Неточные совпадения
Он не мог согласиться с тем, что десятки людей, в числе которых и брат его, имели право на основании того, что им рассказали сотни приходивших в столицы краснобаев-добровольцев,
говорить, что они с
газетами выражают волю и мысль народа, и такую мысль, которая выражается в мщении и убийстве.
— Да это
газеты все одно
говорят, — сказал князь. — Это правда. Да уж так-то всё одно, что точно лягушки перед грозой. Из-за них и не слыхать ничего.
— Лягушки ли, не лягушки, — я
газет не издаю и защищать их не хочу; но я
говорю о единомыслии в мире интеллигенции, — сказал Сергей Иванович, обращаясь к брату.
Вместо вопросов: «Почем, батюшка, продали меру овса? как воспользовались вчерашней порошей?» —
говорили: «А что пишут в
газетах, не выпустили ли опять Наполеона из острова?» Купцы этого сильно опасались, ибо совершенно верили предсказанию одного пророка, уже три года сидевшего в остроге; пророк пришел неизвестно откуда в лаптях и нагольном тулупе, страшно отзывавшемся тухлой рыбой, и возвестил, что Наполеон есть антихрист и держится на каменной цепи, за шестью стенами и семью морями, но после разорвет цепь и овладеет всем миром.
Однако ж минуту спустя он тут же стал хитрить и попробовал было вывернуться,
говоря, что, впрочем, в Англии очень усовершенствована механика, что видно по
газетам, как один изобрел деревянные ноги таким образом, что при одном прикосновении к незаметной пружинке уносили эти ноги человека бог знает в какие места, так что после нигде и отыскать его нельзя было.
Долго бессмысленно смотрел я в книгу диалогов, но от слез, набиравшихся мне в глаза при мысли о предстоящей разлуке, не мог читать; когда же пришло время
говорить их Карлу Иванычу, который, зажмурившись, слушал меня (это был дурной признак), именно на том месте, где один
говорит: «Wo kommen Sie her?», [Откуда вы идете? (нем.)] а другой отвечает: «Ich komme vom Kaffe-Hause», [Я иду из кофейни (нем.).] — я не мог более удерживать слез и от рыданий не мог произнести: «Haben Sie die Zeitung nicht gelesen?» [Вы не читали
газеты? (нем.)]
Он вышел в другую улицу. «Ба! „Хрустальный дворец“! Давеча Разумихин
говорил, про „Хрустальный дворец“. Только, чего бишь я хотел-то? Да, прочесть!.. Зосимов
говорил, что в
газетах читал…»
Рассказывая Спивак о выставке, о ярмарке, Клим Самгин почувствовал, что умиление, испытанное им, осталось только в памяти, но как чувство — исчезло. Он понимал, что
говорит неинтересно. Его стесняло желание найти свою линию между неумеренными славословиями одних
газет и ворчливым скептицизмом других, а кроме того, он боялся попасть в тон грубоватых и глумливых статеек Инокова.
Смутно поняв, что начал он слишком задорным тоном и что слова, давно облюбованные им, туго вспоминаются, недостаточно легко идут с языка, Самгин на минуту замолчал, осматривая всех. Спивак, стоя у окна, растекалась по тусклым стеклам голубым пятном. Брат стоял у стола, держа пред глазами лист
газеты, и через нее мутно смотрел на Кутузова, который, усмехаясь,
говорил ему что-то.
— Языческая простота! Я сижу в ресторане, с
газетой в руках, против меня за другим столом — очень миленькая девушка. Вдруг она
говорит мне: «Вы, кажется, не столько читаете, как любуетесь моими панталонами», — она сидела, положив ногу на ногу…
Газета монархистов утверждала, что это — «акт политической разнузданности», и обе
говорили, что показания очевидцев о количестве нападавших резко противоречивы: одни
говорят — нападали двое, другие видели только одного, а есть свидетель, который утверждает, что извозчик — участвовал в грабеже.
Государственная дума торжественно зачеркнула все свои разногласия с правительством, патриотически манифестируют студенты, из провинций на имя царя летят сотни телеграмм, в них говорится о готовности к битве и уверенности в победе,
газетами сообщаются факты «свирепости тевтонов», литераторы в прозе и в стихах угрожают немцам гибелью и всюду хвалебно
говорят о героизме донского казака Козьмы Крючкова, который изрубил шашкой и пронзил пикой одиннадцать немецких кавалеристов.
— Вчера, у одного сочинителя, Савва Морозов сообщал о посещении промышленниками Витте.
Говорил, что этот пройдоха, очевидно, затевает какую-то подлую и крупную игру. Затем сказал, что возможно, — не сегодня-завтра, — в городе будет распоряжаться великий князь Владимир и среди интеллигенции, наверное, будут аресты. Не исключаются, конечно, погромы редакций
газет, журналов.
Эта картина
говорит больше, другая сила рисует ее огненной кистью, — не та сила восставшего мужика, о которой ежедневно пишут
газеты, явно — любуясь ею, а тайно, наверное, боясь.
Но и пение ненадолго прекратило ворчливый ропот людей, давно знакомых Самгину, — людей, которых он считал глуповатыми и чуждыми вопросов политики. Странно было слышать и не верилось, что эти анекдотические люди, погруженные в свои мелкие интересы, вдруг расширили их и вот уже
говорят о договоре с Германией, о кабале бюрократов, пожалуй, более резко, чем
газеты, потому что
говорят просто.
За утренним чаем небрежно просматривал две местные
газеты, — одна из них каждый день истерически кричала о засилии инородцев, безумии левых партий и приглашала Россию «вернуться к национальной правде», другая, ссылаясь на статьи первой, уговаривала «беречь Думу — храм свободного, разумного слова» и доказывала, что «левые» в Думе
говорят неразумно.
— Деньги — будут. И будет
газета, —
говорил Дронов. Его лицо раздувалось, точно пузырь, краснело, глаза ослепленно мигали, точно он смотрел на огонь слишком яркий.
— Как живем? Да — все так же. Редактор — плачет, потому что ни люди, ни события не хотят считаться с ним. Робинзон — уходит от нас, бунтует,
говорит, что
газета глупая и пошлая и что ежедневно, под заголовком, надобно печатать крупным шрифтом: «Долой самодержавие». Он тоже, должно быть, скоро умрет…
— Предупреждаю, — на улицах очень беспокойно, —
говорил Макаров, прихлебывая кофе,
говорил, как будто читая вслух неинтересную статью
газеты.
Он знал все, о чем
говорят в «кулуарах» Государственной думы, внутри фракций, в министерствах, в редакциях
газет, знал множество анекдотических глупостей о жизни царской семьи, он находил время читать текущую политическую литературу и, наскакивая на Самгина, спрашивал...
Затем он сказал, что за девять лет работы в
газетах цензура уничтожила у него одиннадцать томов, считая по двадцать печатных листов в томе и по сорок тысяч знаков в листе. Самгин слышал, что Робинзон
говорит это не с горечью, а с гордостью.
Он
говорил еще долго и кончил советом Самгину: отобрать и свезти в склад вещи, которые он оставляет за собой, оценить все, что намерен продать, напечатать в
газетах объявление о продаже или устроить аукцион.
— Мы проиграли в Польше потому, что нас предают евреи. Об этом еще не пишут
газеты, но об этом уже
говорят.
Об издании
газеты он уже ж
говорил, а на вопрос Самгина пробормотал...
— Это — меньше того, что пишут в наших буржуазных
газетах, не
говоря о «Юманите». Незнакомые люди, это стесняет вас?
Дронов вертелся, кипел, потел, он продолжал ожесточенно искать денег на издание
газеты, а Тося, усмехаясь,
говорила...
«Негодяй. Пошляк и жулик.
Газета — вот все, что он мог выдумать. Была такая ничтожная
газета “Копейка”. Но он очень хорошо характеризовал себя, сказав: “Буду
говорить прямо, хотя намерен
говорить о себе”».
— Только ты при нем, Варя, не все
говори; он царскую фамилию уважает, и даже
газету из Петербурга присылают ему. Чудак он.
Поговорив еще минуты три на эту тему, он предложил Самгину пойти на совещание по организации министерской
газеты.
По субботам в редакции сходились сотрудники и доброжелатели
газеты, люди, очевидно, любившие
поговорить всюду где можно и о чем угодно.
— Ну, что у вас там, в центре? По
газетам не поймешь: не то — все еще революция, не то — уже реакция? Я, конечно, не о том, что
говорят и пишут, а — что думают? От того, что пишут, только глупеешь. Одни командуют: раздувай огонь, другие — гаси его! А третьи предлагают гасить огонь соломой…
— У вас — критический ум, —
говорила она ласково. — Вы человек начитанный, почему бы вам не попробовать писать, а? Сначала — рецензии о книгах, а затем, набив руку… Кстати, ваш отчим с нового года будет издавать
газету…
Я толкнулся во флигель к Николаю Васильевичу — дома нет, а между тем его нигде не видно, ни на Pointe, [Стрелке (фр.).] ни у Излера, куда он хаживал инкогнито, как он
говорит. Я — в город, в клуб — к Петру Ивановичу. Тот уж издали, из-за
газет, лукаво выглянул на меня и улыбнулся: «Знаю, знаю, зачем,
говорит: что, дверь захлопнулась, оброк прекратился!..»
Версилов,
говорит, это точь-в-точь как генералы здешние, которых в
газетах описывают; разоденется генерал во все ордена и пойдет по всем гувернанткам, что в
газетах публикуются, и ходит и что надо находит; а коли не найдет чего надо, посидит,
поговорит, наобещает с три короба и уйдет, — все-таки развлечение себе доставил».
Входит барыня: видим, одета уж очень хорошо, говорит-то хоть и по-русски, но немецкого как будто выговору: „Вы,
говорит, публиковались в
газете, что уроки даете?“ Так мы ей обрадовались тогда, посадили ее, смеется так она ласково: „Не ко мне,
говорит, а у племянницы моей дети маленькие; коли угодно, пожалуйте к нам, там и сговоримся“.
Снесли мы куцавейку, на заячьем меху была, продали, пошла она в
газету и вот тут-то публиковалась: приготовляет, дескать, изо всех наук и из арифметики: „Хоть по тридцати копеек,
говорит, будут платить“.
«Я,
говорит, ваше объявление в
газете прочел, вы,
говорит, не так, сударыня, его написали, так что даже повредить себе тем самым можете».
Не
говорю уже о том, как раскудахтались
газеты об успехах американцев в Японии, о торговом трактате.
Вчера, 17-го, какая встреча: обедаем;
говорят, шкуна какая-то видна. Велено поднять флаг и выпалить из пушки. Она подняла наш флаг. Браво! Шкуна «Восток» идет к нам с вестями из Европы, с письмами… Все ожило. Через час мы читали
газеты, знали все, что случилось в Европе по март. Пошли толки, рассуждения, ожидания. Нашим судам велено идти к русским берегам. Что-то будет? Скорей бы добраться: всего двести пятьдесят миль осталось до места, где предположено ждать дальнейших приказаний.
— Это мы втроем дали три тысячи, я, брат Иван и Катерина Ивановна, а доктора из Москвы выписала за две тысячи уж она сама. Адвокат Фетюкович больше бы взял, да дело это получило огласку по всей России, во всех
газетах и журналах о нем
говорят, Фетюкович и согласился больше для славы приехать, потому что слишком уж знаменитое дело стало. Я его вчера видел.
Статейки эти,
говорят, были так всегда любопытно и пикантно составлены, что быстро пошли в ход, и уж в этом одном молодой человек оказал все свое практическое и умственное превосходство над тою многочисленною, вечно нуждающеюся и несчастною частью нашей учащейся молодежи обоего пола, которая в столицах, по обыкновению, с утра до ночи обивает пороги разных
газет и журналов, не умея ничего лучше выдумать, кроме вечного повторения одной и той же просьбы о переводах с французского или о переписке.
Одно время он брал откуда-то гамбургскую
газету, но не мог примириться, что немцы печатают немецкими буквами, всякий раз показывал мне разницу между французской печатью и немецкой и
говорил, что от этих вычурных готических букв с хвостиками слабеет зрение.
— Не откажусь-с. Да-с, так вы, Василий Порфирыч, изволили
говорить, что в
газетах комету предвещают?
Я
говорил уже, что философские мысли мне приходили в голову в условиях, которые могут показаться не соответствующими, в кинематографе, при чтении романа, при разговоре с людьми, ничего философского в себе не заключающем, при чтении
газеты, при прогулке в лесу.
— Что такое? Что еще за англичанин? —
говорит священник. —
Газеты дело мирское и к предмету не относятся. Вот скажи лучше, какой сегодня…
«Выписал я, знаете,
газету Трубникова…» или «Об этом надо бы написать Трубникову…» —
говорили друг другу обыватели, и «Биржевые ведомости» замелькали в городе, вытесняя традиционный «Сын отечества», и успешно соперничали с «Голосом».
— Я ходил к нему, к хохлу, и
говорил с ним. Как,
говорю, вам не совестно тому подобными делами заниматься? А он смеется и
говорит: «Подождите, вот мы свою
газету откроем и прижимать вас будем, толстосумов». Это как, по-вашему? А потом он совсем обошел стариков, взял доверенность от Анфусы Гавриловны и хочет в гласные баллотироваться, значит, в думу. Настоящий яд…
Втайне старик очень сочувствовал этой местной
газете, хотя открыто этого и не высказывал. Для такой политики было достаточно причин. За дочь Тарас Семеныч искренне радовался, потому что она, наконец, нашла себе занятие и больше не скучала. Теперь и он мог с ней
поговорить о разных делах.
Особым выдающимся торжеством явилось открытие первой
газеты в Заполье. Главными представителями этого органа явились Харченко и доктор Кочетов. Последний даже не был пьян и поэтому чувствовал себя в грустном настроении.
Говорили речи, предлагали тосты и составляли планы похода против плутократов. Харченко расчувствовался и даже прослезился. На торжестве присутствовал Харитон Артемьич и мог только удивляться, чему люди обрадовались.
— Ничего, не беспокойся, — уверял Мышников. — Коли на то пошло, так мы свою
газету откроем… Одним словом, вздор, и не стоит
говорить.