Неточные совпадения
Мадам Шталь говорила с Кити как с милым ребенком, на которого любуешься, как на воспоминание своей молодости, и только один раз упомянула о том, что во всех людских горестях утешение дает лишь любовь и
вера и что для сострадания к нам
Христа нет ничтожных горестей, и тотчас же перевела разговор на другое.
Правда, что легкость и ошибочность этого представления о своей
вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу, и он знал, что когда он, вовсе не думая о том, что его прощение есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному чувству, он испытал больше счастья, чем когда он, как теперь, каждую минуту думал, что в его душе живет
Христос и что, подписывая бумаги, он исполняет Его волю; но для Алексея Александровича было необходимо так думать, ему было так необходимо в его унижении иметь ту, хотя бы и выдуманную, высоту, с которой он, презираемый всеми, мог бы презирать других, что он держался, как за спасение, за свое мнимое спасение.
— Мы спасены
Христом, пострадавшим за нас. Мы спасены
верой, — ободряя взглядом ее слова, подтвердил Алексей Александрович.
Такие-то были козаки, захотевшие остаться и отмстить ляхам за верных товарищей и
Христову веру!
— Хорошо говорить многие умеют, а надо говорить правильно, — отозвался Дьякон и, надув щеки, фыркнул так, что у него ощетинились усы. — Они там вовлекли меня в разногласия свои и смутили. А — «яко алчба богатства растлевает плоть, тако же богачество словесми душу растлевает». Я ведь в социалисты пошел по
вере моей во
Христа без чудес, с единым токмо чудом его любви к человекам.
— Например — наша
вера рукотворенного не принимат. Спасов образ, который нерукотворенный, — принимам, а прочее — не можем. Спасов-то образ — из чего? Он — из пота, из крови
Христовой. Когда Исус
Христос на Волхову гору крест нес, тут ему неверный Фома-апостол рушничком личико и обтер, — удостоверить себя хотел:
Христос ли? Личико на полотне и осталось — он! А вся прочая икона, это — фальшь, вроде бы как фотография ваша…
Она любила дарить ему книги, репродукции с модных картин, подарила бювар, на коже которого был вытиснен фавн, и чернильницу невероятно вычурной формы. У нее было много смешных примет, маленьких суеверий, она стыдилась их, стыдилась, видимо, и своей
веры в бога. Стоя с Климом в Казанском соборе за пасхальной обедней, она, когда запели «
Христос воскресе», вздрогнула, пошатнулась и тихонько зарыдала.
«Должно быть, не легко в старости потерять
веру», — размышлял Самгин, вспомнив, что устами этого полуумного, полуживого человека разбойник Никита говорил
Христу...
— Был проповедник здесь, в подвале жил, требухой торговал на Сухаревке. Учил: камень — дурак, дерево — дурак, и бог — дурак! Я тогда молчал. «Врешь, думаю,
Христос — умен!» А теперь — знаю: все это для утешения! Все — слова.
Христос тоже — мертвое слово. Правы отрицающие, а не утверждающие. Что можно утверждать против ужаса? Ложь. Ложь утверждается. Ничего нет, кроме великого горя человеческого. Остальное — дома, и
веры, и всякая роскошь, и смирение — ложь!
— Мы — бога во
Христе отрицаемся, человека же — признаем! И был он,
Христос, духовен человек, однако — соблазнил его Сатана, и нарек он себя сыном бога и царем правды. А для нас — несть бога, кроме духа! Мы — не мудрые, мы — простые. Мы так думаем, что истинно мудр тот, кого люди безумным признают, кто отметает все
веры, кроме
веры в духа. Только дух — сам от себя, а все иные боги — от разума, от ухищрений его, и под именем
Христа разум же скрыт, — разум церкви и власти.
Я не про
веру мою говорю:
вера моя невелика, я — деист, философский деист, как вся наша тысяча, так я полагаю, но… но замечательно, что я всегда кончал картинку мою видением, как у Гейне, «
Христа на Балтийском море».
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском солдате, что тот, где-то далеко на границе, у азиятов, попав к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам, не согласился изменить своей
веры и принял муки, дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля
Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в тот день газете.
Собственно мистический характер зодчество теряет с веками Восстановления. Христианская
вера борется с философским сомнением, готическая стрелка — с греческим фронтоном, духовная святыня — с светской красотой. Поэтому-то храм св. Петра и имеет такое высокое значение, в его колоссальных размерах христианство рвется в жизнь, церковь становится языческая, и Бонаротти рисует на стене Сикстинской капеллы Иисуса
Христа широкоплечим атлетом, Геркулесом в цвете лет и силы.
— Нет, — ответил я, запнувшись и оглядываясь в первый раз на состав своей
веры… — Верю в бога… в
Христа… Но не могу верить… в вечную казнь.
И вместе с тем для него эта диалектика атеистическая, богоборческая, которую он преодолевает своей
верой в
Христа.
Конечно, у него все время это соединяется с воскрешающими религиозными силами, с
верой в
Христово Воскресение.
Г. Федотов подчеркивает, что в духовных стихах недостает
веры в Христа-Искупителя,
Христос остается судьей, т. е. народ как бы не видит кенозиса
Христа.
Ведь сущность
веры христианской в том и заключается, что отвергается возможность свободы вне
Христа: только
Христос делает нас свободными, вне
Христа рабство и принуждение.
Наша
вера и наша надежда, что чудо это совершится, основаны на чуде, которое уже совершилось, на чуде воскресения
Христа.
Нельзя быть кантианцем и исповедовать
веру в реальность Воскресения
Христа или ждать реального конца истории.
Христианину безмерно дорога свобода, потому что свобода есть пафос его
веры, потому что
Христос есть свобода.
Вера в воскресение есть акт свободы, свободного избрания, свободной любви к
Христу и, вместе с тем, акт отречения от своей ограниченности и ограниченности мира.
И самое сильное препятствие, быть может, в том, что не видят чуда от
веры в
Христа, что поверивший в
Христа все еще остается слабым человеком.
Не превращается ли свободная
вера в принудительное знание, когда истина
Христова становится авторитетом, материально воспринимаемым и не требующим подвига избрания?
И если свойства эти не противны свободе и не должны вести к принуждению и насилию, то потому только, что свобода входит в содержание христианской
веры, что религия
Христа исключительна в своем утверждении свободы и нетерпима в своем отрицании рабства, насилия и принуждения.
Согласно нашему пониманию природы
веры, не
вера должна рождаться от чуда, в чем было одно из искушений, отвергнутых
Христом, а чудо дается для
веры.
Вера в этот чудесный факт, любовь к этой таинственной личности, приобщение к
Христу — спасительны.
Что
Христос умер на кресте смертью раба, что Правда была распята, — это факт, который все знают, который принуждает и насилует, его признание не требует ни
веры, ни любви; этот страшный факт дан всему миру, познан миром.
Христос — предмет
веры и любви христианской не принуждает, не является в образе материально насилующим...
— Ребята! — сказал он, — видите, как проклятая татарва ругается над
Христовою верой? Видите, как басурманское племя хочет святую Русь извести? Что ж, ребята, разве уж и мы стали басурманами? Разве дадим мы святые иконы на поругание? Разве попустим, чтобы нехристи жгли русские села да резали наших братьев?
— Да сгинут все враги святой Руси и православной
Христовой веры! — продолжал князь.
Алатырь-камень всем камням отец; на белом Алатыре на камени сам Исус
Христос опочив держал, царь небесный беседовал со двунадесяти со апостолам, утверждал
веру христианскую; утвердил он
веру на камени, распущал он книги по всей земле.
— Я?.. то есть ты спрашиваешь, лично был ли я с ним знаком? Нет; меня бог миловал, — а наши кое-кто наслаждались его беседой. Ничего; хвалят и превозносят. Он одну нашу барыню даже в
Христову веру привел и Некрасова музу вдохновил. Давай-ка я его поскорее повешу! Ну, вот теперь и всё как следует на месте.
Заглавие «Сеть
веры» дано Хельчицким его сочинению потому, что, взяв эпиграфом стих Евангелия о призвании учеников с тем, чтобы они стали ловцами людей, Хельчицкий, продолжая это сравнение, говорит: «
Христос посредством учеников захватил в свою сеть
веры весь мир, но большие рыбы, пробив сеть, выскочили из нее и в поделанные этими большими рыбами дыры ушли и все остальные, так что сеть осталась почти пустая».
Главное же, человек, верующий в спасение людей
верою в искупление или в таинства, не может уже все силы свои полагать на исполнение в жизни нравственного учения
Христа.
Так относились к моей книге духовные, т. е. исповедующие
веру в
Христа.
Так это было с первых времен и так это шло, постоянно усиливаясь, логически дойдя в наше время до догматов пресуществления и непогрешимости папы или епископов, или писаний, т. е. до совершенно непонятного, дошедшего до бессмыслицы и до требований слепой
веры не богу, не
Христу, не учению даже, а лицу, как в католичестве, или лицам, как в православии, или —
веры книжке, как в протестантстве.
И иначе им нельзя было отнестись: их связывает то противоречие, в котором они находятся —
веры в божественность учителя и неверия в его самые ясные слова, — из которого им надо как-нибудь выпутываться, и потому нельзя было ожидать от них свободных суждений о самой сущности вопроса, о том изменении жизни людей, которое вытекает из приложения учения
Христа к существующему порядку.
Уже ко времени Константина всё понимание учения свелось к резюме, утвержденным светской властью, — резюме споров, происходивших на соборе, — к символу
веры, в котором значится: верую в то-то, то-то и то-то и под конец — в единую, святую, соборную и апостольскую церковь, т. е. в непогрешимость тех лиц, которые называют себя церковью, так что всё свелось к тому, что человек верит уже не богу, не
Христу, как они открылись ему, а тому, чему велит верить церковь.
Второй способ, несколько менее грубый, состоит в том, чтобы утверждать, что хотя действительно
Христос учил подставлять щеку и отдавать кафтан и что это очень высокое нравственное требование, но… что есть на свете злодеи, и если не усмирять силой этих злодеев, то погибнет весь мир и погибнут добрые. Довод этот я нашел в первый раз у Иоанна Златоуста и выставляю несправедливость его в книге «В чем моя
вера?».
«Сеть
веры» есть учение
Христово, которое должно извлекать человека из темной глубины житейского моря и его неправд. Истинная
вера состоит в том, чтобы верить божьим словам; но теперь пришло такое время, что люди истинную
веру принимают за ересь, и поэтому разум должен указать, в чем состоит истинная
вера, если кто этого не знает. Тьма закрыла ее от людей, и они не узнают истинного закона
Христа.
Положение о том, чтобы не делать другим того, чего не хочешь, чтобы тебе делали, не нужно было доказывать чудесами, и положению этому не нужно было требовать
веры, потому что положение это само по себе убедительно, соответствуя и разуму и природе человека; но положение о том, что
Христос был бог, надо было доказывать чудесами совершенно непонятными.
Кроме того, если бы
Христос действительно установил такое учреждение, как церковь, на котором основано всё учение и вся
вера, то он, вероятно бы, высказал это установление так определенно и ясно и придал бы единой истинной церкви, кроме рассказов о чудесах, употребляемых при всяких суевериях, такие признаки, при которых не могло бы быть никакого сомнения в ее истинности; но ничего подобного нет, а как были, так и есть теперь различные учреждения, называющие себя каждое единою истинною церковью.
Излагая свою
веру в учение
Христа, я не мог не высказать и того, почему я не верю и считаю заблуждением ту церковную
веру, которая обыкновенно называется христианством.
Таинство вечного претворения бессильного вещества в расторгающую узы смерти силу было перед ним навек занавешено. Ходячий труп! Нелепое совмещение неверия в живого бога и
Христа его с
верою в колдовство!
— И задумал злой сатана антихрист — дай-де возвеличу себя вдвое супротив
Христа! Удвоился, взял себе число 666, а что крест складывается из трёх частей, не из шести — про это и забыл, дурак! С той поры его всякому видно, кто не щепотник, а истинной древней
веры держится.
Не мигая, он следил за игрою её лица, освещённого добрым сиянием глаз, за живым трепетом губ и ласковым пением голоса, свободно, обильно истекавшего из груди и словах, новых для него, полных стойкой
веры. Сначала она говорила просто и понятно: о
Христе, едином боге, о том, что написано в евангелии и что знакомо Матвею.
— Вы говорите — у вас
вера, — сказал дьякон. — Какая это
вера? А вот у меня есть дядька-поп, так тот так верит, что когда в засуху идет в поле дождя просить, то берет с собой дождевой зонтик и кожаное пальто, чтобы его на обратном пути дождик не промочил. Вот это
вера! Когда он говорит о
Христе, так от него сияние идет и все бабы и мужики навзрыд плачут. Он бы и тучу эту остановил и всякую бы вашу силу обратил в бегство. Да…
Вера горами двигает.
— А вот почему, — ответил Коля с глубокой
верой. — Старые греки у нас рассказывают так. Когда Иисус
Христос, господь наш, воскрес на третий день после своего погребения, то никто ему не хотел верить. Видели много чудес от него при его жизни, но этому чуду не могли поверить и боялись.
Тогда в душе моей всё возвысилось и осветилось иначе, все речи Михайловы и товарищей его приняли иной смысл. Прежде всего — если человек за
веру свою готов потерять свободу и жизнь, значит — он верует искренно и подобен первомученикам за
Христов закон.