Неточные совпадения
Послала бы
Я
в город братца-сокола:
«Мил братец! шелку, гарусу
Купи —
семи цветов,
Да гарнитуру синего!»
Я по углам бы вышила
Москву, царя с царицею,
Да Киев, да Царьград,
А посередке — солнышко,
И эту занавесочку
В окошке бы повесила,
Авось ты загляделся бы,
Меня бы промигал!..
Изложив таким манером нечто
в свое извинение, не могу не присовокупить, что родной наш
город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет три реки и,
в согласность древнему Риму, на
семи горах построен, на коих
в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно лошадей побивается. Разница
в том только состоит, что
в Риме сияло нечестие, а у нас — благочестие, Рим заражало буйство, а нас — кротость,
в Риме бушевала подлая чернь, а у нас — начальники.
Чичиков продал тут же ветхий дворишко с ничтожной землицей за тысячу рублей, а
семью людей перевел
в город, располагаясь основаться
в нем и заняться службой.
Мери пошла к нему
в шесть часов вечера. Около
семи рассказчица встретила ее на дороге к Лиссу. Заплаканная и расстроенная, Мери сказала, что идет
в город заложить обручальное кольцо. Она прибавила, что Меннерс соглашался дать денег, но требовал за это любви. Мери ничего не добилась.
Он лет
семи и гуляет
в праздничный день, под вечер, с своим отцом за
городом.
В этот вечер Самгины узнали, что Митрофанов, Иван Петрович, сын купца, родился
в городе Шуе,
семь лет сидел
в гимназии, кончил пять классов, а
в шестом учиться не захотелось.
— А теперь вот, зачатый великими трудами тех людей, от коих даже праха не осталось, разросся значительный
город, которому и
в красоте не откажешь, вмещает около
семи десятков тысяч русских людей и все растет, растет тихонько.
В тихом-то трудолюбии больше геройства, чем
в бойких наскоках. Поверьте слову: землю вскачь не пашут, — повторил Козлов, очевидно, любимую свою поговорку.
Он заслужил
в городе славу азартнейшего игрока
в винт, и Самгин вспомнил, как
в комнате присяжных поверенных при окружном суде рассказывали: однажды Гудим и его партнеры играли непрерывно двадцать
семь часов, а на двадцать восьмом один из них, сыграв «большой шлем», от радости помер, чем и предоставил Леониду Андрееву возможность написать хороший рассказ.
Вверху стола сидел старик Корчагин; рядом с ним, с левой стороны, доктор, с другой — гость Иван Иванович Колосов, бывший губернский предводитель, теперь член правления банка, либеральный товарищ Корчагина; потом с левой стороны — miss Редер, гувернантка маленькой сестры Мисси, и сама четырехлетняя девочка; с правой, напротив — брат Мисси, единственный сын Корчагиных, гимназист VI класса, Петя, для которого вся
семья, ожидая его экзаменов, оставалась
в городе, еще студент-репетитор; потом слева — Катерина Алексеевна, сорокалетняя девица-славянофилка; напротив — Михаил Сергеевич или Миша Телегин, двоюродный брат Мисси, и внизу стола сама Мисси и подле нее нетронутый прибор.
Когда
в губернском
городе С. приезжие жаловались на скуку и однообразие жизни, то местные жители, как бы оправдываясь, говорили, что, напротив,
в С. очень хорошо, что
в С. есть библиотека, театр, клуб, бывают балы, что, наконец, есть умные, интересные, приятные
семьи, с которыми можно завести знакомства. И указывали на
семью Туркиных как на самую образованную и талантливую.
Был
в исходе июнь, и вот встреча наша назавтра, за
городом,
в семь часов утра — и воистину случилось тут со мной нечто как бы роковое.
Раз пикник всем
городом был, поехали на
семи тройках;
в темноте, зимой,
в санях, стал я жать одну соседскую девичью ручку и принудил к поцелуям эту девочку, дочку чиновника, бедную, милую, кроткую, безответную.
Вот и послала ему две тысячи рублей, хоть Дубровский не раз приходил мне
в голову, да думаю:
город близко, всего
семь верст, авось бог пронесет.
Часто мы ходили с Ником за
город, у нас были любимые места — Воробьевы горы, поля за Драгомиловской заставой. Он приходил за мной с Зонненбергом часов
в шесть или
семь утра и, если я спал, бросал
в мое окно песок и маленькие камешки. Я просыпался, улыбаясь, и торопился выйти к нему.
Каждые три года он ездил
в веселой компании
в губернский
город, наблюдая, чтоб было налицо требуемое законом число голосов (кажется, не меньше
семи;
в противном случае уезд объявлялся несамостоятельным и присоединялся к соседнему уезду), и члены компании, поделив между собою должностные места, возвращались домой княжить и володеть.
Святая неделя проходит тихо. Наступило полное бездорожье, так что
в светлое воскресенье
семья вынуждена выехать из дома засветло и только с помощью всей барщины успевает попасть
в приходскую церковь к заутрене. А с бездорожьем и гости притихли; соседи заперлись по домам и отдыхают; даже женихи приехали из
города, рискуя на каждом шагу окунуться
в зажоре.
Могила отца была обнесена решеткой и заросла травой. Над ней стоял деревянный крест, и краткая надпись передавала кратчайшее содержание жизни: родился тогда-то, был судьей, умер тогда-то… На камень не было денег у осиротевшей
семьи. Пока мы были
в городе, мать и сестра каждую весну приносили на могилу венки из цветов. Потом нас всех разнесло по широкому свету. Могила стояла одинокая, и теперь, наверное, от нее не осталось следа…
Похворал отец-то, недель
семь валялся и нет-нет да скажет: «Эх, мама, едем с нами
в другие
города — скушновато здесь!» Скоро и вышло ему ехать
в Астрахань; ждали туда летом царя, а отцу твоему было поручено триумфальные ворота строить.
В настоящее время на Сахалине мы имеем уже три уездных
города,
в которых живут чиновники и офицеры с
семьями.
Теперь я
в ожидании
семьи, которая повезет Аннушку к Марье Александровне. Заключу мою беседу с тобой, когда эта
семья явится ко мне. Им поручу бросить
в ящик
в первом
городе мой штемпелевой.
Annette советует мне перепроситься
в Ялуторовск, но я еще не решаюсь
в ожидании Оболенского и по некоторой привычке, которую ко мне сделали
в семье Ивашева. Без меня у них будет очень пусто — они неохотно меня отпускают
в Тобольск, хотя мне кажется, что я очень плохой нынче собеседник.
В Ялуторовске мне было бы лучше, с Якушкиным мы бы спорили и мирились. Там и климат лучше, а особенно соблазнительно, что возле самого
города есть роща, между тем как здесь далеко ходить до тени дерева…
Пришло известие, что Роберт Блюм расстрелян.
Семья Райнеров впала
в ужас. Старушка мать Ульриха Райнера, переехавшая было к сыну, отпросилась у него опять
в тихую иезуитскую Женеву. Старая француженка везде ждала гренадеров Сюррирье и просила отпустить с нею и внука
в ее безмятежно-молитвенный
город.
Бахаревы вскоре после Святой недели всей
семьей переехали из
города в деревню, а Гловацкие жили, по обыкновению, безвыездно
в своем домике.
Село Мерево отстоит сорок верст от губернского
города и
семь от уездного,
в котором отец Гловацкой служит смотрителем уездного училища.
Возвратясь
в деревню с
семьею после непродолжительного житья
в городе, Лиза опять изменилась.
Лиза уж совсем эмансипировалась из-под домашнего влияния и на таких положениях уехала на третий день после прощального вечера со всею своею
семьею в губернский
город.
Шесть лет и
семь месяцев я жил
в городе у сапожного мастера, и хозяин любил меня.
И останется он постоянным жителем
города С.-Петербурга, и наймет себе девицу Сузетту, а Марью Потапьевну шлет
в К.,
в жертву издевкам Анны Ивановны и
семьи Николая Осиповича…
— Нечистая она, наша бабья любовь!.. Любим мы то, что нам надо. А вот смотрю я на вас, — о матери вы тоскуете, — зачем она вам? И все другие люди за народ страдают,
в тюрьмы идут и
в Сибирь, умирают… Девушки молодые ходят ночью, одни, по грязи, по снегу,
в дождик, — идут
семь верст из
города к нам. Кто их гонит, кто толкает? Любят они! Вот они — чисто любят! Веруют! Веруют, Андрюша! А я — не умею так! Я люблю свое, близкое!
Никто не мог бы также сказать, откуда у пана Тыбурция явились дети, а между тем факт, хотя и никем не объясненный, стоял налицо… даже два факта: мальчик лет
семи, но рослый и развитой не по летам, и маленькая трехлетняя девочка. Мальчика пан Тыбурций привел, или, вернее, принес с собой с первых дней, как явился сам на горизонте нашего
города. Что же касается девочки, то, по-видимому, он отлучался, чтобы приобрести ее, на несколько месяцев
в совершенно неизвестные страны.
Ромашов отделился от офицеров, толпою возвращавшихся
в город, и пошел дальней дорогой, через лагерь. Он чувствовал себя
в эти минуты каким-то жалким отщепенцем, выброшенным из полковой
семьи, каким-то неприятным, чуждым для всех человеком, и даже не взрослым человеком, а противным, порочным и уродливым мальчишкой.
Вот я и ходила таким родом месяцев с
семь, покуда до Камы не дошла; там, сударь,
город есть такой,
в котором радетелей наших великое множество проживает.
Я знаю Потапыча, потому что он кует и часто даже заковывает моих лошадей. Потапыч старик очень суровый, но весьма бедный и живущий изо дня
в день скудными заработками своих сильных рук. Избенка его стоит на самом краю
города и вмещает
в себе многочисленную
семью, которой он единственная поддержка, потому что прочие члены мал мала меньше.
Ради них он обязывается урвать от своего куска нечто, считающееся «лишним», и свезти это лишнее на продажу
в город; ради них он лишает
семью молока и отпаивает теленка, которого тоже везет
в город; ради них он,
в дождь и стужу, идет за тридцать — сорок верст
в город пешком с возом «лишнего» сена; ради них его обсчитывает, обмеривает и ругает скверными словами купец или кулак; ради них
в самой деревне его держит
в ежовых рукавицах мироед.
Какое дело Крутицыну до того, что
в городе Глазове пара рябчиков стоит
семь копеек серебром?
— Я бываю только
в семье одного сельского учителя… он живет
в трех верстах от
города…
Петра Михайлыча знали не только
в городе и уезде, но, я думаю, и
в половине губернии: каждый день, часов
в семь утра, он выходил из дома за припасами на рынок и имел, при этом случае, привычку поговорить со встречным и поперечным. Проходя, например, мимо полуразвалившегося домишка соседки-мещанки,
в котором из волокового окна [Волоковое окно — маленькое задвижное оконце, прорубавшееся
в избах старинной постройки
в боковых стенах.] выглядывала голова хозяйки, повязанная платком, он говорил...
В одиннадцать часов, только что он отперся и вышел к домашним, он вдруг от них же узнал, что разбойник, беглый каторжный Федька, наводивший на всех ужас, грабитель церквей, недавний убийца и поджигатель, за которым следила и которого всё не могла схватить наша полиция, найден чем свет утром убитым,
в семи верстах от
города, на повороте с большой дороги на проселок, к Захарьину, и что о том говорит уже весь
город.
— Родитель мой первоначально торговал, потом торговлю прикончил и вскоре помер… Я таким образом стал один, без всякой
семьи, и вздумал ехать
в Петербург, но, проезжая здешний
город, вижу, что он многолюдный, — решил, что дай пока здесь попробую счастия.
Кашин — уездный
город Тверской губернии; имеет, по календарю, до
семи с половиной тысяч жителей и лежит на реке Кашинке, которая скромно катит среди
города свои волны
в зеленых берегах.
Но, вместо этого, внезапно целая куча домов опять выступала из-за зелени, и Матвей опять попадал как будто
в новый
город; порой даже среди скромных коттеджей опять подымались гордые дома
в шесть и
семь этажей, а через несколько минут опять маленькие домики и такая же дорога, как будто этот
город не может кончиться, как будто он занял уже весь свет…
В местном губернском листке появилась статейка о том, будто бы
в нашем
городе некая госпожа К. сечет живущих у нее на квартире маленьких гимназистов, сыновей лучших местных дворянских
семей. Нотариус Гудаевский носился с этим известием по всему
городу и негодовал.
Хочется мне иной раз обойти невидимкой весь
город из дома
в дом, посидеть
в каждой
семье и оглядеть — как люди живут, про что говорят, чего ожидают? Или, как я, ждут неведомо чего, жизнь так же непонятна им, и думы их лишены вида?
Нанимая дворника, он прочитал
в паспорте, что человек этот — мещанин
города Тупого Угла, Алексей Ильич Тиверцев, двадцати
семи лет, поглядел на него и заметил...
Никто не знал, что уже накануне Михельсон
в семи верстах от
города имел жаркое дело с Пугачевым и что мятежники отступили
в беспорядке.
Осенняя стужа настала ранее обыкновенного. С 14 октября начались уже морозы; 16-го выпал снег. 18-го Пугачев, зажегши свой лагерь, со всеми тяжестями пошел обратно от Яика к Сакмаре и расположился под Бердскою слободою, близ летней сакмарской дороги,
в семи верстах от Оренбурга. Оттоле разъезды его не переставали тревожить
город, нападать на фуражиров и держать гарнизон во всегдашнем опасении.
Полдневный жар и усталость отряда заставили Михельсона остановиться на один час. Между тем узнал он, что недалеко находилась толпа мятежников. Михельсон на них напал и взял четыреста
в плен; остальные бежали к Казани и известили Пугачева о приближении неприятеля. Тогда-то Пугачев, опасаясь нечаянного нападения, отступил от крепости и приказал своим скорее выбираться из
города, а сам, заняв выгодное местоположение, выстроился близ Царицына,
в семи верстах от Казани.
Через несколько часов трое из бывших с ним казаков прискакали
в крепость и объявили, что Мостовщиков
в семи верстах от
города был окружен и захвачен многочисленными толпами бунтовщиков.
Среди этих всеобщих и трудных занятий вдруг вниманье
города, уже столь напряженное, обратилось на совершенно неожиданное, никому не известное лицо, — лицо, которого никто не ждал, ни даже корнет Дрягалов, ждавший всех, — лицо, о котором никто не думал, которое было вовсе не нужно
в патриархальной
семье общинных глав, которое свалилось, как с неба, а
в самом деле приехало
в прекрасном английском дормезе.
Я не помню уже, сколько дней мы ехали до Петербурга, сколько потом от Петербурга до Москвы и далее от Москвы до далекого уездного
города, вблизи которого, всего
в семи верстах, жил мой дядя.