Неточные совпадения
Из-за двери еще на свой звонок он услыхал хохот
мужчин и лепет женского
голоса и крик Петрицкого: «если кто из злодеев, то не пускать!» Вронский не велел денщику говорить о себе и потихоньку вошел в первую комнату.
Вы,
мужчины, не понимаете наслаждений взора, пожатия руки… а я, клянусь тебе, я, прислушиваясь к твоему
голосу, чувствую такое глубокое, странное блаженство, что самые жаркие поцелуи не могут заменить его.
Любившая раз тебя не может смотреть без некоторого презрения на прочих
мужчин, не потому, чтоб ты был лучше их, о нет! но в твоей природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем
голосе, что бы ты ни говорил, есть власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым; ни в ком зло не бывает так привлекательно; ничей взор не обещает столько блаженства; никто не умеет лучше пользоваться своими преимуществами и никто не может быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном.
Кто-то из
мужчин сказал могильным
голосом...
Уже собралось десятка полтора зрителей —
мужчин и женщин; из ворот и дверей домов выскакивали и осторожно подходили любопытные обыватели. На подножке пролетки сидел молодой, белобрысый извозчик и жалобно, высоким
голосом, говорил, запинаясь...
Пониже дачи Варавки жил доктор Любомудров; в праздники, тотчас же после обеда, он усаживался к столу с учителем, опекуном Алины и толстой женой своей. Все трое
мужчин вели себя тихо, а докторша возглашала резким
голосом...
— Не надо, идем к тому, — повторил
мужчина, вставая. Самгину снова показалось, что он где-то видел его, слышал этот угрюмый, тяжелый
голос. Женщина тоже встала и, сунув папиросу в пепельницу, сказала громко...
— Сегодня — пою! Ой, Клим, страшно! Ты придешь? Ты — речи народу говорил? Это тоже страшно? Это должно быть страшнее, чем петь! Я ног под собою не слышу, выходя на публику, холод в спине, под ложечкой — тоска! Глаза, глаза, глаза, — говорила она, тыкая пальцем в воздух. — Женщины — злые, кажется, что они проклинают меня, ждут, чтоб я сорвала
голос, запела петухом, — это они потому, что каждый
мужчина хочет изнасиловать меня, а им — завидно!
— Не все
мужчины — Беловодовы, — продолжал он, — не побоится друг ваш дать волю сердцу и языку, а услыхавши раз
голос сердца, пожив в тишине, наедине — где-нибудь в чухонской деревне, вы ужаснетесь вашего света.
Я хотел было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль была мне не к лицу. Однако ж пора было вернуться к деревне. Мы шли с час все прямо, и хотя шли в тени леса, все в белом с ног до головы и легком платье, но было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев,
мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые
голоса. Мы взяли направо в лес, прямо на
голоса, и вышли на широкую поляну.
Лакей уже успел доложить, когда они вошли, и Анна Игнатьевна, вице-губернаторша, генеральша, как она называла себя, уже с сияющей улыбкой наклонилась к Нехлюдову из-за шляпок и голов, окружавших ее у дивана. На другом конце гостиной у стола с чаем сидели барыни и стояли
мужчины — военные и штатские, и слышался неумолкаемый треск мужских и женских
голосов.
Было раннее ненастное сентябрьское утро. Шел то снег, то дождь с порывами холодного ветра. Все арестанты партии, 400 человек
мужчин и около 50 женщин, уже были на дворе этапа и частью толпились около конвойного-старшòго, раздававшего старостам кормовые деньги на двое суток, частью закупали съестное у впущенных на двор этапа торговок. Слышался гул
голосов арестантов, считавших деньги, покупавших провизию, и визгливый говор торговок.
— Ничего-с, — ответил мужской
голос, хотя и вежливо, но прежде всего с настойчивым и твердым достоинством. Видимо, преобладал
мужчина, а заигрывала женщина. «
Мужчина — это, кажется, Смердяков, — подумал Алеша, — по крайней мере по
голосу, а дама — это, верно, хозяйки здешнего домика дочь, которая из Москвы приехала, платье со шлейфом носит и за супом к Марфе Игнатьевне ходит…»
Исправник, высокий и толстый
мужчина лет пятидесяти с красным лицом и в усах, увидя приближающегося Дубровского, крякнул и произнес охриплым
голосом: «Итак, я вам повторяю то, что уже сказал: по решению уездного суда отныне принадлежите вы Кирилу Петровичу Троекурову, коего лицо представляет здесь господин Шабашкин.
Маша не обратила никакого внимания на молодого француза, воспитанная в аристократических предрассудках, учитель был для нее род слуги или мастерового, а слуга иль мастеровой не казался ей
мужчиною. Она не заметила и впечатления, ею произведенного на m-r Дефоржа, ни его смущения, ни его трепета, ни изменившегося
голоса. Несколько дней сряду потом она встречала его довольно часто, не удостоивая большей внимательности. Неожиданным образом получила она о нем совершенно новое понятие.
Впрочем, того же самого добивались все
мужчины даже самые лядащие, уродливые, скрюченные и бессильные из них, — и древний опыт давно уже научил женщин имитировать
голосом и движениями самую пылкую страсть, сохраняя в бурные минуты самое полнейшее хладнокровие.
В это время раздался звонок в дверях, и вслед за тем послышался незнакомый
голос какого-то
мужчины, который разговаривал с Иваном. Павел поспешил выйти, притворив за собой дверь в ту комнату, где сидела Клеопатра Петровна. В маленькой передней своей он увидел высокого молодого человека, блондина, одетого в щегольской вицмундир, в лаковые сапоги, в визитные черные перчатки и с круглой, глянцевитой шляпой в руке.
Ровно в восемь часов я в сюртуке и с приподнятым на голове коком входил в переднюю флигелька, где жила княгиня. Старик слуга угрюмо посмотрел на меня и неохотно поднялся с лавки. В гостиной раздавались веселые
голоса. Я отворил дверь и отступил в изумлении. Посреди комнаты, на стуле, стояла княжна и держала перед собой мужскую шляпу; вокруг стула толпилось пятеро
мужчин. Они старались запустить руки в шляпу, а она поднимала ее кверху и сильно встряхивала ею. Увидевши меня, она вскрикнула...
Тихо звучали подавленные
голоса женщин,
мужчины с досадой отвертывались от них, порою раздавалось негромкое ругательство.
—
Мужчина, что вы такой скучный? Пойдемте в комнату, — сказала она низким
голосом.
Вьюга действительно была сильна. Сверстов, здоровый и крепкий еще
мужчина, чувствовал, что ветер чуть не сшибал его с ног, колючий снег слепил ему глаза. Он хотел было, по крайней мере, подать Сусанне Николаевне руку; но она и от того отказалась, проговорив кротким
голосом...
Саша, опьяненный новым положением, кокетничал напропалую. Чем больше в маленькую гейшину руку всовывали билетиков, тем веселее и задорнее блистали из узких прорезов в маске глаза у кокетливой японки. Гейша приседала, поднимала тоненькие пальчики, хихикала задушенным
голосом, помахивала веером, похлопывала им по плечу того или другого
мужчину и потом закрывалась веером, и поминутно распускала свой розовый зонтик. Нехитрые приемы, впрочем, достаточные для обольщения всех, поклоняющихся актрисе Каштановой.
Марта была рада: ведь это была ее постоянная мечта, что вот найдется ей жених, и она выйдет замуж, и у нее будет хорошее хозяйство, и дом — полная чаша. И она смотрела на Мурина влюбленными глазами. Сорокалетний громадный
мужчина с грубым
голосом и с простоватым выражением в лице и в каждом движении казался ей образцом мужской силы, молодечества, красоты и доброты.
Кривой повёл Кожемякина в городской манеж на концерт в пользу голодающих: там было тесно, душно, гремела военная музыка, на подмостки выходили полуголые барыни в цветах и высокими, неприятными
голосами пели то одна, то — две сразу, или в паре с
мужчинами в кургузых фраках.
Жадный, толстогубый рот Натальи возбуждал в нём чувство, близкое страху. Она вела себя бойчее всех, её низкий сладкий
голос тёк непрерывною струёю, точно патока, и все
мужчины смотрели на неё, как цепные собаки на кость, которую они не могут достать мохнатыми лапами.
В прекрасный зимний день ему вздумалось прокатиться в санях по Невскому; за Аничковым мостом его нагнали большие сани тройкой, поравнялись с ним, хотели обогнать, — вы знаете сердце русского: поручик закричал кучеру: «Пошел!» — «Пошел!» — закричал львиным
голосом высокий, статный
мужчина, закутанный в медвежью шубу и сидевший в других санях.
«Упокоев», которыми соблазнил нас Борис, к нашим услугам, впрочем, не оказалось. Встретившая нас в верхних сенях баба, а затем и сам Петр Иванович Гусев — атлетического роста
мужчина с окладистою бородой — ласковым
голосом и с честнейшим видом объявил нам, что в «упокоях» переделываются печи и ночевать там невозможно, но что в зале преотлично и чай кушать и опочивать можно на диванах.
Этак с час-места останавливались у нас двое проезжих бояр и с ними человек сорок холопей, вот и стали меня так же, как твоя милость, из ума выводить, а я сдуру-то и выболтай все, что на душеньке было; и лишь только вымолвила, что мы денно и нощно молим бога, чтоб вся эта иноземная сволочь убралась восвояси, вдруг один из бояр,
мужчина такой ражий, бог с ним! как заорет в истошный
голос да ну меня из своих ручек плетью!
Разумеется, сначала не заметно было и тени соперничества между матерью и Ниной, — дочь вела себя скромно, бережно, смотрела на мир сквозь ресницы и пред
мужчинами неохотно открывала рот; а глаза матери горели всё жадней, и всё призывней звучал ее
голос.
Патрикей поклонился и вышел прибавить сервиза; а в это время с наблюдательного поста, откуда видно было, как приезжие высаживались, подан
голос, что приезжих только трое, а не четверо, и все
мужчины.
Большая часть
мужчин несколько удивленным
голосом отвечали: «Нет-с, не знаем!», но двое или трое из них сказали ей: «Знаем-с!»
В одну минуту столпилось человек двадцать около того места, где я остановился;
мужчины кричали невнятным
голосом, женщины стонали; все наперерыв старались всползти на вал: цеплялись друг за друга, хватались за траву, дрались, падали и с каким-то нечеловеческим воем катились вниз, где вновь прибегающие топтали их в ногах и лезли через них, чтоб только дойти до меня.
— Позвольте мне рекомендовать себя, — сказал тоненьким
голосом сухощавый и длинный
мужчина.
— Будешь уверять во всем, как нужда заставит, — сказала невеселым
голосом Домна Осиповна. — Мы, женщины, такие несчастные существа, что нам ничего не позволяют делать, и, если мы хлопочем немножко сами о себе, нас называют прозаичными, бессердечными, а если очень понадеемся на
мужчин, нами тяготятся!
«Лоб!» — произнес чей-то громовой
голос, и
мужчина огромного роста поднялся с кресел и пошел ко мне.
Все разбрелись куда попало, и на месте остались только Кирилин, Ачмианов и Никодим Александрыч. Кербалай принес стулья, разостлал на земле ковер и поставил несколько бутылок вина. Пристав Кирилин, высокий, видный
мужчина, во всякую погоду носивший сверх кителя шинель, своею горделивою осанкою, важной походкой и густым, несколько хриплым
голосом напоминал провинциальных полицеймейстеров из молодых. Выражение у него было грустное и сонное, как будто его только что разбудили против его желания.
Я вскочил, услышав шаги и
голоса сверху; но то не были
голоса наших. Палуба «Эспаньолы» приходилась пониже набережной, так что на нее можно было опуститься без сходни.
Голос сказал: «Никого нет на этом свином корыте». Такое начало мне понравилось, и я с нетерпением ждал ответа. «Все равно», — ответил второй
голос, столь небрежный и нежный, что я подумал, не женщина ли отвечает
мужчине. — «Ну, кто там?! — громче сказал первый, — в кубрике свет; эй, молодцы!»
Женщина была Дигэ, — с другим
голосом я никак не смешал бы ее замедленный
голос особого оттенка, который бесполезно передавать, по его лишь ей присущей хладнокровной музыкальности. Кто
мужчина — догадаться не составляло особого труда: мы не забываем
голоса, язвившего нас. Итак, вошли Галуэй и Дигэ.
Сотни
мужчин, от древних старцев, клавших на ночь свои зубы в стакан с водой, до мальчишек, у которых в
голосе бас мешается с дискантом, штатские, военные, люди плешивые и обросшие, как обезьяны, с ног до головы шерстью, взволнованные и бессильные, морфинисты, не скрывавшие перед ней своего порока, красавцы, калеки, развратники, от которых ее иногда тошнило, юноши, плакавшие от тоски первого падения, — все они обнимали ее с бесстыдными словами, с долгими поцелуями, дышали ей в лицо, стонали от пароксизма собачьей страсти, которая — она уже заранее знала — сию минуту сменится у них нескрываемым, непреодолимым отвращением.
Нужно было войти в наш номер
мужчине, — кто бы он ни был, гарсон или барон, — как она меняла взгляд, выражение,
голос, и даже контуры ее фигуры менялись.
Прежде нежели Дрейяк что-нибудь понял, высокий плечистый
мужчина без сюртука, с засученными рукавами, с тяжелым железным ломом, повязанный красным платком, поровнявшись с ним, спросил его громовым
голосом: «Ты с нами?» Дрейяк, бледный и уж несколько нездоровый, не мог сообразить, какое может иметь последствие отказ, и потому медлил с ответом; но новый знакомец был нетерпелив, он взял нашего шевалье за шиворот и, сообщив его телу движение, весьма неприятное, повторил вопрос.
К этой репетиции приехал и наш трагик Тимофеев-Сумской. Это был плечистый
мужчина, вершков четырнадцати ростом, уже немолодой, курчавый, рыжий, с вывороченными белками глаз, рябой от оспы — настоящий мясник или, скорее, палач.
Голос у него был непомерный, и играл он в старой, воющей манере...
— Милая моя, дорогая, — говорил
мужчина растроганным, ослабевшим
голосом, — если бы не это, как бы я тебя любил-то! То есть ветру на тебя дохнуть не позволил бы. Барыней бы у меня была, вот что.
Мимо проезжал обоз и своим мощным громыханием заглушал
голоса мальчиков и тот отдаленный жалобный крик, который уже давно доносился с бульвара: там пьяный
мужчина бил такую же пьяную женщину.
Все они говорили хриплыми, резкими
голосами, бранились, обнимали
мужчин так просто, как будто были на бульваре совсем одни, иногда тут же пили водку и закусывали.
Пронесся тонкий, жужжащий звук камертона. Регент, любимец и баловень купечества, лысый, маленький и толстый
мужчина, в длинном сюртуке, более широкий в заду, чем в плечах, топким
голосом, бережно, точно сообщая хору какую-то нежную тайну, задал тон. Толпа зашевелилась, протяжно вздохнула и стихла.
Мимо молодого человека прошли
мужчина и женщина, и сердце его замерло… Послышался знакомый женский
голос, и потом сиплый мужской, но совсем незнакомый.
Называют одним и тем же словом любовь духовную — любовь к богу и ближнему, и любовь плотскую
мужчины к женщине или женщины к
мужчине. Это большая ошибка. Нет ничего общего между этими двумя чувствами. Первое — духовная любовь к богу и ближнему — есть
голос бога, второе — половая любовь между
мужчиной и женщиной —
голос животного.
В читальне поднялся невообразимый шум. Евстрат Спиридоныч, красный как рак, кричал, стуча ногами. Жестяков кричал. Белебухин кричал. Кричали все интеллигенты, но
голоса всех их покрывал низкий, густой, придушенный бас
мужчины в маске. Танцы благодаря всеобщей сумятице прекратились, и публика повалила из залы к читальне.
Медленным шагом, с важностью во взоре, в походке и
голосе, Николай Александрыч подошел к столу, часто повторяя: «Христос воскресе! Христос воскресе!» Прочие стали перед ним полукругом —
мужчины направо, женщины налево. И начали они друг другу кланяться в землю по три раза и креститься один на другого обеими руками.