Неточные совпадения
Трубят
в рога!
Разить врага
Пришла пора!
—
Рази можно обманывать господ, — бормотал он, снова оглядывая всех, а испуг
в глазах его быстро заменялся пытливостью, подбородок вздрагивал.
Бросая груды тел на груду,
Шары чугунные повсюду
Меж ними прыгают,
разят,
Прах роют и
в крови шипят.
Оттого много на свете погибших: праздных, пьяниц с разодранными локтями, одна нога
в туфле, другая
в калоше, нос красный, губы растрескались, винищем
разит!
Осенью 1826 года Николай, повесив Пестеля, Муравьева и их друзей, праздновал
в Москве свою коронацию. Для других эти торжества бывают поводом амнистий и прощений; Николай, отпраздновавши свою апотеозу, снова пошел «
разить врагов отечества», как Робеспьер после своего Fête-Dieu. [праздника господня (фр.).]
Прежде всего его обдал страшный смрад,
в котором по преимуществу
разило запахом кислых щей и махорки.
Итак, оба друга мои сочинили по циркуляру. От одного
разило государственностью,
в другом очень осторожно, но
в то же время очень искусно был пущен запах подоплеки. А так как я лично оплошал, то есть никакого циркуляра не сочинил, то мне оставалось только выжидать, который из моих приятелей восторжествует.
На плечах накинута соболья шуба редчайшей воды (
в"своем месте"он носит желтую лисью шубу, а
в дорогу так и волчьей не брезгает), на голове надет самого новейшего фасона цилиндр, из-под которого высыпались наружу серебряные кудри; борода расчесана, мягка, как пух, и
разит духами; румянец на щеках даже приятнее прежнего; глаза блестят…
Трубят
в рога!
Разить врага!
Давно пора!
Черная бархатная жакетка ловко обрисовывала его формы и отлично оттеняла белизну белья; пробор на голове был сделан так тщательно, что можно было думать, что он причесывается у ваятеля; лицо, отдохнувшее за ночь от вчерашних повреждений, дышало приветливостью и готовностью удовлетворить клиента, что бы он ни попросил; штаны сидели почти идеально; но что всего важнее: от каждой части его лица и даже тела
разило духами, как будто он только что выкупался
в водах Екатерининского канала.
Он явился во фраке,
в белом галстухе и — по какому-то инстинктивному заблуждению —
в белых нитяных перчатках. Словом сказать, хоть сейчас бери
в руки блюдо и ступай служить у Палкина. При этом от него так
разило духами, что Глумов невольно воскликнул...
Сам Перстень, раненный
в руку, уже слабее
разил чеканом, как новый свист раздался
в лесу.
Счастливым пользуясь мгновеньем,
К объятой голове смущеньем,
Как ястреб, богатырь летит
С подъятой, грозною десницей
И
в щеку тяжкой рукавицей
С размаха голову
разит...
— Молодчики-слобода, стой дружно! — громогласно кричит высокий
ражий Ордынцев и, точно топором рубит, бьет по головам горожан. Против него — Коптев, без полушубка,
в разорванной рубахе. Они давние приятели, кумовья.
— Я не убью маменьку, Анфиса Петровна; но вот грудь моя —
разите! — продолжал дядя, разгоряченный до последней степени, что бывает иногда с людьми слабохарактерными, когда их выведут из последнего терпения, хотя вся горячка их походит на огонь от зажженной соломы. — Я хочу сказать, Анфиса Петровна, что я никого не оскорблю. Я и начну с того, что Фома Фомич благороднейший, честнейший человек и, вдобавок, человек высших качеств, но… но он был несправедлив ко мне
в этом случае.
Гордей Евстратыч осторожно присел на самый кончик дивана,
в самых ногах у Порфира Порфирыча, от которого так и
разило перегорелой водкой. Порфир Порфирыч набил глиняную трубку с длиннейшим чубуком «Жуковым» и исчез на время
в клубах дыма.
Я поселился
в слободе, у Орлова. Большая хата на пустыре, пол земляной, кошмы для постелей. Лушка, толстая немая баба, кухарка и калмык Доржа. Еды всякой вволю: и баранина, и рыба разная, обед и ужин горячие. К хате пристроен большой чулан, а
в нем всякая всячина съестная: и мука, и масло, и бочка с соленой промысловой осетриной, вся залитая доверху тузлуком,
в который я как-то, споткнувшись
в темноте, попал обеими руками до плеч, и мой новый зипун с месяц рыбищей соленой
разил.
Этак с час-места останавливались у нас двое проезжих бояр и с ними человек сорок холопей, вот и стали меня так же, как твоя милость, из ума выводить, а я сдуру-то и выболтай все, что на душеньке было; и лишь только вымолвила, что мы денно и нощно молим бога, чтоб вся эта иноземная сволочь убралась восвояси, вдруг один из бояр, мужчина такой
ражий, бог с ним! как заорет
в истошный голос да ну меня из своих ручек плетью!
— А я из Клишина: там и переехал; все берегом шел… Да не об этом речь: я, примерно, все насчет…
рази так со старым-то дружком встречаются?.. Как словно и не узнала меня!.. А я так вот взглянул только
в эвту сторону, нарочно с дороги свернул… Уж вот тебя так мудрено признать — ей-богу, правда!.. Вишь, как потолстела… Как есть коломенская купчиха; распрекрасные стали!.. Только бы и смотрел на тебя… Эх! — произнес Захар, сделав какой-то звук губами.
— Чего тут?.. Вишь, половину уж дела отмахнули!..
Рази нам впервака: говорю, как жил этта я
в Серпухове, у Григорья Лукьянова — бывало, это у нас вчастую так-то пошаливали… Одно слово: обделаем — лучше быть нельзя!.. Смотри, только ты не зевай, делай, как, примерно, я говорил; а уж насчет, то есть, меня не сумневайся: одно слово — Захар! Смотри же, жди где сказано: духом буду… Ну что ж на дожде-то стоять?.. Качай! — заключил Захар, оправляя мокрые волосы, которые хлестали его по лицу.
— Так что ж?.. Уж ты, брат, и оробел?.. Ах ты, соломенная твоя душа!.. Так что ж, что отворена? Пущай узнают!
Рази ты воровать ходил? Твое добро, тебе предоставлено, и не может тебе запретить
в этом никто; захотел — взял, вот те все!.. Эх ты, Фалалей, пра, Фалалей!.. Ну, качай! Чего стал!..
— Именно, брат, мартобря. Жилы они из меня этим мартобрем вытянули. Как ни возьмешь
в руки газету — так от нее мартобрем и
разит!
От всей его фигуры
разит водкой, распутством и тем нестерпимым запахом, который можно обонять только
в отвратительных конурах, где ютится на ночь трактирная прислуга.
Вспомним, братцы, россов славу
И пойдем врагов
разить!
Защитим свою державу:
Лучше смерть — чем
в рабстве жить!
— Господи!..
В Париже спать?.. — воскликнула Мерова, припоминая, как она, бывши там с Янсутским, бегала по красивым парижским улицам
в каком-то
раже, почти
в сумасшествии.
Я стоял, прижимая к груди рубашку, полуголый, и был так взбешен, что крики и хохот пестунов моих привлекли кучу народа и давно уже шли взаимные, горячие объяснения — «
в чем дело», — а я только поворачивался, взглядом
разя насмешников: человек десять набилось
в комнату.
Это был молодой человек, лет восемнадцати, уже испитой и нездоровый, с сладковато-наглою усмешкой на нечистом лице, с выражением усталости
в воспаленных глазках. Он походил на отца, только черты его были меньше и не лишены приятности. Но
в самой этой приятности было что-то нехорошее. Одет он был очень неряшливо, на мундирном сюртуке его недоставало пуговицы, один сапог лопнул, табаком так и
разило от него.
Кабинет этот оказался большой комнатой, неоштукатуренной и почти пустой; по стенам, на неровно вбитых гвоздях, висели две нагайки, трехугольная порыжелая шляпа, одноствольное ружье, сабля, какой-то странный хомут с бляхами и картина, изображающая горящую свечу под ветрами;
в одном углу стоял деревянный диван, покрытый пестрым ковром. Сотни мух густо жужжали под потолком; впрочем,
в комнате было прохладно; только очень сильно
разило тем особенным лесным запахом, который всюду сопровождал Мартына Петровича.
— То-то вот; не хотел ты меня тогда послушаться, — промолвила матушка, опускаясь на кресло и слегка помахивая перед носом надушенным платком: очень уже
разило от Харлова…
в лесном болоте не так сильно пахнет.
Оттоманы, спасенные бегством от меча Российского,
разили воинов Иосифа, тех, которые прежде сами побеждали храбрейшие армии
в Европе.
«Беда! — сказал он, — князя не видать!
Куда он скрылся?» — «Если хочешь знать,
Взгляни туда, где бранный дым краснее,
Где гуще пыль и смерти крик сильнее,
Где кровью облит мертвый и живой,
Где
в бегстве нет надежды никакой:
Он там! — смотри: летит как с неба пламя;
Его шишак и конь, — вот наше знамя!
Он там! — как дух,
разит и невредим,
И всё бежит иль падает пред ним!»
Так отвечал Селиму сын природы —
А лесть была чужда степей свободы!..
Рыжов действительно срубил дерево по себе: через неделю он привел
в город жену —
ражую, белую, румяную, с добрыми карими глазами и с покорностью
в каждом шаге и движении. Одета она была по-крестьянски, и шли оба супруга друг за другом, неся на плечах коромысло, на котором висела подвязанная холщовым концом расписная лубочная коробья с приданым.
Наймит шел босиком,
в красной кумачной рубахе, с фуражкой, без козырька, на затылке, и нес на палке новенькие Опанасовы сапоги, от которых так и
разило дегтем по всей плотине. — «Вот какой скорый! — подумал мельник, уж и взял себе чоботы… Ну, да ничего это. На этого человека я крепко теперь надеюсь».
Но что, слова мои напрасно я теряю
И своего отца без пользы умоляю!
Когда ты не
разишь, отцом тебя не чту,
И только тщетную
в тебе я зрю мечту.
Митрич. А мне что. Заметай след, как знаешь. Эка винищем от тебя
разит как. Пойти
в избу. (Уходит, зевая.) О господи!
В киевлянах и других россиянах отцы наши любили кровь славянскую, служили им, как друзьям и братьям,
разили их неприятелей и вместо с ними славились победами.
— Рядом с паломником к пруту прикован, — отвечал Алексей. — Я ведь
в лицо-то его не знаю, да мне сказали: «Вот этот высокий,
ражий, седой — ихний игумен, отец Михаил»; много их тут было, больше пятидесяти человек — молодые и старые. Стуколова сам я признал.
Комнатка небольшая, жара, этта, духота, мухи, да какие-то клейкие;
в углу киотище необыкновенный, с древнейшими образами; ризы на них тусклые да дутые; маслом так и
разит, да еще какою-то специей; на кровати два пуховика; подушку пошевелишь, а из-под нее таракан бежит… я уж со скуки чаю до невероятности напился — просто беда!
Пред мощным слабость трепетала;
Он гром держал
в своих руках:
Чело скрывая
в облаках,
Гремел,
разил — земля пылала —
Но меркнет свет
в его очах,
И бог земный… падет во прах.
Графа, само собою разумеется, я застал
в самых разлохмаченных чувствах. Дряблый и хилый человек похудел и осунулся больше прежнего… Он был бледен, и губы его дрожали, как
в лихорадке. Голова была повязана белым носовым платком, от которого на всю комнату
разило острым уксусом. При моем входе он вскочил с софы, на которой лежал, и, запахнувши полы халата, бросился ко мне…
Являясь на допросы, он то нес свой вздор и выставлял себя предтечей других сильнейших и грозных новаторов, которые, воспитываясь на ножах, скоро придут с ножами же водворять свою новую вселенскую правду; то вдруг впадал
в какой-то
раж покаяния и с азартом раскрывал все тайники своей души, и с неуместною откровенностию рассказывал истинную правду обо всем, что он перенес
в своей жизни от разных коварных людей и
в особенности от Глафиры и от Горданова.
Кучер, не могший во всю дорогу справиться с лошадьми, даже у подъезда барского дома не заметил, что барина нет между теми, кого он привез, и отсутствие Бодростина могло бы долго оставаться необъяснимым, если бы Жозеф, ворвавшись
в дом, не впал
в странный
раж. Он метался по комнатам, то стонал, то шептал, то выкрикивал...
На огромном диване, с обивкой из волосяной материи, сидела женщина, лет за тридцать, некрасивая, жирная, гладко причесанная,
в розовой распашной блузе, и приподнялась вместе с
ражим монахом, тоже
в подряснике, с огромной шапкой волнистых русых волос.
Но что вышло особенно курьезно, это то, что тотчас за либеральной фразой цензора
в дверь просунулась голова
ражего жандармского"вахтера", и он пробасил...
Старик осторожно приотворил дверь. Разговор смолк. Он вошел и вернулся тотчас же. А за ним выбежал
ражий офицер с красным, лоснящимся лицом, завитой, с какими-то рожками на лбу, еще мальчик по летам, но уже ожирелый,
в уланке с красным кантом и золотой петлицей на воротнике. Уланка была сшита нарочно непомерно коротко и узко, так что формы корнета выставлялись напоказ при каждом повороте.
В петлице торчал солдатский Георгиевский крест на широкой ленте и как будто больших размеров, чем делают обыкновенно.
Пришли еще три пары, всегда появляющиеся
в бенефисах: уже не первой молодости барыня и купчихи и при них молодые люди,
ражие, с русыми и черными бородами,
в цветных галстуках и кольцах.
— Штука любезная. Мы
в молодых людях нуждаемся, таких вот, как вы. Очень уж овчиной у нас
разит. Никого нельзя ввести
в операцию… Или выжига, или хам!..
— Осрамился, старина, нечего сказать, — слышу я укоризненный голос Коршунова. — От тебя
разит вином… Не стыдно тебе? Не стыдно тебе, гадкий мальчишка, каждый вечер проводить
в компании каких-то подозрительных субъектов, выгнанных за лень и дурное поведение из училищ, играть с ними
в карты и пить вино? Вот они, результаты такого времяпрепровождения. Упал
в обморок, как какая-нибудь слабонервная кисейная барышня. Стыдись!.. Ведь мы все знаем, что ты проделываешь, когда возвращаешься из училища. И все мы…
— Помогите, родные мои, помогите! Спросите эту русалку, чего она хочет? Уф! она меня замучила, защекотала, защипала. Батюшки мои! да, видно,
в здешнем краю нет вовсе мужчин. Пошлите хоть за Верденом, которого она то и дело поминает: малой дюжий,
ражий, не мне чета!
— Ой, как страшно! Ну, не тяни,
рази прямо
в сердце. Сразу, чтобы без лишних мучений.