Неточные совпадения
И быстреньким шепотом он поведал, что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака, для того чтобы он, Дронов, всю жизнь мучился неутолимым голодом. Он рассказал также, что родился в
год, когда отец его воевал с турками, попал в
плен, принял турецкую веру и теперь живет богато; что ведьма тетка, узнав об этом, выгнала из дома мать и бабушку и что мать очень хотела уйти в Турцию, но бабушка не пустила ее.
«Русский, — отвечал он, — в 1814
году взят французами в
плен, потом при Ватерлоо дрался с англичанами, взят ими, завезен сюда, женился на черной, имею шестерых детей».
— Нет, — я говорю, — я, точно, русский! Отцы, — говорю, — духовные! смилуйтесь, выручите меня отсюда! я здесь уже одиннадцатый
год в
плену томлюсь, и видите, как изувечен: ходить не могу.
Вот уже двадцать
лет, как вы хвастаетесь, что идете исполинскими шагами вперед, а некоторые из вас даже и о каком-то «новом слове» поговаривают — и что же оказывается — что вы беднее, нежели когда-нибудь, что сквернословие более, нежели когда-либо, регулирует ваши отношения к правящим классам, что Колупаевы держат в
плену ваши души, что никто не доверяет вашей солидности, никто не рассчитывает ни на вашу дружбу, ни на вашу неприязнь… ах!
В 1774
году уведено в
плен киргизцами до 1380 человек.
Их было три брата. Старший, известный дерзким покушением на особу короля Станислава Понятовского; меньшой с 1772
года находился в
плену и жил в доме губернатора, которым был он принят как родной.
Калмыки в течение одного
года потеряли 100 000 человек, кои пали жертвою меча или болезней и остались в пустынях Азии в пищу зверям или уведены в
плен и распроданы по отдаленным странам в рабство.
Их ханы: Нурали в Меньшой, Аблай в Средней и Эрали в Большой орде, один за другим нападали на калмыков со всех сторон; и сии беглецы целый
год должны были на пути своем беспрерывно сражаться, защищая свои семейства от
плена и стада от расхищения.
— И здесь, и там, и везде… везде я им нос утру! Поди-тка что выдумали: двести
лет сряду в
плену у себя нас держат!
У меня не был, а проезжал мимо не раз. Смотрел я на него из окна в бинокль: сидит в телеге, обернется лицом к усадьбе и вытаращит глаза. Думал я, думал: никогда у нас никакого „духа“ не бывало и вдруг завелся… Кого ни спросишь: что, мол, за дух такой? — никто ничего не знает, только говорят: строгость пошла. Разумеется, затосковал еще пуще. А ну как и во мне этот „дух“ есть? и меня в преклонных моих
летах в
плен уведут?
Генерал стал было его поддерживать, но я рекомендовал ему прочесть хоть, например, отрывки из «Записок» генерала Перовского, бывшего в двенадцатом
году в
плену у французов.
Но после к
плену он привык,
Стал понимать чужой язык,
Был окрещен святым отцом,
И, с шумным светом незнаком,
Уже хотел во цвете
летИзречь монашеский обет,
Как вдруг однажды он исчез
Осенней ночью.
На улицу, к миру, выходили не для того, чтобы поделиться с ним своими мыслями, а чтобы урвать чужое, схватить его и, принеся домой, истереть, измельчить в голове, между привычными тяжелыми мыслями о буднях, которые медленно тянутся из
года в
год; каждый обывательский дом был темницей, где пойманное новое долго томилось в тесном и темном
плену, а потом, обессиленное, тихо умирало, ничего не рождая.
Сто
лет тому назад, на войне, индейцы взяли в
плен 146 англичан. Их заперли в подземную пещеру, куда не мог проходить воздух.
— Нет, не могу, — сказал Мокей Данилыч. — Двадцать
лет — многое время, что мы не видались с ней. Я, как вам известно, был в бусурманском
плену. Ни письма какого из дому и ни весточки какой-нибудь я не получивал. Мудрено ли в таком случае не узнать самых близких в прежние
годы людей? Сами посудите, Патап Максимыч.
«Тысяча восемьсот такого-то
года, августа в двадцатый день, в Нижегородской ярманке, я, нижеподписавшийся оренбургский первой гильдии купец Махмет Бактемиров Субханкулов, получил от почетного гражданина и первой гильдии купца Марка Данилыча Смолокурова тысячу рублей серебром, с тем, что обязуюсь на будущей Нижегородской ярманке возвратить сии деньги ему самому или кому он прикажет, ежели я, Субханкулов, до тех пор не вывезу в Россию из хивинского
плена находящегося там Мокея Данилова».
— Голубчик ты мой, Мокей Данилыч, зачем старое вспоминать. Что было когда-то, то теперь давно былью поросло, — сказала, видимо, смущенная Дарья Сергевна. — Вот ты воротился из бусурманского
плена и ни по чему не видно, что ты так долго в неволе был. Одет как нельзя лучше, и сам весь молодец. А вот погляди-ка на себя в зеркало, ведь седина твою голову, что инеем, кроет. Про себя не говорю, как есть старая старуха. Какая ж у нас на старости
лет жизнь пойдет? Сам подумай хорошенько!
Француз, живший у нас около четырех
лет, лицо скорее комическое, с разными слабостями и чудачествами, был обломок великой эпохи, бывший военный врач в армии Наполеона, взятый в
плен в 1812
году казаками около города Орши, потом «штаб-лекарь» русской службы, к старости опустившийся до заработка домашнего преподавателя.
В 1777
году, во время похода в Судакских горах, был ранен в шею и в голову стрелою и в руку кинжалом. Обессиленный от потери крови, он упал и был взят в
плен турками.
— Слыхал, и творил по божью слову. Оделял я щедро нищую братью, помогал разоренным от пожара, в голодные
годы, выкупал из
плену басурманского. И старался, чтобы левая рука не знала, что подает правая.
Надо вам сказать, по несчастному случаю, в революцию 30
года я попался к ним в
плен.
В
плену он находился четыре
года, до заключения мира.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812
года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности? Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтоб остановить, отрезать и забрать в
плен всех французов?
Прошедшая жизнь Пьера, его несчастия до 12-го
года (о которых он из слышанных слов составил себе смутное, поэтическое представление), его приключения в Москве,
плен, Платон Каратаев (о котором он слыхал от Пьера), его любовь к Наташе (которую тоже особенною любовью любил мальчик) и главное, его дружба к отцу, которого не помнил Николинька, всё это делало из Пьера для него героя и святыню.
Итальянский корабль, шедший в Генуа, в январе 1784
года был захвачен в
плен «тунизскими разбойниками или мисирскими турками, живущими в Африке».