Журнал спорта», московская цензура тоже меня нередко тревожила и ставила иногда
в ужасное положение. Так,
в 90-х годах
прошлого столетия я как-то напечатал воскресный номер и выпустил его, не дождавшись цензорских гранок.
Сделал я это вполне сознательно, так как был более чем уверен, что ровно никаких противоцензурных погрешностей
в номере нет.
— Я-то? Я, mon cher, сел
в шарабан и
в Озерки поехал. Только ехал-ехал — что за чудеса! —
в Мустамяки приехал!
Делать нечего, выкупался
в озере, съел порцию ухи, купил у начальника станции табакерку с музыкой — вон она,
в прошлом году мне ее клиент преподнес — и назад! Приезжаю домой — глядь, апелляционный срок пропустил… Сейчас —
в палату."Что, говорят, испугался? Ну, уж бог с тобой, мы для тебя задним числом…"
Один только раз улыбнулась мне надежда на что-то оседлое — это когда я был определен на должность учителя танцевания
в кадетский корпус, но и тут я должен был
сделать подлог, то есть скрыть от начальства свою
прошлую судимость.
— И покажу, если, впрочем,
в зоологический сад не отдал. У меня денег пропасть, на сто лет хватит.
В прошлом году я
в Ниццу ездил — смотрю, на горе у самого въезда замок Одиффре стоит. Спрашиваю: что стоит? — миллион двести тысяч!
Делать нечего, вынул из кармана деньги и отсчитал!
— Ну и что ж ты теперь со мною будешь
делать, что обидел? Я знаю, что я обидел, но когда я строг… Я же ведь это не нагло; я тебе ведь еще
в прошлом году, когда застал тебя, что ты
в сенях у исправника отца Савельеву ризу надевал и кропилом кропил, я тебе еще тогда говорил: «Рассуждай, Данила, по бытописанию как хочешь, я по науке много не смыслю, но обряда не касайся». Говорил я ведь тебе этак или нет? Я говорил: «Не касайся, Данила, обряда».
В прошлые годы Матвей проводил их
в кухне, читая вслух пролог или минеи,
в то время как Наталья что-нибудь шила, Шакир занимался делом Пушкаря, а кособокий безродный человек Маркуша, дворник, сидя на полу, строгал палочки и планки для птичьих клеток, которые
делал ловко, щеголевато и прочно.
— Оно было бы еще лучше, — сказал Бутлер, — для нас, конечно, если бы могло брать больше груза. Один трюм. Но и тот рассчитан не для грузовых операций. Мы кое-что
сделали, сломав внутренние перегородки, и тем увеличили емкость, но все же грузить более двухсот тонн немыслимо. Теперь, при высокой цене фрахта, еще можно существовать, а вот
в прошлом году Гез наделал немало долгов.
— Да и поляки-то, брат, не скоро его забудут, — сказал стрелец, ударив рукой по своей сабле. — Я сам был
в Москве и поработал этой дурою, когда
в прошлом марте месяце, помнится,
в день святого угодника Хрисанфа, князь Пожарский принялся колотить этих незваных гостей. То-то была свалка!.. Мы
сделали на Лубянке, кругом церкви Введения божией матери, засеку и ровно двое суток отгрызались от супостатов…
Затем он упрекал ее мужа
в недальновидности: не покупает домов, которые продаются так выгодно. И теперь уж Юлии казалось, что
в жизни этого старика она — не единственная радость. Когда он принимал больных и потом уехал на практику, она ходила по всем комнатам, не зная, что
делать и о чем думать. Она уже отвыкла от родного города и родного дома; ее не тянуло теперь ни на улицу, ни к знакомым, и при воспоминании о прежних подругах и о девичьей жизни не становилось грустно и не было жаль
прошлого.
Войницкий. Сейчас пройдет дождь, и все
в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днем и ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно.
Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и моя любовь: куда мне их девать, что мне с ними
делать? Чувство мое гибнет даром, как луч солнца, попавший
в яму, и сам я гибну.
Я был светлою личностью… Нельзя сострить ядовитей! Теперь мне сорок семь лет. До
прошлого года я так же, как вы, нарочно старался отуманивать свои глаза вашею этою схоластикой, чтобы не видеть настоящей жизни, — и думал, что
делаю хорошо. А теперь, если бы вы знали! Я ночи не сплю с досады, от злости, что так глупо проворонил время, когда мог бы иметь все,
в чем отказывает мне теперь моя старость!
Дети стоят перед картиной, уже виденной ими
в прошлом году, внимательно осматривают ее, и зоркие, памятливые глазенки тотчас же ловят то новое, что добавлено на этот раз. Делятся открытиями, спорят, смеются, кричат, а
в углу стоят те, кто
сделал эту красивую вещь, и — не без удовольствия прислушиваются к похвалам юных ценителей.
— Я собрал бы остатки моей истерзанной души и вместе с кровью сердца плюнул бы
в рожи нашей интеллигенции, чер-рт ее побери! Я б им сказал: «Букашки! вы, лучший сок моей страны! Факт вашего бытия оплачен кровью и слезами десятков поколений русских людей! О! гниды! Как вы дорого стоите своей стране! Что же вы
делаете для нее? Превратили ли вы слезы
прошлого в перлы? Что дали вы жизни? Что
сделали? Позволили победить себя? Что
делаете? Позволяете издеваться над собой…»
То было время, когда и покаявшиеся и простившие слились
в одних общих объятиях, причем первые,
в знак возвращения к лучшим чувствам,
сделали на двугривенный уступок и, очистив себя этим путем от скверны
прошлого, получили даровые билеты на вход
в святилище нового дела.
— Василий Иванович! — перервал вполголоса Двинской, — вы, верно, не забыли, что
в прошлом месяце, когда неприятель
делал вылазку…
Впрочем, тетушке Аглае Михайловне больше и
делать нечего, как пересчитывать по пальцам родню; она-то и протурила меня ехать к нему,
прошлого лета,
в Духаново.
Едва ли мои забавы ума, имевшие, однако, неодолимую власть над душой, были бы осуществлены
в той мере, как это
сделал по моему желанию Дегуст, если бы не обещание, данное мной… одному лицу — дело относится к
прошлому.
— Позвольте вам доложить, позвольте, позвольте, Иван Иванович, это совершенно невозможно. Что ж
делать? Начальство хочет — мы должны повиноваться. Не спорю, забегают иногда на улицу и даже на площадь куры и гуси, — заметьте себе: куры и гуси; но свиней и козлов я еще
в прошлом году дал предписание не впускать на публичные площади. Которое предписание тогда же приказал прочитать изустно,
в собрании, пред целым народом.
Явился вопрос об этикете: кому
сделать первый шаг к сближению? И у той и у другой стороны права были почти одинаковы. У меня было богатое дворянское
прошлое, но зато настоящее было плохо и выражалось единственно
в готовности во всякое время следовать, куда глаза глядят. У «него», напротив, богатое настоящее (всемогущество, сердцеведение и пр.), но зато
прошлое резюмировалось
в одном слове: куроцап! Надо было устроить дело так, чтобы ничьему самолюбию не было нанесено обиды.
Видно было, каких усилий стоило рекрутам правильно
делать по команде поворот. Рассказывали, будто
в недавнем
прошлом для укрепления
в памяти противоположности правого левому новобранцам привязывали к одной ноге сено, а к другой солому. До этого не доходило на наших учениях, не лишенных, впрочем, трагизма ‹…›
До сих пор я имел честь представлять губернского льва или
в обществе, или
в его интересных беседах с дамами, или, наконец, излагал те отзывы, которые
делали о нем эти дамы; следовательно, знакомил читателя с этим лицом по источникам весьма неверным, а потому считаю нелишним хотя вкратце проследить
прошлую жизнь,
в которой выработалась его представительная личность, столь опасная для местных супругов.
— Благодарю вас за откровенность; я, признаться сказать… вы извините меня; теперь, конечно,
прошлое дело, — я, признаться, как-то не решался… мало даже советовал… но, заметя ее собственное желание… счел себя не вправе противоречить; голос ее сердца
в этом случае старше всех… у нее были прежде, даже и теперь много есть женихов — очень настоятельных искателей; но что ж
делать? не нравятся…
— Нет, с той самой поры, как
в солдаты взяли, ни слуху ни духу; и жена и муж — словно оба сгинули; мы летось еще посылали к ним грамотку да денег полтинничек; последний отдали; ну, думали, авось что и проведаем, никакого ответу: живы ли, здоровы ли — господь их ведает.
Прошлый год солдаты у нас стояли, уж мы немало понаведывались; не знаем, говорят, такого, — что станешь
делать… Ну, а ты, старуха, кажись, сказывала нам, также не ведаешь ничего про сына-то своего с того времени, как
в некруты пошел…
В продолжение этой недели я всякий день вставала рано и, покуда мне закладывали лошадь, одна, гуляя по саду, перебирала
в уме грехи
прошлого дня и обдумывала то, что мне нужно было
делать нынче, чтобы быть довольною своим днем и не согрешить ни разу.
Зато вопрос о грамотности
сделал в течение
прошлого года истинно замечательные успехи.
— Ну да ничего; Павла Мироныча тоже нелегко обидеть: сильней его ни
в Ельце, ни
в Ливнах кулачника нет. Что ни бой — то два да три кулачника от его руки падают. Он
в прошлом году, постом, нарочно
в Тулу ездил и даром что мукомол, а там двух самых первых самоварников так сразу с грыжей и
сделал.
Впрочем, пора уже и расстаться нам с г. Жеребцовым. Читатели из нашей статьи, надеемся, успели уже познакомиться с ним настолько, чтобы не желать продолжения этого знакомства. Поэтому, оставляя
в покое его книгу, мы намерены теперь исполнить обещание, данное нами
в прошлой статье:
сделать несколько замечаний относительно самых начал, которые навязываются древней Руси ее защитниками и которые оказываются так несостоятельными пред судом истории и здравого смысла.