Неточные совпадения
Сам же он во всю жизнь свою не ходил по другой улице, кроме той, которая вела к месту его службы, где не было никаких публичных красивых
зданий; не замечал никого из встречных, был ли он генерал или князь;
в глаза не знал прихотей, какие дразнят
в столицах
людей, падких на невоздержанье, и даже отроду не был
в театре.
Плывущей своей походкой этот важный
человек переходил из одного
здания в другое, каменное лицо его было неподвижно, только чуть-чуть вздрагивали широкие ноздри монгольского носа и сокращалась брезгливая губа, но ее движение было заметно лишь потому, что щетинились серые волосы
в углах рта.
Это впечатление спутанного хоровода, ленивой, но мощной толкотни, усиливали игрушечные фигурки
людей, осторожно шагавших между
зданий, по изогнутым путям;
людей было немного, и лишь редкие из них торопливо разбегались
в разных направлениях, большинство же вызывало мысль о заплутавшихся, ищущих.
Очень пыльно было
в доме, и эта пыльная пустота, обесцвечивая мысли, высасывала их. По комнатам, по двору лениво расхаживала прислуга, Клим смотрел на нее, как смотрят из окна вагона на коров вдали,
в полях. Скука заплескивала его, возникая отовсюду, от всех
людей,
зданий, вещей, от всей массы города, прижавшегося на берегу тихой, мутной реки. Картины выставки линяли, забывались, как сновидение, и думалось, что их обесцвечивает, поглощает эта маленькая, сизая фигурка царя.
По панелям, смазанным жидкой грязью,
люди шагали чрезмерно торопливо и были неестественно одноцветны. Каменные и тоже одноцветные серые дома, не разъединенные заборами, тесно прижатые один к другому, являлись глазу как единое и бесконечное
здание. Его нижний этаж, ярко освещенный, приплюснут к земле и вдавлен
в нее, а верхние, темные, вздымались
в серую муть, за которой небо не чувствовалось.
На улице
люди быстро разделились, большинство, не очень уверенно покрикивая ура, пошло встречу музыке, меньшинство быстро двинулось направо, прочь от дворца, а
люди в ограде плотно прижались к стенам
здания, освободив пред дворцом пространство, покрытое снегом, истоптанным
в серую пыль.
Клим Самгин подумал: упади она, и погибнут сотни
людей из Охотного ряда, из Китай-города, с Ордынки и Арбата, замоскворецкие
люди из пьес Островского. Еще большие сотни,
в ужасе пред смертью, изувечат, передавят друг друга. Или какой-нибудь иной ужас взорвет это крепко спрессованное тело, и тогда оно, разрушенное, разрушит все вокруг, все
здания, храмы, стены Кремля.
Пред ним снова встал сизый, точно голубь, человечек на фоне льдистых стекол двери балкона. Он почувствовал что-то неприятно аллегорическое
в этой фигурке, прилепившейся, как бездушная, немая деталь огромного
здания, высоко над массой коленопреклоненных, восторженно ревущих
людей. О ней хотелось забыть, так же как о Лидии и о ее муже.
Да, тяжелый город, скучный, и есть
в нем —
в зданиях и
в людях — что-то угнетающе напряженное.
Дойдя до конца проспекта, он увидал, что выход ко дворцу прегражден двумя рядами мелких солдат. Толпа придвинула Самгина вплоть к солдатам, он остановился с края фронта, внимательно разглядывая пехотинцев, очень захудалых, несчастненьких. Было их, вероятно, меньше двух сотен, левый фланг упирался
в стену
здания на углу Невского, правый —
в решетку сквера. Что они могли сделать против нескольких тысяч
людей, стоявших на всем протяжении от Невского до Исакиевской площади?
И сама история только
в тоску повергает: учишь, читаешь, что вот-де настала година бедствий, несчастлив
человек; вот собирается с силами, работает, гомозится, страшно терпит и трудится, все готовит ясные дни. Вот настали они — тут бы хоть сама история отдохнула: нет, опять появились тучи, опять
здание рухнуло, опять работать, гомозиться… Не остановятся ясные дни, бегут — и все течет жизнь, все течет, все ломка да ломка.
Вообще мы старались быть любезны с гостями, показывали им, после завтрака, картинки и, между прочим,
в книге Зибольда изображение японских видов:
людей,
зданий, пейзажей и прочего.
Возвращаясь
в город, мы, между деревень, наткнулись на казармы и на плац. Большие желтые
здания,
в которых поместится до тысячи
человек, шли по обеим сторонам дороги. Полковник сидел
в креслах на открытом воздухе, на большой, расчищенной луговине, у гауптвахты; молодые офицеры учили солдат. Ученье делают здесь с десяти часов до двенадцати утра и с пяти до восьми вечера.
Но
человек терпеливо, на обломках старого, строил новое
здание крепче и ставил фонарь и теперь зажигает опять огонь и,
в свою очередь, смеется над ветром.
Несколько
человек мужчин и женщин, большей частью с узелками, стояли тут на этом повороте к тюрьме, шагах
в ста от нее. Справа были невысокие деревянные строения, слева двухэтажный дом с какой-то вывеской. Само огромное каменное
здание тюрьмы было впереди, и к нему не подпускали посетителей. Часовой солдат с ружьем ходил взад и вперед, строго окрикивая тех, которые хотели обойти его.
Скажи мне сам прямо, я зову тебя — отвечай: представь, что это ты сам возводишь
здание судьбы человеческой с целью
в финале осчастливить
людей, дать им наконец мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачонком
в грудь, и на неотомщенных слезках его основать это
здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги!
В Медицинской академии есть много
людей всяких сортов, есть, между прочим, и семинаристы: они имеют знакомства
в Духовной академии, — через них были
в ней знакомства и у Лопухова. Один из знакомых ему студентов Духовной академии, — не близкий, но хороший знакомый, — кончил курс год тому назад и был священником
в каком-то
здании с бесконечными коридорами на Васильевском острове. Вот к нему-то и отправился Лопухов, и по экстренности случая и позднему времени, даже на извозчике.
После 1812 года дворец Хераскова перешел во владение графа Разумовского, который и пристроил два боковых крыла, сделавших еще более грандиозным это красивое
здание на Тверской. Самый же дворец с его роскошными залами, где среди мраморных колонн собирался цвет просвещеннейших
людей тогдашней России, остался
в полной неприкосновенности, и
в 1831 году
в нем поселился Английский клуб.
Затихшее
здание гимназии
в эти часы представляется мне теперь чем-то вроде огромного резонатора,
в котором педагогический хор настраивает на известный лад умы и души сотен будущих
людей.
Когда-то промысел находился
в руках японцев; при Мицуле
в Мауке было более 30 японских
зданий,
в которых постоянно жило 40 душ обоего пола, а весною приезжало сюда из Японии еще около 300
человек, работавших вместе с айносами, которые тогда составляли тут главную рабочую силу.
А по сю сторону перегородки, прислонившись к замасленному карнизу ее, стоят
люди кабальные, подневольные,
люди, обуреваемые жаждой стяжания, стоят и
в безысходной тоске внемлют гимну собственности, который вопиет из всех стен этого мрачного
здания!
Но старая, историческая рознь, разделявшая некогда гордый панский зáмок и мещанскую униатскую часовню, продолжалась и после их смерти: ее поддерживали копошившиеся
в этих дряхлых трупах черви, занимавшие уцелевшие углы подземелья, подвалы. Этими могильными червями умерших
зданий были
люди.
Она похожа на огромное
здание с тысячами комнат,
в которых свет, пение, чудные картины, умные, изящные
люди, смех, танцы, любовь — все, что есть великого и грозного
в искусстве.
—
Людей нет-с! И
здание можно бы выстроить, и полы
в нем настлать, и крышу вывести, да за малым дело стало:
людей нет-с! — настаивал Удав.
Что было дальше — я не помню. Кажется, я хотел еще что-то спросить, но, к счастию, не спросил, а оглянулся кругом. Вижу: с одной стороны высится Мальберг, с другой — Бедерлей, а я… стою
в дыре и рассуждаю с бесшабашными советниками об «увенчании
здания», о том, что
людей нет, мыслей нет, а есть только устав о кантонистах, да и тот еще надо
в архиве отыскивать… И так мне вдруг сделалось совестно, так совестно, что я круто оборвал разговор, воскликнув...
Не знаю, верно ли, но утверждали еще, что
в Петербурге было отыскано
в то же самое время какое-то громадное, противоестественное и противогосударственное общество,
человек в тринадцать, и чуть не потрясшее
здание.
Скука, холодная и нудная, дышит отовсюду: от земли, прикрытой грязным снегом, от серых сугробов на крышах, от мясного кирпича
зданий; скука поднимается из труб серым дымом и ползет
в серенькое, низкое, пустое небо; скукой дымятся лошади, дышат
люди.
Жизнь вообще казалась мне бессвязной, нелепой,
в ней было слишком много явно глупого. Вот мы перестраиваем лавки, а весною половодье затопит их, выпятит полы, исковеркает наружные двери; спадет вода — загниют балки. Из года
в год на протяжении десятилетий вода заливает ярмарку, портит
здания, мостовые; эти ежегодные потопы приносят огромные убытки
людям, и все знают, что потопы эти не устранятся сами собою.
Была одна минута, когда, казалось, город дрогнул под влиянием того, что происходило около Central park’а… Уезжавшие вагоны заторопились, встречные остановились
в нерешимости, перестали вертеться краны, и
люди на постройке перестали ползать взад и вперед… Рабочие смотрели с любопытством и сочувствием на толпу, опрокинувшую полицию и готовую ринуться через площадь на ближайшие
здания и улицы.
Впрочем, странный
человек пошел покорно, как заведенная машина, туда, где над городом стояло зарево и, точно венец, плавало
в воздухе кольцо электрических огней над
зданием газетного дома…
На небольшой площадке, невдалеке от огромного
здания газеты «Tribune», странный
человек зачерпнул воды у фонтана и пил ее с большой жадностью, не обращая внимания на то, что
в грязном водоеме два маленьких оборванца плавали и ныряли за никелевыми и медными монетками, которые им на потеху кидали прохожие.
Расплавленный чугун огненным озером лежал на земле, кругом стояли черные
здания, черные
люди бродили, как нечистые духи, черный дым уходил
в темное мглистое небо, и колокола паровозов все звонили среди ночи, однообразно и тревожно…
Но он спал, когда поезд остановился на довольно продолжительное время у небольшой станции. Невдалеке от вокзала, среди вырубки, виднелись
здания из свежесрубленного леса. На платформе царствовало необычайное оживление: выгружали земледельческие машины и камень, слышалась беготня и громкие крики на странном горловом жаргоне. Пассажиры-американцы с любопытством выглядывали
в окна, находя, по-видимому, что эти
люди суетятся гораздо больше, чем бы следовало при данных обстоятельствах.
По двору,
в смолистом зное, точно мухи по стеклу, ползают усталые, сердитые монахи, а старый, важный козёл, стоя
в дверях конюшни, смотрит умными коричневыми глазами, как
люди ныряют с припёка
в тень
зданий, и трясёт рыжей бородой, заботливо расчёсанной конюхом.
Набитые полуслепыми
людьми, которые равнодушно верят всему, что не тревожит, не мешает им жить
в привычном, грязном, зазорном покое, — распластались, развалились эти чужие друг другу города по великой земле, точно груды кирпича, брёвен и досок, заготовленных кем-то, кто хотел возвести сказочно огромное
здание, но тот, кто заготовил всё это богатство, — пропал, исчез, и весь дорогой материал тоже пропадает без строителя и хозяина, медленно сгнивая под зимними снегами и дождями осени.
Непривычно большие
здания, тесно прижавшись друг к другу, смотрели на
людей угрюмо, точно чьи-то начальственные, широкие и глазастые рожи
в очках.
Вогнутым полукругом стоит тяжелое мраморное
здание вокзала, раскинув свои крылья, точно желая обнять
людей. Из порта доносится тяжкое дыхание пароходов, глухая работа винта
в воде, звон цепей, свистки и крики — на площади тихо, душно
в всё облито жарким солнцем. На балконах и
в окнах домов — женщины, с цветами
в руках, празднично одетые фигурки детей, точно цветы.
Климков согнулся, пролезая
в маленькую дверь, и пошёл по тёмному коридору под сводом
здания на огонь, слабо мерцавший где-то
в глубине двора. Оттуда навстречу подползал шорох ног по камням, негромкие голоса и знакомый, гнусавый, противный звук… Климков остановился, послушал, тихо повернулся и пошёл назад к воротам, приподняв плечи, желая скрыть лицо воротником пальто. Он уже подошёл к двери, хотел постучать
в неё, но она отворилась сама, из неё вынырнул
человек, споткнулся, задел Евсея рукой и выругался...
Севастьянушка
в этих делах был
человек опытный. Он прежде всего обратился к смотрителю дома, всегда старавшемуся представить из себя
человека, знающего даже, что крысы под полом делают
в целом
здании.
Одни говорили, что виноват Колесников, уже давно начавший склоняться к большим крайностям, и партия сама предложила ему выйти; другие обвиняли партию
в бездеятельности и дрязгах, о Колесникове же говорили как о
человеке огромной энергии, имеющем боевое прошлое и действительно приговоренном к смертной казни за убийство Н-ского губернатора: Колесникову удалось бежать из самого
здания суда, и
в свое время это отчаянно-смелое бегство вызвало разговоры по всей России.
Сестер выдворили
в Служнюю слободу, а все обительские
здания были заняты воинскими
людьми.
Здание Академии художеств начинают исправлять и переделывать
в год открытия другого
здания,
в котором общество русское, недавно судимое при закрытых дверях, само
в лице избранных
людей своих станет судьею факта по совести и по убеждению внутреннему.
Человек, который на одной талантливости созидает
здание своего будущего благополучия, — это
человек, у которого есть пламенное сердце, но
в этом сердце нет ничего, кроме погадки готовности.
Машинально я прошел
в дальний конец завода, где стояли домны, и опустился на низенькую скамеечку, приставленную к кирпичной стене какого-то
здания; вид раздавленного
человека подействовал на нервы самым угнетающим образом.
На единении умов зиждется все
здание человечества; только
в низших, мелких и чисто животных желаниях
люди распадаются.
Он выбежал на улицу, пробежал ее до конца, свернул
в переулок и очутился у подъезда небольшого
здания неприятной архитектуры. Серый
человек, косой и мрачный, глядя не на Короткова, а куда-то
в сторону, спросил...
Всё теснее сдвигает
человек этот вокруг меня камни стен, опускает он свод
здания на голову мою; тесно мне и тяжело
в пыли его слов.
Он мог читать мысли других
людей; видел
в вещах всю их историю; большие вязы
в больничном саду рассказывали ему целые легенды из пережитого;
здание, действительно построенное довольно давно, он считал постройкой Петра Великого и был уверен, что царь жил
в нем
в эпоху Полтавской битвы.
Он населил маленькое
здание мертвецкой десятками и сотнями давно умерших
людей и пристально вглядывался
в оконце, выходившее из ее подвала
в уголок сада, видя
в неровном отражении света
в старом радужном и грязном стекле знакомые черты, виденные им когда-то
в жизни или на портретах.
Любовь. Глупости, мама! Какое дело богу, природе, солнцу — до нас? Мы лежим на дороге
людей, как обломки какого-то старого, тяжёлого
здания, может быть — тюрьмы… мы валяемся
в пыли разрушения и мешаем
людям идти… нас задевают ногами, мы бессмысленно испытываем боль… иногда, запнувшись за нас, кто-нибудь падает, ломая себе кости…