Неточные совпадения
И Долли, имевшая
от отца дар смешно рассказывать, заставляла падать
от смеха Вареньку, когда она в третий и четвертый раз, всё с новыми юмористическими прибавлениями, рассказывала, как она, только что собралась надеть новые бантики для гостя и
выходила уж в гостиную, вдруг услыхала грохот колымаги.
— Нет! — говорил он на следующий день Аркадию, — уеду отсюда завтра. Скучно; работать хочется, а здесь нельзя. Отправлюсь опять к вам в деревню; я же там все свои препараты оставил. У вас, по крайней мере, запереться можно. А то здесь
отец мне твердит: «Мой кабинет к твоим услугам — никто тебе мешать не будет»; а сам
от меня ни на шаг. Да и совестно как-то
от него запираться. Ну и мать тоже. Я слышу, как она вздыхает за стеной, а
выйдешь к ней — и сказать ей нечего.
— Устрой, милостивый господи, все на пользу… — вслух думал старый верный слуга, поплевывая на суконку. — Уж, кажется, так бы хорошо, так бы хорошо… Вот думать, так не придумать!.. А из себя-то какой молодец… в прероду свою
вышел. Отец-от вон какое дерево был: как, бывало, размахнется да ударит, так замертво и вынесут.
Весьма выслушивал сие и обдорский гость, монашек
от святого Сильвестра, глубоко воздыхая и покивая главою: «Нет, видно, отец-то Ферапонт справедливо вчера судил», — подумывал он про себя, а тут как раз и показался
отец Ферапонт; как бы именно чтоб усугубить потрясение
вышел.
— Нет, как же, я знаю очень много. Вы были служанкою, — в последнее время у актрисы N.; когда она
вышла замуж, вы отошли
от нее; чтоб уйти
от отца ее мужа, поступили в магазин N., из которого перешли к нам; я знаю это со всеми подробностями.
Там уже стоит старик
отец и ждет сестриц. Матушка на крыльцо не
выходит и встречает сестриц в раскрытых дверях лакейской. Этот обряд встречи установился с тех пор, как власть в доме
от тетенек перешла безраздельно к матушке.
— Сбежал
от большого стола старичок-то, женихов
отец, — рассказывал он. — Бой у них
вышел промежду гостей, ну, оглянулись, а свекра-то и нет. Словно в воду канул…
Дело шло о том, что
отец хотел в точности исполнить обещанье, данное им своей матери:
выйти немедленно в отставку, переехать в деревню, избавить свою мать
от всех забот по хозяйству и успокоить ее старость.
Не дождавшись еще отставки,
отец и мать совершенно собрались к переезду в Багрово. Вытребовали оттуда лошадей и отправили вперед большой обоз с разными вещами. Распростились со всеми в городе и, видя, что отставка все еще не приходит, решились ее не дожидаться. Губернатор дал
отцу отпуск, в продолжение которого должно было
выйти увольнение
от службы; дяди остались жить в нашем доме: им поручили продать его.
Споры, однако, продолжались,
отец не уступал, и все, чего могла добиться мать, состояло в том, что
отец согласился не
выходить в отставку немедленно, а отложил это намерение до совершенного выздоровления матери
от будущей болезни, то есть до лета.
— Это я, видишь, Ваня, смотреть не могу, — начал он после довольно продолжительного сердитого молчания, — как эти маленькие, невинные создания дрогнут
от холоду на улице… из-за проклятых матерей и
отцов. А впрочем, какая же мать и
вышлет такого ребенка на такой ужас, если уж не самая несчастная!.. Должно быть, там в углу у ней еще сидят сироты, а это старшая; сама больна, старуха-то; и… гм! Не княжеские дети! Много, Ваня, на свете… не княжеских детей! гм!
В одиннадцать часов он
выходил на прогулку. Помня завет
отца, он охранял свое здоровье
от всяких случайностей. Он инстинктивно любил жизнь, хотя еще не знал ее. Поэтому он был в высшей степени аккуратен и умерен в гигиеническом смысле и считал часовую утреннюю прогулку одним из главных предохранительных условий в этом отношении. На прогулке он нередко встречался с
отцом (он даже искал этих встреч), которому тоже предписаны были ежедневные прогулки для предупреждения излишнего расположения к дебелости.
Настенька очень любила курить, но делала это потихоньку
от отца: Петр Михайлыч, балуя и не отказывая дочери ни в чем,
выходил всегда из себя, когда видел ее с папироской.
Не имей я в душе твердой религии, я, конечно бы, опять решилась на самоубийство, потому что явно
выхожу отцеубийцей; но тут именно взглянула на это, как на новое для себя испытание, и решилась отречься
от мира, ходить за
отцом — и он, сокровище мое, кажется, понимал это: никому не позволял, кроме меня, лекарства ему подавать, белье переменять…
В это время Сусанна Николаевна опять тоже своим чутким ухом услыхала, что
отец Василий
вышел от Егора Егорыча и, должно быть, совсем ушел.
По приезде в Кузьмищево Егор Егорыч ничего не сказал об этом свидании с архиереем ни у себя в семье, ни
отцу Василию из опасения, что из всех этих обещаний владыки, пожалуй, ничего не
выйдет; но Евгений, однако, исполнил, что сказал, и Егор Егорыч получил
от него письмо, которым преосвященный просил
от его имени предложить
отцу Василию место ключаря при кафедральном губернском соборе, а также и должность профессора церковной истории в семинарии.
Ахилла входил в дом к
отцу Захарию совсем не с тою физиономией и не с тою поступью, как к
отцу протопопу. Смущение, с которым дьякон
вышел от Туберозова, по мере приближения его к дому
отца Захарии исчезало и на самом пороге заменилось уже крайним благодушием. Дьякон
от нетерпения еще у порога начинал...
Ведь она ни гроша не возьмет
от меня, если
выйдет через эти пакостные наговоры, и она, и
отец.
Мы чаще всего начинаем вновь, мы
от отцов своих наследуем только движимое и недвижимое имение, да и то плохо храним; оттого по большей части мы ничего не хотим делать, а если хотим, то
выходим на необозримую степь — иди, куда хочешь, во все стороны — воля вольная, только никуда не дойдешь: это наше многостороннее бездействие, наша деятельная лень.
Проповеди о посте или о молитве говорить они уже не могут, а всё
выйдут к аналою, да экспромту о лягушке: «как, говорят, ныне некие глаголемые анатомы в светских книгах о душе лжесвидетельствуют по рассечению лягушки», или «сколь дерзновенно, говорят, ныне некие лжеанатомы по усеченному и электрическою искрою припаленному кошачьему хвосту полагают о жизни»… а прихожане этим смущались, что в церкви, говорят, сказывает он негожие речи про припаленный кошкин хвост и лягушку; и дошло это вскоре до благочинного; и
отцу Ивану экспромту теперь говорить запрещено иначе как по тетрадке, с пропуском благочинного; а они что ни начнут сочинять, — всё опять мимоволыю или
от лягушки, или — что уже совсем не идуще —
от кошкина хвоста пишут и, главное, всё понапрасну, потому что говорить им этого ничего никогда не позволят.
Чтобы не встречаться с ним, Лаптев
вышел в столовую, потом спустился к себе вниз. Для него было ясно, что сойтись с доктором покороче и бывать в его доме запросто — дело невозможное; и встречаться с этим «одром», как называл его Панауров, было неприятно. И оттого он так редко виделся с Юлией Сергеевной. Он сообразил теперь, что
отца нет дома, что если понесет теперь Юлии Сергеевне ее зонтик, то, наверное, он застанет дома ее одну, и сердце у него сжалось
от радости. Скорей, скорей!
— Глупо, Полина! — крикнул Лаптев. — Она берет у меня деньги потому, что для нее решительно все равно, есть они у нее или нет. Она честный, чистый человек.
Вышла она за меня просто потому, что ей хотелось уйти
от отца, вот и все.
Чтоб удержать отцовское место, приходилось или одному из сыновей оставить семинарию и заступить
отца, или младшей сестре
выйти за неуча, который
от некуда деться будет рад взять это бедное место в приданое за хорошенькою женой.
— Дай бог!.. — произнес, вздохнув,
отец Иоанн и затем, раскланявшись с Еленой,
вышел от нее, а через минуту оба они с дьяконом шли к домам своим, имея при этом головы понуренными.
— У Александра Ивановича
отец мой живет; ты же, я слышала,
вышла замуж, а потому не зависишь
от себя!.. — проговорила она.
Ключница Пелагея была в своем роде замечательная женщина: очень в молодых годах бежала она, вместе с
отцом своим,
от прежних господ своих Алакаевых в Астрахань, где прожила с лишком двадцать лет;
отец ее скоро умер, она
вышла замуж, овдовела, жила внаймах по купеческим домам и в том числе у купцов персиян, соскучилась, проведала как-то, что она досталась другим господам, именно моему дедушке, господину строгому, но справедливому и доброму, и за год до его смерти явилась из бегов в Аксаково.
Давыд протянул ко мне обе руки… Его высохшие рыжие волосы торчали кверху забавными вихрами… но умиленное выражение его лица казалось
от того еще более искренним. Я взял шапку и
вышел из дому, стараясь не попасться на глаза
отцу и не напомнить ему его обещания.
«Чай он, мой голубчик, — продолжала солдатка, — там либо с голоду помер, либо
вышел да попался в руки душегубам… а ты, нечесанная голова, и не подумал об этом!.. да знаешь ли, что за это тебя черти на том свете живого зажарят… вот родила я какого негодяя, на свою голову… уж кабы знала, не видать бы твоему
отцу от меня ни к…..а!» — и снова тяжкие кулаки ее застучали о спину и зубы несчастного, который, прижавшись к печи, закрывал голову руками и только по временам испускал стоны почти нечеловеческие.
И вот Евгений, съездив весною (
отец умер постом) в именья и осмотрев всё, решил
выйти в отставку, поселиться с матерью в деревне и заняться хозяйством с тем, чтобы удержать главное именье. С братом, с которым не был особенно дружен, он сделался так. Обязался ему платить ежегодно 4 тысячи или единовременно 80 тысяч, за которые брат отказывался
от своей доли наследства.
— Ну, брат, — заметил
отец, — перспектива незавидная. Я надеялся, что из него
выйдет военный ученый, а он попросту сказать — куропаточник. Ступай, коли охота берет; будешь
от меня получать 300 руб. в год, и отпускаю тебе в услужение сына Васинькиной кормилицы Юдашку, а при производстве пришлю верховую лошадь.
Гневышов. Вы не оскорбляйтесь! Дети берут же
от отцов… Оскорбляться тут нечем. Деньги вещь необходимая. Я к вам как-нибудь заеду на этой неделе. Часто я у вас бывать не могу; вчера приехала жена. Впрочем, когда она узнала
от меня, что вы
выходите замуж, гнев ее рассеялся, и она шлет вам целую дюжину поцелуев. (Прислушивается.) Он здесь, он здесь, я слышу его голос. Я подожду, чем кончится ваше объяснение.
Выйдя из Правоведения десятым классом и получив
от отца деньги на обмундировку, Иван Ильич заказал себе платье у Шармера, повесил на брелоки медальку с надписью: respice finem, [Предвидь конец,] простился с принцем и воспитателем, пообедал с товарищами у Донона и с новыми модными чемоданом, бельем, платьем, бритвенными и туалетными принадлежностями и пледом, заказанными и купленными в самых лучших магазинах, уехал в провинцию на место чиновника особых поручений губернатора, которое доставил ему
отец.
Отец высылал навстречу нам несколько человек верховых людей с фонарями, но буря рвала из рук и гасила фонари, да и ни люди, ни лошади никак не могли отбиться
от дома.
Когда, пришедши домой, рассказал все случившееся со мною Кузьме, так он
выходил из себя
от сердцов — и всех актерщиков, и всех зрителей, кроме меня, бранил наповал туляками, братьями, дядьями и даже
отцами того хозяина, что нас угощал в Туле.
Увидев Вельчанинова одного, Лиза не изумилась; она только скорбно улыбнулась и отвернула свою горевшую в жару головку к стене. Она ничего не отвечала на робкие утешения и на горячие обещания Вельчанинова завтра же наверно привезти ей
отца.
Выйдя от нее, он вдруг заплакал.
«Вот влюбиться бы, — думала она, потягиваясь, и
от одной этой мысли у нее около сердца становилось тепло. — И
от завода избавиться бы…» — мечтала она, воображая, как с ее совести сваливаются все эти тяжелые корпуса, бараки, школа… Затем она вспомнила
отца и подумала, что если бы он жил дольше, то, наверное, выдал бы ее за простого человека, например, за Пименова. Приказал бы ей
выходить за него — вот и все. И это было бы хорошо: завод тогда попал бы в настоящие руки.
— Не шелковы рубахи у меня на уме, Патап Максимыч, — скорбно молвил Алексей. — Тут
отец убивается, захворал
от недостатков, матушка кажду ночь плачет, а я шелкову рубаху вдруг вздену! Не так мы, Патап Максимыч, в прежние годы великий праздник встречали!.. Тоже были люди… А ноне — и гостей угостить не на что и сестрам на улицу не в чем
выйти… Не ваши бы милости, разговеться-то нечем бы было.
— Ну вот, умница, — сказала она, взявши руками раскрасневшиеся
от подавляемого волнения Настины щеки. — Молодец девка! Можно чести приписать!.. Важно
отца отделала!.. До последнего словечка все слышала, у двери все время стояла… Говорила я тебе, что струсит… По-моему
вышло…
— А говорил ли мне кто про гору Городину? А говорил ли кто про Арарат? — обиженно молвила Дуня. — Я приведена,
от прежнего отреклась —
от веры,
от отца,
от дома… И, ослепленная, я думала, что все знаю, все постигла, все поняла… А
выходит, ничего не знаю. Что ж это?.. Завлекли?.. Обмануть хотели?
— Еще бы! Вы умеете давать волю своим белым рукам и длинному языку, но не умеете видеть слез! Она до сих пор плачет…Хорошенькая белокурая девочка до сих пор плачет…Она, слабая, нищая, не может отмстить графине за своего
отца. Я просидел с ними три часа, и она в продолжение трех часов не отнимала рук
от глаз…Бедная девочка! Она не
выходит у меня из головы со своим плачущим благородным личиком. О, жестокие, сытые, небитые и никогда не оскорбляемые черти!
Но несмотря на всю эту массу почестей,
отец Диодор, однако, попал в монахи, и указывал мне на это, как на знак воли промысла, а потом пошел еще храбрее и храбрее: он рассказывал нам о храбрости давних и недавних греческих греков вроде Колокотрони, Ботцариса и Бобелины, а
от них непосредственно переносился к нашему балаклавскому баталиону, героизм которого
выходит еще грандиознее.
От «волчьего паспорта» Теркин не ушел. Его
выслали в село по этапу и выдали волостным властям, закоренелым «ворогам» его приемного
отца, тогда совсем больного, впавшего в бедность, разоренного непомерными поборами с его домишка и заведения, шедшего в убыток.
Имя Магна принадлежало самой прекрасной, именитой и несчастной женщине в Дамаске. Я знал ее еще в детстве, но не видал ее с тех пор, как Магна удалилась
от нас с византийцем Руфином, за которого
вышла замуж по воле своего
отца и своей матери, гордой Альбины.
Он боялся спросить о своей Насте, но догадливые предупредили его и рассказали, что она никуда не показывается и все проливает горькие слезы
от разлуки с ним, а что
отец ее, посадник Фома, принуждает ее
выйти замуж за одного вельможного ляха, который для нее переменил даже веру.
Гориславская. Я забыла… Вчерашний вечер, спасая
отца, желая избавить свою вторую мать
от хлопот и страданий, я письменно обязалась Мухоморову
выйти за его сына…
В это время на небе насупилась туча, ветер завыл, будто прорванная плотина, и стал прохватывать художника. Он ощупал голову. Андрюша предупредил его и подал берет, который за ним нес, когда
отец выходил из дому, а потом положил недалече
от него, между камнями. Аристотель накрыл голову.
Рано лишившись
отца и матери, он, по выходе из шляхетского корпуса, недолго прослужил в Петербурге в одном из гвардейских полков,
вышел в отставку и уехал за границу, где при самой широкой жизни не мог не только истратить колоссального, доставшегося ему
от родителей состояния, но не в силах был тратить всего годового дохода.
— Как это вы говорите, — очень тихо заметила она, совсем отвернув голову, — я вас не понимаю, Иван Мартыныч; если это насчет Настеньки, то хотя бы я и
вышла за кого, разве кто станет ей родным
отцом? Опять же, хоть бы и выискался хороший человек, все же она будет сбоку припека, без племени; а пойдут
от мужа-то законного дети — один укор себе, и между ребятишками попреки… да и перед людьми зазорно.
Доложили ее сиятельству, и по ее приказанию, несмотря на то что, как говорили крестьяне, «колдунья» не сподобилась христианской кончины, ее похоронили после отпевания в церкви на сельском кладбище и даже поставили большой дубовый крест. Батюшка,
отец Семен, как говорили в народе, имел перед погребением Соломониды долгий разговор с «ее сиятельством» и
вышел от ее красный, как из бани. Кота зарыли в огороде.
Но тот только махнул рукой и, промямлив что-то себе под нос, встал из-за стола, подошел к матери, наскоро чмокнул её руку, тоже самое проделал с рукой
отца и поспешно
вышел из комнаты, сказав с порога, что он опоздает в училище и должен спешить поэтому. Тут только хозяин дома оторвался
от своей газеты.