Неточные совпадения
Если бы он стал подробнее анализировать свое чувство, он легко мог прийти к тому выводу, что впечатление
носило довольно сложное происхождение: он смотрел на
девушку глазами своего детства, за ее именем стояло обаяние происхождения…
Она была в отчаянии, огорчена, оскорблена; с искренним и глубоким участием смотрел я, как горе разъедало ее; не смея заикнуться о причине, я старался рассеять ее, утешить,
носил романы, сам их читал вслух, рассказывал целые повести и иногда не приготовлялся вовсе к университетским лекциям, чтоб подольше посидеть с огорченной
девушкой.
Галдевшая у печей толпа поденщиц была занята своим делом. Одни
носили сырые дрова в печь и складывали их там, другие разгружали из печей уже высохшие дрова. Работа кипела, и слышался только треск летевших дождем поленьев. Солдатка Аннушка работала вместе с сестрой Феклистой и Наташкой. Эта Феклиста была еще худенькая, несложившаяся
девушка с бойкими глазами. Она за несколько дней работы исцарапала себе все руки и едва двигалась: ломило спину и тело. Сырые дрова были такие тяжелые, точно камни.
— Здравствуй, Никита, — приветливо сказала
девушка, пронося в дверь свою
ношу.
—
Носи ее, как ребеночка малого, — говорила старуха, закрывая упавшую в тарантас
девушку, села сама впереди против барышень под фордеком и крикнула: — С Богом, Никитушка.
— Смотри, Ваня, смотри, — продолжал он, показывая на нее пальцем, — так вся и вспыхнула, как услышала, что я незнакомой
девушке леденцов
носил, так и зарделась, так и вздрогнула, точно мы вдруг из пистолета выстрелили… ишь глазенки-то, так и сверкают, как угольки.
Девушка показала свои густые мокрые волосы, завернутые толстым узлом и прикрытые сверху пестрым бумажным платком, который был сильно надвинут на глаза, как
носят заводские бабы.
Я был чрезвычайно смущен, хотя скрывал это, и ушел под предлогом выбора для Дэзи книги. Разыскав два романа, я передал их матросу с просьбой
отнести девушке.
Некому было ей сообщить все занимавшее ее, все собиравшееся в груди; под конец, не имея силы
носить всего в себе, она попала на мысль, очень обыкновенную у
девушки: она стала записывать свои мысли, свои чувства.
Кучер, в рваном, линючем армяке, в вихрастой плешивой шапке, с подвязанной щекой, остановил своих дромадеров, по-видимому к великой их радости, у подъезда театра, и из кареты легко выпорхнула стройная
девушка в короткой черной шубке с барашковым воротником и такой же низенькой шапочке, какие тогда
носили учительницы.
— Господи помилуй! — произнес он. —
Девушки, люди,
отнесите ее, несчастную!
Но вдруг я вздрогнул от неожиданности и остановился, как вкопанный. Я думал, что
девушка ушла далеко. Оказалось, что чемодан был слишком тяжел для нее. Она поставила свою
ношу в стороне от дорожки и села на чемодан отдохнуть. Таким образом я неожиданно очутился лицом к лицу с ней. Несколько секунд мы простояли молча…
Но тайными, волшебными средствами она достигала того, что ее рыхлеющее тело казалось стройным и гибким, как у
девушки, и лицо ее
носило печать страшной, нечеловеческой красоты.
Слова эти были произнесены тетей Соней — сестрой графини Листомировой,
девушкой лет тридцати пяти, сильной брюнеткой, с пробивающимися усиками, но прекрасными восточными глазами, необыкновенной доброты и мягкости; она постоянно
носила черное платье, думая этим хоть сколько-нибудь скрыть полноту, начинавшую ей надоедать. Тетя Соня жила у сестры и посвятила жизнь ее детям, которых любила всем запасом чувств, не имевших случая израсходоваться и накопившихся с избытком в ее сердце.
— Должно быть, прочитали-с; ихняя
девушка к ним
носила.
Они уехали, а мы остались одни с няней Анной Трофимовной, и все жили внизу, в одной комнате. Помню я, сидим мы вечером, няня качает сестру и
носит по комнате: у нее животик болел, а я куклу одеваю. А Параша,
девушка наша, и дьячиха сидят у стола, пьют чай и разговаривают; и всё про Пугачева. Я куклу одеваю, а сама все слушаю, какие страсти дьячиха рассказывает.
Вася. Вот, говорит, куда ты ходишь? Я говорю: есть
девушка, красавица, живет с матерью, туда, говорю, и хожу… Грушенькой зовут. Возьми, говорит, меня с собой. Взял я его. Вот мы и ходим к ней много раз… много раз… сидим это, растабарываем, пряничков
носим… все как следует. Вот я сижу, начинает он к ней подделываться, холостым сказался…
«Я тебе,
девушка, все открою. Будь что будет, если ты меня выскажешь, а я тоже такая, как и ты, и не весь свой век эту пестрядь
носила, а тоже другую жизнь видела, но только не дай Бог о том вспомнить, а тебе скажу: не сокрушайся, что в ссыл на скотный двор попала, — на ссылу лучше, но только вот этого ужасного плакона берегись…»
Иннокентиев. (Так и остается с альбомом, который держит на обеих ладонях, подобно тому, как в процессиях
носят регалии). Что это за сцена, невольным свидетелем которой я сделался? Платон Алексеич, неужели вы могли оскорбить невинную
девушку непристойными посягновениями?
Она стала
носить бессменно однообразного, самого простого фасона черное шерстяное платье зимою и такое же светлое ситцевое платье летом; лечила у крестьян самые неопрятные болезни, сама своими руками обмывала их раны и делала кровавые разрезы и другие простые операции, и при этом ни за что не хотела поручить присмотр за больным горничным
девушкам, ибо она находила, что горничные слишком деликатны и «нос воротят».
Первое, что я сделал, это пристыдил Лайгура и его жену за бесчеловечное отношение к безногой
девушке. Вероятно, утром Цазамбу рассказал старику о том, что я будил его и сам
носил дрова к больной, потому что, войдя в ее юрту, я увидел, что помещение прибрано, на полу была положена свежая хвоя, покрытая сверху новой цыновкой. Вместо рубища на
девушке была надета, правда, старая, но все же чистая рубашка, и ноги обуты в унты. Она вся как бы ожила и один раз даже улыбнулась.
Запечатав это письмо, она
отнесла его в комнату своей
девушки, положила конверт на стол и велела завтра рано поутру отправить его к Водопьянову, а потом уснула с верой и убеждением, что для умного человека все на свете имеет свою выгодную сторону, все может послужить в пользу, даже и спиритизм, который как крайняя противоположность тех теорий, ради которых она утратила свою репутацию в глазах моралистов, должен возвратить ей эту репутацию с процентами и рекамбио.
Красивые, изящные
девушки, теперь в полном расцвете красоты, но как будто какая-то сила все дальше
относила их от меня.
Они были, наверно, сестры. Одна высокая, с длинной талией, в черной бархатной кофточке и в кружевной фрезе. Другая пониже, в малиновом платье с светлыми пуговицами. Обе брюнетки. У высокой щеки и уши горели. Из-под густых бровей глаза так и сыпали искры. На лбу курчавились волосы, спускающиеся почти до бровей.
Девушка пониже ростом
носила короткие локоны вместо шиньона. Нос шел ломаной игривой линией. Маленькие глазки искрились. Талия перехвачена была кушаком.
— Она была как две капли воды похожа на княжну, хотя, конечно,
носила на себе более грубый отпечаток дворовой
девушки.
Одев ее с помощью слуги и накинув на себя шинель, он спустился со своей
ношей по лестнице, положил молодую
девушку в карету, приподнял ей голову и уселся рядом с ней.
— А ты мне уставом глаза не коли. Как захочу, так устав твой и поверну. Завидно тебе, что ли? Сам небось паклю себе взбил,
девушкам на погибель… Опять же казаки во какие чубы
носят, однако ж империи от этого никакого убытка.
Он и не ошибся. Фимка лежала недвижимо на том же месте, где была им брошена. Он снова схватил ее в охабку и потащил к волчьей погребице, ключ от которой он, по должности домашнего палача и тюремщика,
носил на поясе. Отперев им страшную тюрьму, он бросил в нее бесчувственную
девушку, затворил дверь, задвинул засов и запер на замок.
Дочь барыни, которая до сих пор на визитных карточках неизменно ставит во второй строке"рожденная княжна Токмач-Пересветова", кроткая, сдержанная,"нутряная"
девушка носила в себе, до встречи с ним, запретный плод великодушных,"красных", по-тогдашнему, идей, порываний и сочувствий.
Стон становился все слышнее и явственнее по мере того, как Галя со своей птицей углублялась в чащу сада. Бледный серп месяца выглянул из-за тучи и осветил крошечную полянку. Там, у ствола большого дерева, стояла молодая
девушка с бледным измученным лицом. Ее руки и ноги были крепко стянуты толстыми веревками, прикручивавшими ее к дереву. Ее лицо
носило следы тяжких страданий.
Явившись как раз вовремя для спасения любимой им
девушки, вырвав ее из рук врагов, он мчался с дорогою ему
ношею, не задавая себе никаких вопросов: зачем? куда? Она была спасена — и это все, что было нужно! О чем он мог еще думать?
Та продолжала метаться на траве и рыдать. Наконец, Василий догадался, стал пригоршнями
носить воду и поливать на голову и грудь бедной
девушки. Она очнулась.
Кузьма, между тем, выбежав со своей
ношей на улицу и пробежав некоторое расстояние от дома, остановился и поставил молодую
девушку на ноги. Маша от побоев, нанесенных ей Салтыковой, и от всего пережитого ею треволнения, не могла стоять на ногах, так что Кузьме Терентьеву пришлось прислонить ее к стене одного из домов и придерживать, чтобы она не упала. Парень задумался. Весь хмель выскочил из его головы.
Во саду ли, в огороде
девушка гуляла,
Невеличка, круглоличка, румяное личико.
За ней ходит, за ней бродит удалой молодец,
За ней
носит, за ней
носит дороги подарки,
Дороги подарки, кумач да китайки,
Кумачу я не хочу, китайки не надо!
Находившиеся в княжеских хоромах также долго не могли прийти в себя от неожиданного удара. Княжну Евпраксию замертво
отнесли в опочивальню. Бледный, испуганный насмерть отец Михаил стоял в глубине горницы. Яков Потапович с помощью сенных
девушек понес бесчувственную невесту. Князь Василий и Никита в застывших позах стояли посреди комнаты и растерянно глядели друг на друга.