Неточные совпадения
Когда чтец кончил, председатель поблагодарил его и прочел присланные ему стихи
поэта Мента на этот юбилей и несколько слов в благодарность стихотворцу. Потом Катавасов своим громким, крикливым
голосом прочел свою записку об ученых трудах юбиляра.
С семьей Панфила Харликова
Приехал и мосье Трике,
Остряк, недавно из Тамбова,
В очках и в рыжем парике.
Как истинный француз, в кармане
Трике привез куплет Татьяне
На
голос, знаемый детьми:
Réveillez-vous, belle endormie.
Меж ветхих песен альманаха
Был напечатан сей куплет;
Трике, догадливый
поэт,
Его на свет явил из праха,
И смело вместо belle Nina
Поставил belle Tatiana.
Всегда скромна, всегда послушна,
Всегда как утро весела,
Как жизнь
поэта простодушна,
Как поцелуй любви мила,
Глаза как небо голубые;
Улыбка, локоны льняные,
Движенья,
голос, легкий стан —
Всё в Ольге… но любой роман
Возьмите и найдете, верно,
Ее портрет: он очень мил,
Я прежде сам его любил,
Но надоел он мне безмерно.
Позвольте мне, читатель мой,
Заняться старшею сестрой.
Тебе — но
голос музы темной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение
поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет, не признанное вновь?
«Вот
поэт», — пролепетал он, с усилием сдерживая кашель, и пустился было декламировать едва слышным
голосом...
Поэт, нашедший слово и
голос для этой боли, был слишком горд, чтобы притворяться, чтоб страдать для рукоплесканий; напротив, он часто горькую мысль свою высказывал с таким юмором, что добрые люди помирали со смеха.
— И вы тоже, — продолжал он постепенно утихавшим
голосом, — вы знаете, кто любит, кто умеет любить, потому что вы, чистые, вы одни можете утешить… Нет, это все не то! Я не
поэт, — промолвил он, — но что-нибудь в этом роде…
Д. Д. Благого и И. А. Кубасова, 1934, стр. 151) и продолжал: «Может быть, я делаю нескромность, внося в мои воспоминания задушевный
голос нашего
поэта, но он так верно высказывает наши общие чувства, что эта нескромность мне простится».]
Наши
поэты уже не витают более в эмпиреях: они спустились на землю; они с нами в ногу идут под строгий механический марш Музыкального Завода; их лира — утренний шорох электрических зубных щеток и грозный треск искр в Машине Благодетеля, и величественное эхо Гимна Единому Государству, и интимный звон хрустально-сияющей ночной вазы, и волнующий треск падающих штор, и веселые
голоса новейшей поваренной книги, и еле слышный шепот уличных мембран.
Когда деспот от власти отрекался,
Желая Русь как жертву усыпить,
Чтобы потом верней ее сгубить,
Свободы
голос вдруг раздался,
И Русь на громкий братский зов
Могла б воспрянуть из оков.
Тогда, как тать ночной, боящийся рассвета,
Позорно ты бежал от друга и
поэта,
Взывавшего: грехи жидов,
Отступничество униатов,
Вес прегрешения сарматов
Принять я на душу готов,
Лишь только б русскому народу
Мог возвратить его свободу!
Ура!
Кое-где ребятишки собираются группами, озабоченно совещаясь, — составляют «банды»; под Новый год они будут ходить по острову с елкой и звездою большими компаниями, вооружась какими-то старинными инструментами, которые оглушительно гремят, стучат и гукают. Под эти смешные звуки хоры детских
голосов запоют веселые языческие песенки — их ежегодно к этому дню создают местные
поэты...
Когда волнение улеглось, Грызунов приступил к молодому
поэту Мижуеву (племянник Ноздрева) с просьбой прочесть его новое, нигде еще не напечатанное стихотворение.
Поэт с минуту отпрашивался, но, после некоторых настояний, выступил на то самое место, где еще так недавно стояла"Дама из Амстердама", откинул кудри и твердым
голосом произнес...
И полились чудные слова и звуки, дополняя одно другое, и рисовались ясные образы, рожденные словами
поэта и переданные слушателям
голосом чтеца.
Маша(сдерживая восторг). Когда он сам читает что-нибудь, то глаза у него горят и лицо становится бледным. У него прекрасный, печальный
голос, а манеры как у
поэта.
Читая свое стихотворение, он был разгорячен и взволнован, глаза его горели, он сам дрожал и, все выше и выше возвышая
голос, окончил истерическим экстазом, который многим был неприятен и приписан влиянию выпитого
поэтом нина.
В наше время, вообще, вошло в обычай, с
голоса превыспренних
поэтов, жаловаться на материализм и практическое направление века.
Многие читатели узнали знакомый
голос и радушно приняли «старые песни на новый лад», как называл г. Плещеев свои стихи, печатая их в «Русском вестнике» [С 1858 г.
поэт начал активно печататься в «Современнике» и сблизился с его сотрудниками, в том числе с Добролюбовым.].
В эти глухие тридцать лет там, на Западе, эмиграция создала своих историков,
поэтов, публицистов,
голоса которых громко и дружно, на всю Европу, раздавались в защиту польского дела, и эти
голоса подхватывались чуждыми людьми других национальностей, усилившими общий негодующий хор, а мы все молчали и молчали, и с этим молчанием в наши «образованные» массы, мало-помалу, но все более и все прочнее проникало сознание, что правы они, а виноваты мы.
Находились иные радетели, которые решались даже утверждать, что
поэт был подкуплен, соблазнен камер-юнкерским шитьем и дворскими милостями — и не было громкого, разъясняющего
голоса в защиту оскорбляемой памяти русского
поэта.
— Это ничего, — громко сказал я, и в тишине и одиночестве кабинета
голос прозвучал хрипло и нехорошо, как
голос сумасшедшего. — Это ничего. Я буду диктовать. Ведь был же слеп Мильтон [Мильтон Джон (1608–1674) — английский
поэт, автор поэм на библейские сюжеты «Потерянный рай» (1667) и «Возвращенный рай» (1671).], когда писал свой «Возвращенный рай». Я могу мыслить — это главное, это все.
—
Поэт является
голосом парода, и его задача — в том, чтобы в каждый момент отображать этот его
голос. Я категорически утверждаю, — говорил он, — что в первые месяцы войны глаза народа с восторгом и надеждою были обращены на Николая, и для того момента я был совершенно прав, воспевая ему дифирамбы. А что будто бы царь прислал мне за эти стихи золотое перо, то это неправда, — прибавил он.
Теперь, после третьего такого переговора, Ермий более уже не сомневался, что это такой
голос, которого надо слушаться. А насчет того, к какому именно Памфалону в Дамаске ему надо идти, Ермий более не беспокоился. Памфалон, которого «все знают», без сомнения есть какой-либо прославленный
поэт, или воин, или всем известный вельможа. Словом, Ермию размышлять более было не о чем, а на что он сам напросился, то надо идти исполнять.
Молодой человек необыкновенно интеллигентного, даже одухотворенного вида; волосы у него были большие, пушистые, как у
поэта или молодого попа; кисть руки тонкая, сухая, и говорил он с легким усилием, точно его словам трудно было преодолеть сопротивление воздуха. Во время переговоров с Карауловой он страдальчески морщился, и теперь в тихом
голосе его слышится страдание.
Этот кусок льду, облегший былое я, частицу бога, поглотивший то, чему на земле даны были имена чести, благородства, любви к ближним; подле него зияющая могила, во льду ж для него иссеченная; над этим чудным гробом, который служил вместе и саваном, маленькое белое существо, полное духовности и жизни, называемое европейцем и сверх того русским и Зудою; тут же на замерзлой реке черный невольник, сын жарких и свободных степей Африки, может быть, царь в душе своей; волшебный свет луны, говорящей о другой подсолнечной, такой же бедной и все-таки драгоценной для тамошних жителей, как нам наша подсолнечная; тишина полуночи, и вдруг далеко, очень далеко, благовест, как будто
голос неба, сходящий по лучу месяца, — если это не высокий момент для
поэта и философа, так я не понимаю, что такое поэзия и философия.
Раздались, при звуке мечей, громкие «виваты», и пропет был охриплым
голосом почетнейших жителей кант [Кант (от кантата) — музыкальное произведение, торжественное по своему характеру; исполнялось певцами-солистами, а также хором в сопровождении оркестра.], сочиненный в честь виновника общего их благополучия, в котором сравнивали его с Ликургом [Ликург — легендарный законодатель Спарты, по преданию живший в IX в. до н. э.], Солоном [Солон — знаменитый афинский мудрец, законодатель и
поэт.] и многими другими законодателями.