Неточные совпадения
Летики не было; он увлекся; он, вспотев, удил с увлечением азартного игрока. Грэй
вышел из чащи в кустарник, разбросанный по скату холма. Дымилась и горела
трава; влажные цветы выглядели как дети, насильно умытые холодной водой. Зеленый мир дышал бесчисленностью крошечных ртов, мешая проходить Грэю среди своей ликующей тесноты. Капитан выбрался
на открытое место, заросшее пестрой
травой, и увидел здесь спящую молодую девушку.
Наконец он уткнулся в плетень, ощупал его рукой, хотел поставить ногу в
траву — поскользнулся и провалился в канаву. С большим трудом выкарабкался он из нее, перелез через плетень и
вышел на дорогу. По этой крутой и опасной горе ездили мало, больше мужики, порожняком, чтобы не делать большого объезда, в телегах,
на своих смирных, запаленных, маленьких лошадях в одиночку.
На другой день было еще темно, когда я вместе с казаком Белоножкиным
вышел с бивака. Скоро начало светать; лунный свет поблек; ночные тени исчезли; появились более мягкие тона. По вершинам деревьев пробежал утренний ветерок и разбудил пернатых обитателей леса. Солнышко медленно взбиралось по небу все выше и выше, и вдруг живительные лучи его брызнули из-за гор и разом осветили весь лес, кусты и
траву, обильно смоченные росой.
К сумеркам мы дошли до водораздела. Люди сильно проголодались, лошади тоже нуждались в отдыхе. Целый день они шли без корма и без привалов. Поблизости бивака нигде
травы не было. Кони так устали, что, когда с них сняли вьюки, они легли
на землю. Никто не узнал бы в них тех откормленных и крепких лошадей, с которыми мы
вышли со станции Шмаковка. Теперь это были исхудалые животные, измученные бескормицей и гнусом.
Перейдя вброд реку, мы
вышли на тропинку и только собирались юркнуть в
траву, как навстречу нам из кустов
вышел таз с винтовкой в руках.
По воскресеньям он аккуратно ходил к обедне. С первым ударом благовеста
выйдет из дома и взбирается в одиночку по пригорку, но идет не по дороге, а сбоку по
траве, чтобы не запылить сапог. Придет в церковь, станет сначала перед царскими дверьми, поклонится
на все четыре стороны и затем приютится
на левом клиросе. Там положит руку
на перила, чтобы все видели рукав его сюртука, и в этом положении неподвижно стоит до конца службы.
Это был толстый, необыкновенно жизнерадостный крепыш, ринувшийся в атаку с беззаветной храбростью и вскоре вырвавший меня из водоворота. Правда, он и сам
вышел из битвы не без урона и даже раза два катался с противниками в
траве. Потом схватился
на ноги и крикнул...
Горохов мыс выдавался в Ключевую зеленым языком. Приятно было свернуть с пыльной дороги и брести прямо по зеленой сочной
траве, так и обдававшей застоявшимся тяжелым ароматом.
Вышли на самый берег и сделали привал. Напротив, через реку, высились обсыпавшиеся красные отвесы крутого берега, под которым проходила старица, то есть главное русло реки.
Это помешало мне проводить мать в церковь к венцу, я мог только
выйти за ворота и видел, как она под руку с Максимовым, наклоня голову, осторожно ставит ноги
на кирпич тротуара,
на зеленые
травы, высунувшиеся из щелей его, — точно она шла по остриям гвоздей.
Утром было холодно и в постели, и в комнате, и
на дворе. Когда я
вышел наружу, шел холодный дождь и сильный ветер гнул деревья, море ревело, а дождевые капли при особенно жестоких порывах ветра били в лицо и стучали по крышам, как мелкая дробь. «Владивосток» и «Байкал», в самом деле, не совладали со штормом, вернулись и теперь стояли
на рейде, и их покрывала мгла. Я прогулялся по улицам, по берегу около пристани;
трава была мокрая, с деревьев текло.
Через минуту подъехала коляска, все
вышли и, переступив через перелаз в плетне, пошли в леваду. Здесь в углу, заросшая
травой и бурьяном, лежала широкая, почти вросшая в землю, каменная плита. Зеленые листья репейника с пламенно-розовыми головками цветов, широкий лопух, высокий куколь
на тонких стеблях выделялись из
травы и тихо качались от ветра, и Петру был слышен их смутный шепот над заросшею могилой.
Около часа бродил я по тайге, высматривая дорогу при вспышках молнии и натыкаясь
на колодник в
траве. Наконец, дождь начал стихать, удары грома сделались не так оглушительны; итти стало труднее. В это время до слуха моего донесся шум прибоя. Я прибавил шаг и, пройдя сквозь заросли тальников,
вышел к мерю.
Лето было дождливое, и сена поставили сравнительно немного. Особенно неудачная
вышла страда
на Самосадке, где почти все сено сгнило. В горах это случается: заберется ненастье и кружится
на одном месте. И в Мурмосе «сена не издались», так что негде было и купить его ближе ста верст, да и в сторону орды тоже
на траву вышел большой «неурождай». Об овсах ходили нехорошие слухи.
Федорка еще в первый раз
вышла «с косой
на траву» и заменила матку.
Я долго бродил по горам, по лесам; я не чувствовал себя счастливым, я
вышел из дому с намерением предаться унынию — но молодость, прекрасная погода, свежий воздух, потеха быстрой ходьбы, нега уединенного лежания
на густой
траве — взяли свое: воспоминание о тех незабвенных словах, о тех поцелуях опять втеснилось мне в душу.
Выходит, что наш брат приказный как
выйдет из своей конуры, так ему словно дико и тесно везде, ровно не про него и свет стоит. Другому все равно: ветерок шумит,
трава ли по полю стелется, птица ли поет, а приказному все это будто в диковину, потому как он, окроме своего присутствия да кабака, ничего
на свете не знает.
Скотину он тоже закармливает с осени. Осенью она и сена с сырцой поест, да и тело скорее нагуляет. Как нагуляет тело, она уж зимой не много корму запросит, а к весне, когда кормы у всех к концу подойдут, подкинешь ей соломенной резки — и
на том бог простит. Все-таки она до новой
травы выдержит, с целыми ногами в поле
выйдет.
Вышли в сад.
На узкой полосе земли, между двух домов, стояло десятка полтора старых лип, могучие стволы были покрыты зеленой ватой лишаев, черные голые сучья торчали мертво. И ни одного вороньего гнезда среди них. Деревья — точно памятники
на кладбище. Кроме этих лип, в саду ничего не было, ни куста, ни
травы; земля
на дорожках плотно утоптана и черна, точно чугунная; там, где из-под жухлой прошлогодней листвы видны ее лысины, она тоже подернута плесенью, как стоячая вода ряской.
Я поднялся в город,
вышел в поле. Было полнолуние, по небу плыли тяжелые облака, стирая с земли черными тенями мою тень. Обойдя город полем, я пришел к Волге,
на Откос, лег там
на пыльную
траву и долго смотрел за реку, в луга,
на эту неподвижную землю. Через Волгу медленно тащились тени облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись водою реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви к движению, к жизни.
— Друг мой, успокойся! — сказала умирающая от избытка жизни Негрова, но Дмитрий Яковлевич давно уже сбежал с лестницы; сойдя в сад, он пустился бежать по липовой аллее,
вышел вон из сада, прошел село и упал
на дороге, лишенный сил, близкий к удару. Тут только вспомнил он, что письмо осталось в руках Глафиры Львовны. Что делать? — Он рвал свои волосы, как рассерженный зверь, и катался по
траве.
Через час или менее, смотря по качеству и количеству отравы, рыба делается пьяною, одурелою:
выходит на мель, всплывает
на поверхность воды, кружится, мечется, тычется в берега, даже иногда выскакивает
на них и особенно забивается в камыши и
травы, где они есть.
И сам, прирублен саблею каленой,
В чужом краю, среди кровавых
трав,
Кипучей кровью в битве обагренный,
Упал
на щит червленый, простонав:
«Твою дружину, княже. приодели
Лишь птичьи крылья у степных дорог,
И полизали кровь
на юном теле
Лесные звери,
выйдя из берлог».
Обессилел наконец Миша. Присел он
на задние лапы, фыркнул и придумал новую штуку — давай кататься по
траве, чтобы передавить все комариное царство. Катался, катался Миша, однако и из этого ничего не
вышло, а только еще больше устал он. Тогда медведь спрятал морду в мох.
Вышло того хуже — комары вцепились в медвежий хвост. Окончательно рассвирепел медведь.
Они пошли дальше вверх по реке и скоро скрылись из виду. Кучер-татарин сел в коляску, склонил голову
на плечо и заснул. Подождав минут десять, дьякон
вышел из сушильни и, снявши черную шляпу, чтобы его не заметили, приседая и оглядываясь, стал пробираться по берегу меж кустами и полосами кукурузы; с деревьев и с кустов сыпались
на него крупные капли,
трава и кукуруза были мокры.
Один раз он встретил ее: в то время как он входил в лес, она
выходила из него с другими двумя бабами и тяжелым мешком, полным
травы,
на спине.
Было что-то странное, нехорошее в том, что охотник появлялся всегда
на одном и том же месте,
выходя из крапивы и репейника, из густой заросли сорных
трав под двумя кривыми вётлами.
И вот я в полутатарском городе, в тесной квартирке одноэтажного дома. Домик одиноко торчал
на пригорке, в конце узкой, бедной улицы, одна из его стен
выходила на пустырь пожарища,
на пустыре густо разрослись сорные
травы; в зарослях полыни, репейника и конского щавеля, в кустах бузины возвышались развалины кирпичного здания, под развалинами — обширный подвал, в нем жили и умирали бездомные собаки. Очень памятен мне этот подвал, один из моих университетов.
Буланин не
выходил из отделения. Он стоял у окна, заделанного решеткой, и рассеянно, с стесненным сердцем глядел
на огромное военное поле, едва покрытое скудной желтой
травой, и
на дальнюю рощу, видневшуюся неясной полосой сквозь серую пелену августовского дождя. Вдруг кто-то закричал в дверях...
У них
на одном полозе был привязан за ногу большой безголосый «петух», из которого
выходили по утрам камни, «двигавшие постельную силу», и цыган имел кошкину
траву, которая тогда была весьма нужна к «болячкам афедроновым».
Я дал ему папиросу и
вышел на крыльцо. Из-за лесу подымалось уже солнце. С «Камня» над логом снимались ночные туманы и плыли
на запад, задевая за верхушки елей и кедров.
На траве сверкала роса, а в ближайшее окно виднелись желтые огоньки восковых свечей, поставленных в изголовье мертвого тела.
С каким искренним удовольствием
вышел я
на печальный двор, отвсюду обставленный солдатами, чистый, плоский, выметенный, без
травы, без зелени; правда, по углам стояли деревья, но они были печальны, мертвые листья падали с них, и они казались мне то потерянными бедными узниками, грустящими, оторванными от родных лесов, то часовыми, которые без смены стерегут заключенных.
В два часа в дымовом отверстии показалась первая полоска занимавшегося света. Вместе со светом прошел и наш страх. Мы решили
выйти из балагана и расследовать дело. Предварительно была выпущена собака, которая сейчас же с оглушительным лаем пропала в
траве. Она повела нас прямо к ключику. Дело сейчас же разъяснилось. У самого ключика вся
трава была смята, — приходили
на водопой олени.
Ворожила тетка Егориха, и
на корни шептала, и
на травы наговаривала, с уголька умывала, переполох выливала, а ни малой пользы не
вышло из того… не сильна была ведовством своим сурочить с Марьи Гавриловны притку-присуху любовную!..»
Было яркое весеннее утро… В огороде Восходного сажали
на грядах зелень… Пололи сорную
траву, убирали гряды. Бабушка и Наташа, двухлетняя малютка с сияющими глазками, приплелись поглядеть
на работу женщин. Серебристый смех девочки достиг до чопорного дома Маковецких.
Вышел генерал в сюртуке с пестрыми погонами «отставного», покончившего свою службу служаки,
вышла генеральша в теплом бурнусе, увидали Наташу и сразу очаровались прелестной девочкой.
Выйдя из палатки, я увидел, что Чжан-Бао и удэхеец Маха куда-то собираются. Они выбрали лодку поменьше и вынесли из нее
на берег все вещи, затем положили
на дно ее корье и охапку свеженарезанной
травы.
На вопрос мой, куда они идут, Чжан-Бао ответил...
Примерно через полчаса сплошной лес кончился, и я
вышел на пригорок. Впереди передо мной расстилался широкий и пологий скат, покрытый редколесьем, состоящим из березы, ели, осины и лиственицы. Тут росли кустарники и высокие
травы, среди которых было много зонтичных. Справа была какая-то поляна, быть может гарь, а слева стеной стоял зачарованный и молчаливый лес.
Наконец, лес кончился. Мы
вышли на галечниковую отмель реки. Рысенка не было видно, но слышно было, как он мяукал в соседней
траве.
В это время в поле моего зрения попал какой-то посторонний предмет. Я повернул голову и увидел рысенка. Он
вышел из
травы, внимательно смотрел
на меня и, вероятно, недоумевал, почему его мать не может двигаться и позволяет себя трогать.
Хромой получает свою обувь, шапку и ружье. С легкой душою
выходит он из конторы, косится вверх, а
на небе уж черная, тяжелая туча. Ветер шалит по
траве и деревьям. Первые брызги уже застучали по горячей кровле. В душном воздухе делается всё легче и легче.
— И ведь как все
вышло! — рассказывала Таня. — Идем, — что-то в стороне белеет. Митрыч говорит: река!.. Все-таки свернули. А это она! Стоит
на полянке и щиплет
траву.
Выйдя наружу, студент пошел по грязной дороге в поле. В воздухе стояла осенняя, пронизывающая сырость. Дорога была грязна, блестели там и сям лужицы, а в желтом поле из
травы глядела сама осень, унылая, гнилая, темная. По правую сторону дороги был огород, весь изрытый, мрачный, кое-где возвышались
на нем подсолнечники с опущенными, уже черными головами.
Разливала Марфа Захаровна. Саня сидела немножко поодаль. Первач отошел к перилам, присел
на них, обкусывал стебелек какой-то
травы и тревожно взглядывал
на тот конец стола, где между Иваном Захарычем и его старшей сестрой помещался Теркин. Он уже почуял, что ему больше ходу не будет в этом доме, что „лесной воротила“
на службу компании его не возьмет… Да и с барышней ничего путного не
выйдет.
— По дорожке с нами, любезненькая, по дорожке. О, ох, ныне и сугробы стали каждый год больше! Это еще б не горе — как
выйду замуж, велю непременно очищать их, — а то горе, что все
на свете сделалось хоть брось. Добро б
травы худо росли и морозы вдвое серчали, уж человеки, аки звери лютые, поедают друг друга, роют друг другу ямы; забыли вовсе бога (тут барская барыня перекрестилась) — прости, Мать Пресвятая Богородица Тихвинская, что вхожу во осуждение!
Видимо, княжна вела этот разговор исключительно для того, чтобы дать время князю разглядеть Татьяну, а Татьяне князя. Когда, наконец, княжна сказала «а», давая этим понять, что Таня может уходить, последняя быстро
вышла из аллеи, но, тотчас обогнув ее по
траве, чуть слышно прокралась к тому месту, где стояла скамейка,
на которой сидели князь и княжна. Она не слыхала, в какой форме спросила княжна у князя мнение о ней, но ответ последнего донесся до нее отчетливо и ясно.
Действительно, они
вышли на небольшую полянку, поросшую мягкой, сочной
травой, испещренной всевозможными цветами. Деревья как бы расступились, чтобы дать место этому укромному уголку природы, действительно манящему к неге и покою. Кудиныч решительно остановился.
Вышел рано.
На душе хорошо, радостно. Чудное утро, солнце только
вышло из-за деревьев, роса блестит и
на траве, и
на деревьях. Все мило, и все милы. Так хорошо, что умирать не хочется. Точно, не хочется умирать. Пожил бы еще в этом мире, с такой красотой вокруг и радостью
на душе. Ну, да это не мое дело, а хозяина…
Когда он в первый день, встав рано утром,
вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Новодевичьего монастыря, увидал морозную росу
на пыльной
траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из-за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, всё заиграло в радостном свете, — Пьер почувствовал новое, неиспытанное чувство радости и крепости жизни.
— Очнись, княжна… От себя никуда не уйдешь. Ты месяца краше, миндаль-цвет перед тобой будто полынь-трава, — ужель красота в подземелье вянуть должна? Который месяц по тебе сохну, и все без последствий. Все свои дела через тебя забросил, должна ты меня
на путь окончательно наставить, а то так закручу, что чертям тошно станет. Себя, девушка, спасаешь, а другого губишь, — это что ж такое
выходит?