Неточные совпадения
И тут настала каторга
Корёжскому крестьянину —
До нитки разорил!
А драл… как сам Шалашников!
Да тот был прост; накинется
Со всей воинской силою,
Подумаешь: убьет!
А
деньги сунь, отвалится,
Ни дать ни
взять раздувшийся
В собачьем ухе клещ.
У немца — хватка мертвая:
Пока не пустит по миру,
Не отойдя сосет!
― Вот ты всё сейчас хочешь видеть дурное. Не филантропическое, а сердечное.
У них, то есть
у Вронского, был тренер Англичанин, мастер своего дела, но пьяница. Он совсем запил, delirium tremens, [белая горячка,] и семейство брошено. Она увидала их, помогла, втянулась, и теперь всё семейство на ее руках; да не так, свысока,
деньгами, а она сама готовит мальчиков по-русски в гимназию, а девочку
взяла к себе. Да вот ты увидишь ее.
— На что ж
деньги?
У меня вот они в руке! как только напишете расписку, в ту же минуту их
возьмете.
— А ей-богу, так! Ведь
у меня что год, то бегают. Народ-то больно прожорлив, от праздности завел привычку трескать, а
у меня есть и самому нечего… А уж я бы за них что ни дай
взял бы. Так посоветуйте вашему приятелю-то: отыщись ведь только десяток, так вот уж
у него славная
деньга. Ведь ревизская душа стóит в пятистах рублях.
Он был недоволен поведением Собакевича. Все-таки, как бы то ни было, человек знакомый, и
у губернатора, и
у полицеймейстера видались, а поступил как бы совершенно чужой, за дрянь
взял деньги! Когда бричка выехала со двора, он оглянулся назад и увидел, что Собакевич все еще стоял на крыльце и, как казалось, приглядывался, желая знать, куда гость поедет.
А потом опять утешится, на вас она все надеется: говорит, что вы теперь ей помощник и что она где-нибудь немного
денег займет и поедет в свой город, со мною, и пансион для благородных девиц заведет, а меня
возьмет надзирательницей, и начнется
у нас совсем новая, прекрасная жизнь, и целует меня, обнимает, утешает, и ведь так верит! так верит фантазиям-то!
Я прервал его речь вопросом: сколько
у меня всего-на-все
денег? «Будет с тебя, — отвечал он с довольным видом. — Мошенники как там ни шарили, а я все-таки успел утаить». И с этим словом он вынул из кармана длинный вязаный кошелек, полный серебра. «Ну, Савельич, — сказал я ему, — отдай же мне теперь половину; а остальное
возьми себе. Я еду в Белогорскую крепость».
—
Деньги — люблю, а считать — не люблю, даже противно, — сердито сказала она. — Мне бы американской миллионершей быть, они, вероятно,
денег не считают. Захарий
у меня тоже не мастер этого дела. Придется
взять какого-нибудь приказчика, старичка.
— А ты уступи, Клим Иванович!
У меня вот в печенке — камни, в почках — песок, меня скоро черти
возьмут в кухарки себе, так я
у них похлопочу за тебя, ей-ей! А? Ну, куда тебе, козел в очках,
деньги? Вот, гляди, я свои грешные капиталы семнадцать лет все на девушек трачу, скольких в люди вывела, а ты — что, а? Ты, поди-ка, и на бульвар ни одной не вывел, праведник! Ни одной девицы не совратил, чай?
— На Урале группочка парнишек эксы устраивала и после удачного поручили одному из своих товарищей передать
деньги, несколько десятков тысяч, в Уфу, не то — серым, не то — седым, так называли они эсеров и эсдеков. А
у парня — сапоги развалились, он
взял из тысяч три целковых и купил сапоги. Передал
деньги по адресу, сообщив, что три рубля — присвоил, вернулся к своим, а они его за присвоение трешницы расстреляли. Дико? Правильно! Отличные ребята. Понимали, что революция — дело честное.
Бальзаминов. Еще украдут, пожалуй. Вот едем мы дорогой, все нам кланяются. Приезжаем в Эрмитаж, и там все кланяются; я держу себя гордо. (В испуге вскакивает и ходит в волнении.) Вот гадость-то! Ведь деньги-то
у меня, пятьдесят-то тысяч, которые я
взял, пропали.
— Вот избаловался-то человек: с квартиры тяжело съехать! — с удивлением произнес Штольц. — Кстати, о
деньгах: много их
у тебя? Дай мне рублей пятьсот: надо сейчас послать; завтра из нашей конторы
возьму…
— А издержки какие? — продолжал Обломов. — А
деньги где? Ты видел, сколько
у меня
денег? — почти грозно спросил Обломов. — А квартира где? Здесь надо тысячу рублей заплатить, да нанять другую, три тысячи дать, да на отделку сколько! А там экипаж, повар, на прожиток! Где я
возьму?
— Да где я
возьму?
У меня нет
денег! — возразил Обломов, ходя по комнате. — Нужно мне очень вашей репы да капусты!
— Да, — припомнила она и достала из кармана портмоне. —
Возьмите у золотых дел мастера Шмита porte-bouquet. [подставку для букета (фр.).] Я еще на той неделе выбрала подарить Марфеньке в день рождения, — только велела вставить несколько жемчужин, из своих собственных, и вырезать ее имя. Вот
деньги.
Тит Никоныч был джентльмен по своей природе.
У него было тут же, в губернии, душ двести пятьдесят или триста — он хорошенько не знал, никогда в имение не заглядывал и предоставлял крестьянам делать, что хотят, и платить ему оброку, сколько им заблагорассудится. Никогда он их не поверял.
Возьмет стыдливо привезенные
деньги, не считая, положит в бюро, а мужикам махнет рукой, чтоб ехали, куда хотят.
— Во имя того же, во имя чего занял
у вас
деньги, то есть мне нужны они, а
у вас есть. И тут то же: вы
возьмете на себя, вам ничего не сделают, а меня упекут — надеюсь, это логика!
— Черт
возьми! — крикнул Дарзан, весь покраснев, — я, кажется, не просил
у вас
денег.
Я, конечно, обращался к нему раз, недели две тому, за
деньгами, и он давал, но почему-то мы тогда разошлись, и я сам не
взял: он что-то тогда забормотал неясно, по своему обыкновению, и мне показалось, что он хотел что-то предложить, какие-то особые условия; а так как я третировал его решительно свысока во все разы, как встречал
у князя, то гордо прервал всякую мысль об особенных условиях и вышел, несмотря на то что он гнался за мной до дверей; я тогда
взял у князя.
Мы вбежали с Тришатовым в кухню и застали Марью в испуге. Она была поражена тем, что когда пропустила Ламберта и Версилова, то вдруг как-то приметила в руках
у Ламберта — револьвер. Хоть она и
взяла деньги, но револьвер вовсе не входил в ее расчеты. Она была в недоуменье и, чуть завидела меня, так ко мне и бросилась...
Я было стал отдавать Николаю Семеновичу, чтоб обеспечить его, мои шестьдесят рублей на руки, но он не
взял; впрочем, он знал, что
у меня есть
деньги, и верил мне.
— Так уж я хочу-с, — отрезал Семен Сидорович и,
взяв шляпу, не простившись ни с кем, пошел один из залы. Ламберт бросил
деньги слуге и торопливо выбежал вслед за ним, даже позабыв в своем смущении обо мне. Мы с Тришатовым вышли после всех. Андреев как верста стоял
у подъезда и ждал Тришатова.
— Сам знаешь — чем. Ты без меня как духгак и наверно будешь глуп, а я бы тебе дал тридцать тысяч, и мы бы
взяли пополам, и ты сам знаешь — как. Ну кто ты такой, посмотри:
у тебя ничего нет — ни имени, ни фамилии, а тут сразу куш; а имея такие
деньги, можешь знаешь как начать карьеру!
— Ты еще маленький, а она над тобою смеется — вот что!
У нас была одна такая добродетель в Москве: ух как нос подымала! а затрепетала, когда пригрозили, что все расскажем, и тотчас послушалась; а мы
взяли и то и другое: и
деньги и то — понимаешь что? Теперь она опять в свете недоступная — фу ты, черт, как высоко летает, и карета какая, а коли б ты видел, в каком это было чулане! Ты еще не жил; если б ты знал, каких чуланов они не побоятся…
Прежде всего они спросили, «какие мы варвары, северные или южные?» А мы им написали, чтоб они привезли нам кур, зелени, рыбы, а
у нас
взяли бы
деньги за это, или же ром, полотно и тому подобные предметы. Старик
взял эту записку, надулся, как петух, и, с комическою важностью, с амфазом, нараспев, начал декламировать написанное. Это отчасти напоминало мерное пение наших нищих о Лазаре. Потом, прочитав, старик написал по-китайски в ответ, что «почтенных кур
у них нет». А неправда: наши видели кур.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя на одного председателя, — отдала хозяйке
деньги и легла спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я не хотела выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила это слово: он, — он всё поил наших девушек, потом хотел послать еще за вином, а
деньги у него все вышли. Хозяйка ему не поверила. Тогда он меня послал к себе в номер. И сказал, где
деньги и сколько
взять. Я и поехала.
Повитуха
взяла у нее за прожитье — за корм и зa чай — за два месяца 40 рублей, 25 рублей пошли за отправку ребенка, 40 рублей повитуха выпросила себе взаймы на корову, рублей 20 разошлись так — на платья, на гостинцы, так что, когда Катюша выздоровела,
денег у нее не было, и надо было искать места.
— Ого-го!.. Вон оно куда пошло, — заливался Веревкин. — Хорошо, сегодня же устроим дуэль по-американски: в двух шагах, через платок… Ха-ха!.. Ты пойми только, что сия Катерина Ивановна влюблена не в папахена, а в его карман. Печальное, но вполне извинительное заблуждение даже для самого умного человека, который зарабатывает
деньги головой, а не ногами. Понял? Ну, что
возьмет с тебя Катерина Ивановна, когда
у тебя ни гроша за душой… Надо же и ей заработать на ярмарке на свою долю!..
— Нет, голубчик, нам, старикам, видно, не сварить каши с молодыми… В разные стороны мы смотрим, хоть и едим один хлеб. Не
возьму я
у Привалова
денег, если бы даже он и предложил мне их…
— Не могу знать!.. А где я тебе
возьму денег? Как ты об этом думаешь… а? Ведь ты думаешь же о чем-нибудь, когда идешь ко мне? Ведь думаешь… а? «Дескать, вот я приду к барину и буду просить
денег, а барин запустит руку в конторку и вытащит оттуда
денег, сколько мне нужно…» Ведь так думаешь… а? Да
у барина-то, умная твоя голова, деньги-то разве растут в конторке?..
Дальнейшее нам известно: чтобы сбыть его с рук, она мигом уговорила его проводить ее к Кузьме Самсонову, куда будто бы ей ужасно надо было идти «
деньги считать», и когда Митя ее тотчас же проводил, то, прощаясь с ним
у ворот Кузьмы,
взяла с него обещание прийти за нею в двенадцатом часу, чтобы проводить ее обратно домой.
— А что ж бы я моему мальчику-то сказал, если б
у вас
деньги за позор наш
взял? — и, проговорив это, бросился бежать, на сей раз уже не оборачиваясь.
— Никто вам там не поверит-с, благо денег-то
у вас и своих теперь довольно,
взяли из шкатунки да и принесли-с.
— Батюшка, Митрий Федорович, — возгласил Трифон Борисыч, — да отбери ты
у них деньги-то, то, что им проиграл! Ведь все равно что воровством с тебя
взяли.
„Так, скажут, но ведь он в ту же ночь кутил, сорил
деньгами,
у него обнаружено полторы тысячи рублей — откуда же он
взял их?“ Но ведь именно потому, что обнаружено было всего только полторы тысячи, а другой половины суммы ни за что не могли отыскать и обнаружить, именно тем и доказывается, что эти
деньги могли быть совсем не те, совсем никогда не бывшие ни в каком пакете.
Скажут: „Все-таки он не умел объяснить, где
взял эти полторы тысячи, которые на нем обнаружены, кроме того, все знали, что до этой ночи
у него не было
денег“.
Конечно,
у Грушеньки были
деньги, но в Мите на этот счет вдруг оказалась страшная гордость: он хотел увезти ее сам и начать с ней новую жизнь на свои средства, а не на ее; он вообразить даже не мог, что
возьмет у нее ее
деньги, и страдал от этой мысли до мучительного отвращения.
А насчет того: откуда
деньги взял, то сказал ей одной, что
у Катерины Ивановны «украл», а что она ему на то ответила, что он не украл и что
деньги надо завтра же отдать.
Вот Иван-то этого самого и боится и сторожит меня, чтоб я не женился, а для того наталкивает Митьку, чтобы тот на Грушке женился: таким образом хочет и меня от Грушки уберечь (будто бы я ему
денег оставлю, если на Грушке не женюсь!), а с другой стороны, если Митька на Грушке женится, так Иван его невесту богатую себе
возьмет, вот
у него расчет какой!
— Достанет, достанет! — воскликнул Алеша, — Катерина Ивановна вам пришлет еще, сколько угодно, и знаете ли,
у меня тоже есть
деньги,
возьмите сколько вам надо, как от брата, как от друга, потом отдадите…
Деньги же есть
у меня:
возьму пачку и скажу, что Смердяков пред смертью мне отдал».
На вопрос прокурора: где же бы он
взял остальные две тысячи триста, чтоб отдать завтра пану, коли сам утверждает, что
у него было всего только полторы тысячи, а между тем заверял пана своим честным словом, Митя твердо ответил, что хотел предложить «полячишке» назавтра не
деньги, а формальный акт на права свои по имению Чермашне, те самые права, которые предлагал Самсонову и Хохлаковой.
— Лейба! — подхватил Чертопханов. — Лейба, ты хотя еврей и вера твоя поганая, а душа
у тебя лучше иной христианской! Сжалься ты надо мною! Одному мне ехать незачем, один я этого дела не обломаю. Я горячка — а ты голова, золотая голова! Племя ваше уж такое: без науки все постигло! Ты, может, сомневаешься: откуда, мол,
у него
деньги? Пойдем ко мне в комнату, я тебе и
деньги все покажу.
Возьми их, крест с шеи
возьми — только отдай мне Малек-Аделя, отдай, отдай!
— Ну, хоть
денег у меня
возьми — а то как же так без гроша? Но лучше всего: убей ты меня! Сказываю я тебе толком: убей ты меня зараз!
Известно, что
у многих практикующих тузов такое заведение: если приближается неизбежный, по мнению туза, карачун больному и по злонамеренному устроению судьбы нельзя сбыть больного с рук ни водами, ни какою другою заграницею, то следует сбыть его на руки другому медику, — и туз готов тут, пожалуй, сам дать
денег, только
возьми.
— Верочка, одевайся, да получше. Я тебе приготовила суприз — поедем в оперу, я во втором ярусе
взяла билет, где все генеральши бывают. Все для тебя, дурочка. Последних
денег не жалею.
У отца-то, от расходов на тебя, уж все животы подвело. В один пансион мадаме сколько переплатили, а фортопьянщику-то сколько! Ты этого ничего не чувствуешь, неблагодарная, нет, видно, души-то в тебе, бесчувственная ты этакая!
— Философ, натурально, не
взял; но русский будто бы все-таки положил
у банкира
деньги на его имя и написал ему так: «
Деньгами распоряжайтесь, как хотите, хоть, бросьте в воду, а мне их уже не можете возвратить, меня вы не отыщете», — и будто б эти
деньги так и теперь лежат
у банкира.
Тарас Алексеевич
деньги с него взять-то бы
взял, да и самого не выпустил: таков был обычай
у покойника.
— Значит, это неправда, что вы
взяли деньги у Харитины?
У жены Галактион тоже не
взял ни копейки, а заехал в Суслон к писарю и
у него занял десять рублей. С этими
деньгами он отправился начинать новую жизнь. На отца Галактион не сердился, потому что этого нужно было ожидать.