Неточные совпадения
Через полтора или два месяца не оставалось уже камня на камне. Но по мере того как работа опустошения приближалась к набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом; в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала
и извивалась; по-прежнему один берег ее был крут, а другой представлял луговую низину, на далекое
пространство заливаемую в весеннее
время водой. Бред продолжался.
«В бесконечном
времени, в бесконечности материи, в бесконечном
пространстве выделяется пузырек-организм,
и пузырек этот подержится
и лопнет,
и пузырек этот — я»
— А я думаю: я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным
пространством, где меня нет
и где дела до меня нет;
и часть
времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было
и не будет… А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!
С этого дня
время, перегруженное невероятными событиями, приобрело для Самгина скорость, которая напомнила ему гимназические уроки физики: все,
и мелкое
и крупное, мчалось одинаково быстро, как падали разновесные тяжести в
пространстве, из которого выкачан воздух.
Она понимала, что если она до сих пор могла укрываться от зоркого взгляда Штольца
и вести удачно войну, то этим обязана была вовсе не своей силе, как в борьбе с Обломовым, а только упорному молчанию Штольца, его скрытому поведению. Но в открытом поле перевес был не на ее стороне,
и потому вопросом: «как я могу знать?» она хотела только выиграть вершок
пространства и минуту
времени, чтоб неприятель яснее обнаружил свой замысел.
На этом бы
и остановиться ему, отвернуться от Малиновки навсегда или хоть надолго,
и не оглядываться —
и все потонуло бы в
пространстве, даже не такой дали, какую предполагал Райский между Верой
и собой, а двух-трехсот верст,
и во
времени — не годов, а пяти-шести недель,
и осталось бы разве смутное воспоминание от этой трескотни, как от кошмара.
Да зачем я непременно должен любить моего ближнего или ваше там будущее человечество, которое я никогда не увижу, которое обо мне знать не будет
и которое в свою очередь истлеет без всякого следа
и воспоминания (
время тут ничего не значит), когда Земля обратится в свою очередь в ледяной камень
и будет летать в безвоздушном
пространстве с бесконечным множеством таких же ледяных камней, то есть бессмысленнее чего нельзя себе
и представить!
В русском человеке нет узости европейского человека, концентрирующего свою энергию на небольшом
пространстве души, нет этой расчетливости, экономии
пространства и времени, интенсивности культуры.
Бог не есть сила в природном смысле, действующая в
пространстве и времени, не есть господин
и правитель мира, не есть
и самый мир или сила, разлитая в мире.
В условиях нашего мира, в нашем
пространстве и времени, нельзя мыслить окончательной победы Духа над Кесарем.
Раз, в бесконечном бытии, не измеримом ни
временем, ни
пространством, дана была некоему духовному существу, появлением его на земле, способность сказать себе: «Я есмь,
и я люблю».
Он в щегольском коричневом фраке с светлыми пуговицами; на руках безукоризненно чистые перчатки beurre frais. [цвета свежего масла (фр.).] Подает сестре руку — в то
время это считалось недозволенною фамильярностью —
и расшаркивается перед матушкой. Последняя тупо смотрит в
пространство, точно перед нею проходит сонное видение.
Нужно помнить, что притчи обращены к простому народу той эпохи, к среднему человеку, которому мало понятна бескорыстная любовь к Богу
и божественному, они сказывались в ограниченных рамках
пространства и времени.
В то
время все
пространство между Садовой
и Тверской заставой считалось еще Ямской слободой.
Мудрено ли, что некоторое
время брат мой плавал в атмосфере этой «известности», не замечая, что вращается в пустом
пространстве и что его потрясающие корреспонденции производят бесплодное волнение, ничего никуда не подвигающее…
Он хочет братства людей не только в
пространстве, но
и во
времени,
и верит в возможность изменения прошлого.
И Лосский принужден допустить, что бытие входит в знание, в суждение, разрывая
пространство и время, что действительность дана нам вне
времени и вне
пространства, что в суждении присутствует
и то, что было 1000 лет тому назад,
и то, что находится на другом конце мира.
Материя есть действительность, но действительность болезненная, равно как
и пространство и время.
Лосский во многих местах выдает себя, особенно когда говорит о зависимости теории суждения от онтологической проблемы
пространства и времени.
Пространство и время оказываются гораздо менее реальными, чем у Канта, являются результатом процесса абстрагирования от опытов смежности
и сосуществования.
Мы воспринимаем болезненную сыпь мира — являющееся нам в
пространстве и времени материальное бытие.
Пространство и время сковывают нас, мешают охватить всю полноту бытия.
А учения о
пространстве и времени Лосский не дает
и откладывает до онтологии, так что все его утверждения, все его учение о суждении, вся его гносеология зависит от онтологического учения о
пространстве и времени.
Но если во всех суждениях, из которых состоит знание, заключена сама действительность, присутствует само бытие, то возникают большие затруднения с
пространством и временем, так как мы строим суждения о действительности, отделенной от нас
пространством и временем.
Спрашивается, всякое ли знание охватывает бытие, преодолевая
пространство и время, или только высшее знание, знание метафизическое, всякое ли восприятие — мистическое или только высшее восприятие, восприятие квалифицированное?
Вычислить
пространство, занимаемое ими, в квадратных верстах в настоящее
время едва ли возможно, так как протяжение обоих округов к югу
и северу не обусловлено никакими границами.
Оренбургская губерния по своему географическому положению
и пространству, заключая в себе разные
и даже противоположные климаты
и природы, гранича к северу с Вятскою
и Пермскою губерниями, где по зимам мерзнет ртуть,
и на юг с Каспийским морем
и Астраханскою губерниею, где, как всем известно, растут на открытом воздухе самые нежные сорта винограда, — представляет полную возможность разнообразию явлений всех царств природы
и между прочим разнообразию утиных пород, особенно во
время весеннего пролета.
Все другие породы лесной дичи, для добывания корма или для избежания капели с дерев в ненастную погоду, иногда хоть на короткое
время оставляют лес, рябчик — никогда; он даже не водится в отдельных лесных колках: сплошные леса, занимающие большое
пространство, предпочтительно краснолесье, — вот его постоянное жилище
и летом
и зимой; впрочем, он водится
и держится иногда
и в обширном чернолесье.
В этот день с бивака мы выступили в обычное
время и в полдень, как всегда, сделали большой привал. В два часа мы миновали последние остатки древесной растительности. Дальше перед нами на необозримом
пространстве расстилалась обширная поемная низина, занесенная снегом, по которой там
и сям отдельными буро-желтыми пятнами виднелись вейник
и тростник, менее других погребенные сугробами.
Время стало приближаться к весне. Воздвиженское с каждым днем делалось все прелестней
и прелестней: с высокой горы его текли целые потоки воды, огромное
пространство виднеющегося озера почти уже сплошь покрылось синеватою наслюдою. Уездный город стоял целый день покрытый как бы туманом испарений. Огромный сад Воздвиженского весь растаял
и местами начинал зеленеть. Все деревья покрылись почками, имеющими буроватый отлив. Грачи вылетали из свитых ими на деревьях гнезд
и весело каркали.
Некоторое
время он молчал; но плечи его беспрестанно вздрагивали,
и он то обращал ко мне свое лицо, как будто
и решался
и не решался что-то высказать, то опять начинал смотреть прямо, испытуя
пространство.
А в спальне Лаптева происходит в это
время такая сцена. Евгений Константиныч сидит с папиросой в зубах
и задумчиво смотрит в
пространство.
Потом — в руках у меня командная трубка,
и лет — в ледяной, последней тоске — сквозь тучи — в ледяную, звездно-солнечную ночь. Минуты, часы.
И очевидно, во мне все
время лихорадочно, полным ходом — мне же самому неслышный логический мотор. Потому что вдруг в какой-то точке синего
пространства: мой письменный стол, над ним — жаберные щеки Ю, забытый лист моих записей.
И мне ясно: никто, кроме нее, — мне все ясно…
Чистая идея — это нечто существующее an und für sich, [в себе
и для себя (нем.).] вне всяких условий, вне
пространства, вне
времени; она может жить
и развиваться сама из себя: скажите же на милость, зачем ей, при таких условиях, совершенно обеспечивающих ее существование, натыкаться на какого-нибудь безобразного Прошку, который может даже огорчить ее своим безобразием?
Надежда, что со
временем он обтерпится, что ему не будет «стыдно», оправдалась лишь настолько, насколько он сам напускал на себя бесстыжесть. Сам он, пожалуй,
и позабыл бы, но посторонние так бесцеремонно прикасались к его язве, что не было возможности не страдать."Ах, эта паскуда!" — рычал он внутренно, издали завидев на улице, как Феклинья, нарумяненная
и набеленная, шумя крахмальными юбками
и шевеля бедрами, стремится в
пространство.
— Вы всё настаиваете, что мы вне
пространства и времени…
По обыкновению, я сейчас же полетел к Глумову. Я горел нетерпением сообщить об этом странном коллоквиуме, дабы общими силами сотворить по этому случаю совет, а затем, буде надобно, то
и план действий начертать. Но Глумов уже как бы предвосхитил мысль Алексея Степаныча. Тщательно очистив письменный стол от бумаг
и книг, в обыкновенное
время загромождавших его, он сидел перед порожним
пространством…
и набивал папироски.
Но по
временам встречались низинки, на довольно большое
пространство пересекавшие дорогу
и переполненные водой, тогда мы вынуждались снимать с себя обувь
и босиком переходили с суши на сушь.
Перед ним было только настоящее в форме наглухо запертой тюрьмы, в которой бесследно потонула
и идея
пространства,
и идея
времени.
Мне казалось, что за лето я прожил страшно много, постарел
и поумнел, а у хозяев в это
время скука стала гуще. Все так же часто они хворают, расстраивая себе желудки обильной едой, так же подробно рассказывают друг другу о ходе болезней, старуха так же страшно
и злобно молится богу. Молодая хозяйка после родов похудела, умалилась в
пространстве, но двигается столь же важно
и медленно, как беременная. Когда она шьет детям белье, то тихонько поет всегда одну песню...
Он сам даже ничего не делает, ему только кажется, что делает он, но в действительности творятся все те дела, которые ему кажется, что он делает, через него высшею силою,
и он не творец жизни, а раб ее; полагая же жизнь свою в признании
и исповедании открывающейся ему истины, он, соединяясь с источником всеобщей жизни, совершает дела уже не личные, частные, зависящие от условий
пространства и времени, но дела, не имеющие причины
и сами составляющие причины всего остального
и имеющие бесконечное, ничем не ограниченное значение.
Утро; старик сидит за чайным столом
и кушает чай с сдобными булками; Анна Ивановна усердно намазывает маслом тартинки, которые незабвенный проглатывает тем с большею готовностью, что, со
времени выхода в отставку, он совершенно утратил инстинкт плотоядности. Но мысль его блуждает инде; глаза, обращенные к окошкам, прилежно испытуют
пространство, не покажется ли вдали пара саврасок, влекущая старинного друга
и собеседника. Наконец старец оживляется, наскоро выпивает остатки молока
и бежит к дверям.
Всегда был усердным читателем,
и, могу сказать по совести, даже в то
время, когда цензор одну половину фразы вымарывал, а в остальную половину, в видах округления, вставлял: «О ты,
пространством бесконечный!» — даже
и в то
время я понимал.
С некоторого
времени стал он часто слышать об Уфимском наместничестве, [Уфимское наместничество было образовано в 1781 г. из двух областей — Оренбургской
и Уфимской.] о неизмеримом
пространстве земель, угодьях, привольях, неописанном изобилии дичи
и рыбы
и всех плодов земных, о легком способе приобретать целые области за самые ничтожные деньги.
Если бы собрать весь кумач, все платки, понявы, пестрые рубашки
и позумент, которые пестреют здесь во
время покоса, можно бы, кажется, покрыть ими
пространство в пятьдесят верст в окружности.
Нынче вся жизнь в этом заключается: коли не понимаешь — не рассуждай! А коли понимаешь — умей помолчать! Почему так? — а потому что так нужно. Нынче всё можно:
и понимать
и не понимать, но только
и в том
и в другом случае нельзя о сем заявлять. Нынешнее
время — необыкновенное; это никогда не следует терять из виду. А завтра, может быть,
и еще необыкновеннее будет, —
и это не нужно из вида терять. А посему: какое
пространство остается между этими двумя дилеммами — по нем
и ходи.
Потом на
время порывы бури смолкали, роковая тишина томила робеющее сердце, пока опять подымался гул, как будто старые сосны сговаривались сняться вдруг с своих мест
и улететь в неведомое
пространство вместе с размахами ночного урагана.
— Да, это так; это несомненно так! — утверждал себя в это
время вслух патер. — Да, солнце
и солнца.
Пространства очень много… Душам роскошно плавать. Они все смотрят вниз: лица всегда спокойные; им все равно… Что здесь делается, это им все равно: это их не тревожит… им это мерзость, гниль. Я вижу… видны мне оттуда все эти умники, все эти конкубины, все эти черви, в гною зеленом, в смраде, поднимающем рвоту! Мерзко!
В то
время как мы еще не храбровали, как теперь, Данцигский гарнизон был вдвое сильнее всего нашего блокадного корпуса, который вдобавок был растянут на большом
пространстве и, следовательно, при каждой вылазке французов должен был сражаться с неприятелем, в несколько раз его сильнейшим; положение полка, а в особенности роты, к которой я был прикомандирован, было весьма незавидно: мы жили вместе с миллионами лягушек, посреди лабиринта бесчисленных канав, обсаженных единообразными ивами; вся рота помещалась в крестьянской избе, на небольшом острове, окруженном с одной стороны разливом, с другой — почти непроходимой грязью.
Ничего этого нет! Ни золота, ни отблесков, ни глубокой мечтательной синевы, порождающей обманчивые образы
и грезы. Стоит приблизиться к этому облаку, войти в него,
и тотчас же исчезнет вся эта мишура… Останется то, что есть на самом деле: бесчисленное множество водяных пузырьков, холодная, пронизывающая, слякотная сырость, покрывающая огромные
пространства, мертвая, невыразительная, бесцветная.
И от
времени до
времени ее прорезывает бессмысленный, страшный
и такой же холодный скрежет…