Неточные совпадения
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову
человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось
больше идей, тот
больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с
ума, точно так же, как
человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
— Смотрите, добрые
люди: одурел старый! совсем спятил с
ума! — говорила бледная, худощавая и добрая мать их, стоявшая у порога и не успевшая еще обнять ненаглядных детей своих. — Дети приехали домой,
больше году их не видали, а он задумал невесть что: на кулаки биться!
Евфросинья Потаповна. Какие тут расчеты, коли
человек с
ума сошел. Возьмем стерлядь: разве вкус-то в ней не один, что
большая, что маленькая? А в цене-то разница, ох, велика! Полтинничек десяток и за глаза бы, а он по полтиннику штуку платил.
— Да, — проговорил он, ни на кого не глядя, — беда пожить этак годков пять в деревне, в отдалении от великих
умов! Как раз дурак дураком станешь. Ты стараешься не забыть того, чему тебя учили, а там — хвать! — оказывается, что все это вздор, и тебе говорят, что путные
люди этакими пустяками
больше не занимаются и что ты, мол, отсталый колпак. [Отсталый колпак — в то время старики носили ночные колпаки.] Что делать! Видно, молодежь, точно, умнее нас.
— А еще вреднее плотских удовольствий — забавы распутного
ума, — громко говорил Диомидов, наклонясь вперед, точно готовясь броситься в густоту
людей. — И вот студенты и разные недоучки, медные головы, честолюбцы и озорники, которым не жалко вас, напояют голодные души ваши, которым и горькое — сладко, скудоумными выдумками о каком-то социализме, внушают, что была бы плоть сыта, а ее сытостью и душа насытится… Нет! Врут! — с
большой силой и торжественно подняв руку, вскричал Диомидов.
— Зотиха, Марина Петровна, указала нам, — говорили они, и чувствовалось, что для этих
людей Марина —
большой человек. Он объяснял это тем, что захолустные, полудикие
люди ценят ее деловитый
ум, ее знание жизни.
«Нет, это не ограниченность в Тушине, — решал Райский, — это — красота души, ясная, великая! Это само благодушие природы, ее лучшие силы, положенные прямо в готовые прочные формы. Заслуга
человека тут — почувствовать и удержать в себе эту красоту природной простоты и уметь достойно носить ее, то есть ценить ее, верить в нее, быть искренним, понимать прелесть правды и жить ею — следовательно, ни
больше, ни меньше, как иметь сердце и дорожить этой силой, если не выше силы
ума, то хоть наравне с нею.
Например, говорит, в «Горе от
ума» — excusez du peu [ни
больше ни меньше (фр.).] — все лица самые обыкновенные
люди, говорят о самых простых предметах, и случай взят простой: влюбился Чацкий, за него не выдали, полюбили другого, он узнал, рассердился и уехал.
Это
ум — не одной головы, но и сердца, и воли. Такие
люди не видны в толпе, они редко бывают на первом плане. Острые и тонкие
умы, с бойким словом, часто затмевают блеском такие личности, но эти личности
большею частию бывают невидимыми вождями или регуляторами деятельности и вообще жизни целого круга, в который поставит их судьба.
«Брак? Что это… брак… — неслось, как вихрь, в
уме Алеши, — у ней тоже счастье… поехала на пир… Нет, она не взяла ножа, не взяла ножа… Это было только „жалкое“ слово… Ну… жалкие слова надо прощать, непременно. Жалкие слова тешат душу… без них горе было бы слишком тяжело у
людей. Ракитин ушел в переулок. Пока Ракитин будет думать о своих обидах, он будет всегда уходить в переулок… А дорога… дорога-то
большая, прямая, светлая, хрустальная, и солнце в конце ее… А?.. что читают?»
Другим результатом-то, что от удешевления учителя (то есть, уже не учителя, а Дмитрия Сергеича) Марья Алексевна еще
больше утвердилась в хорошем мнении о нем, как о
человеке основательном, дошла даже до убеждения, что разговоры с ним будут полезны для Верочки, склонят Верочку на венчанье с Михаилом Иванычем — этот вывод был уже очень блистателен, и Марья Алексевна своим
умом не дошла бы до него, но встретилось ей такое ясное доказательство, что нельзя было не заметить этой пользы для Верочки от влияния Дмитрия Сергеича.
Отец мой редко бывал в хорошем расположении духа, он постоянно был всем недоволен.
Человек большого ума,
большой наблюдательности, он бездну видел, слышал, помнил; светский
человек accompli, [совершенный (фр.).] он мог быть чрезвычайно любезен и занимателен, но он не хотел этого и все более и более впадал в капризное отчуждение от всех.
Люди обыкновенно вспоминают о первой молодости, о тогдашних печалях и радостях немного с улыбкой снисхождения, как будто они хотят, жеманясь, как Софья Павловна в «Горе от
ума», сказать: «Ребячество!» Словно они стали лучше после, сильнее чувствуют или
больше.
К Ечкину старик понемногу привык, даже
больше — он начал уважать в нем его удивительный
ум и еще более удивительную энергию. Таким
людям и на свете жить. Только в глубине души все-таки оставалось какое-то органическое недоверие именно к «жиду», и с этим Тарас Семеныч никак не мог совладеть. Будь Ечкин кровный русак, совсем бы другое дело.
— Со всячинкой. При помещиках лучше были; кованый был народ. А теперь вот все на воле, — ни хлеба, ни соли! Баре, конечно, немилостивы, зато у них разума
больше накоплено; не про всех это скажешь, но коли барин хорош, так уж залюбуешься! А иной и барин, да дурак, как мешок, — что в него сунут, то и несет. Скорлупы у нас много; взглянешь —
человек, а узнаешь, — скорлупа одна, ядра-то нет, съедено. Надо бы нас учить,
ум точить, а точила тоже нет настоящего…
Это был
человек большого ума и
больших дарований.
Однако при ближайшем знакомстве он должен был сознаться, что этот еретик и забияка —
человек очень приятного нрава и
большого ума, и вследствие этого поссесор пошел на компромисс.
— Вы все такие, скитские матери! — со слезами повторяла Аглаида. — Не меня, а вас всех надо утопить… С вами и говорить-то грешно. Одна Пульхерия только и есть, да и та давно из
ума выжила. В мире грех, а по скитам-то в десять раз
больше греха. А еще туда же про Кирилла судачите… И он грешный
человек, только все через вас же, скитских матерей. На вас его грехи и взыщутся… Знаю я все!..
Сравнивая по временам здешнюю жизнь с своею уездною, Розанов находил, что тут живется гораздо потруднее, и переполнялся еще
большим почтением и благодарностью к Нечаю и особенно к его простодушной жене. С ней они с первого же дня стали совершенно своими
людьми и доверчиво болтали друг с другом обо всем, что брело на
ум.
Много еще есть сортов таких
людей, главенствующих над росшими, застенчивыми, благородно-скромными и часто даже над
большими умами, и к числу их принадлежал Симановский.
Трудно было примириться детскому
уму и чувству с мыслию, что виденное мною зрелище не было исключительным злодейством, разбоем на
большой дороге, за которое следовало бы казнить Матвея Васильича как преступника, что такие поступки не только дозволяются, но требуются от него как исполнение его должности; что самые родители высеченных мальчиков благодарят учителя за строгость, а мальчики будут благодарить со временем; что Матвей Васильич мог браниться зверским голосом, сечь своих учеников и оставаться в то же время честным, добрым и тихим
человеком.
— Нет, и вы в глубине души вашей так же смотрите, — возразил ему Неведомов. — Скажите мне по совести: неужели вам не было бы тяжело и мучительно видеть супругу, сестру, мать, словом, всех близких вам женщин — нецеломудренными? Я убежден, что вы с гораздо
большею снисходительностью простили бы им, что они дурны собой, недалеки
умом, необразованны. Шекспир прекрасно выразил в «Гамлете», что для
человека одно из самых ужасных мучений — это подозревать, например, что мать небезупречна…
Таково было тогдашнее настроение
умов нашей интеллигенции, и вследствие этого «политических» не только не лишали огня и воды, но даже не в пример охотнее принимали в домах, нежели шулеров, чему, впрочем, много способствовало и то, что «политические», по
большей части, были
люди молодые, образованные и обладавшие приличными манерами.
— Я так, ваше высокоблагородие, понимаю, что все это
больше от ихней глупости, потому как с
умом человек, особливо служащий-с, всякого случаю опасаться должон. Идешь этта иной раз до города, так именно издрожишься весь, чтоб кто-нибудь тебя не изобидел… Ну, а они что-с? так разве, убогонькие!
Налетов. Помогите хоть вы мне как-нибудь. Сами согласитесь, за что я тут страдаю? ну, умерла девка, ну, и похоронили ее: стоит ли из-за этого благородного
человека целый год беспокоить! Ведь они меня с большого-то
ума чуть-чуть под суд не отдали!
— Станет побирать, коли так размахивает! — решили другие в
уме; но привести все это в
большую ясность рискнул первый губернский архитектор —
человек бы, кажется, с лица глупый и часть свою скверно знающий, но имевший удивительную способность подделываться к начальникам еще спозаранку, когда еще они были от него тысячи на полторы верст. Не стесняясь особенно приличиями, он явился на постройку, отрекомендовал себя молодому
человеку и тут же начал...
«Каждый, кажется, мужик, — думал он, — способный, как животное, перетаскивать на своих плечах тяжесть, нужней для Петербурга, чем
человек думающий, как будто бы
ума уж здесь
больше всего накопилось, тогда как в сущности одна только хитрость, коварство и терпение сюда пролезли.
«Тут же на горе паслось
большое стадо свиней, и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из
человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя происшедшее, побежали и рассказали в городе и в селениях. И вышли видеть происшедшее и, пришедши к Иисусу, нашли
человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом
уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся».
— А я на что похож? Не-ет, началась расслойка
людям, и теперь у каждого должен быть свой разбег. Вот я, в городе Вологде, в сумасшедшем доме служил, так доктор — умнейший господин! — сказывал мне: всё
больше год от году сходит
людей с
ума. Это значит — начали думать! Это с непривычки сходят с
ума, — не привыкши кульё на пристанях носить, обязательно надорвёшься и грыжу получишь, как вот я, — так и тут — надрывается душа с непривычки думать!
— А я вот что тебе скажу, милушка… Жили мы, благодарение Господу, в достатке, все у нас есть,
люди нас не обегают: чего еще нам нужно? Вот ты еще только успел привезти эту жилку в дом, как сейчас и начал вздорить… Разве это порядок? Мать я тебе или нет? Какие ты слова с матерью начал разговаривать? А все это от твоей жилки… Погляди-ко, ты остребенился на сватьев-то… Я своим
умом так разумею, что твой Маркушка колдун, и
больше ничего. Осиновым колом его надо отмаливать, а не сорокоустом…
Доктор Андрей Ефимыч, о котором речь впереди, прописал холодные примочки на голову и лавровишневые капли, грустно покачал головой и ушел, сказав хозяйке, что уж
больше он не придет, потому что не следует мешать
людям сходить с
ума.
Изо всех собравшихся на станции только один этот
человек, с чахоточной фигурой и лицом старой обезьяны, сохранял свою обычную невозмутимость. Он приехал позднее всех и теперь медленно ходил взад и вперед по платформе, засунув руки по локоть в карманы широких, обвисших брюк и пожевывая свою вечную сигару. Его светлые глаза, за которыми чувствовался
большой ум ученого и сильная воля авантюриста, как и всегда, неподвижно и равнодушно глядели из-под опухших, усталых век.
— Не один он думал так, и это верно было: чем дальше — тем горячее в туннеле, тем
больше хворало и падало в землю
людей. И всё сильнее текли горячие ключи, осыпалась порода, а двое наших, из Лугано, сошли с
ума. Ночами в казарме у нас многие бредили, стонали и вскакивали с постелей в некоем ужасе…
— Золотопромышленность, разумеется, дело солидное, — говорил Тарас спокойно и важно, — но все-таки рискованное и требующее крупного капитала… Очень выгодно иметь дело с инородцами… Торговля с ними, даже поставленная кое-как, дает огромный процент. Это совершенно безошибочное предприятие… Но — скучное. Оно не требует
большого ума, в нем негде развернуться
человеку —
человеку крупного почина…
— Ты и слушай!.. Ежели мой
ум присовокупить к твоей молодой силе — хорошую победу можно одержать… Отец твой был крупный
человек… да недалеко вперед смотрел и не умел меня слушаться… И в жизни он брал успех не
умом, а сердцем
больше… Ох, что-то из тебя выйдет… Ты переезжай ко мне, а то одному жутко будет в доме…
Подошла ночь, когда решено было арестовать Ольгу, Якова и всех, кто был связан с ними по делу типографии. Евсей знал, что типография помещается в саду во флигеле, — там живёт
большой рыжебородый
человек Костя с женой, рябоватой и толстой, а за прислугу у них — Ольга. У Кости голова была гладко острижена, а у жены его серое лицо и блуждающие глаза; они оба показались Евсею
людьми не в своём
уме и как будто долго лежали в больнице.
Глумова. Чтобы заметным-то быть, нужно
ум большой; а
людям обыкновенным трудно, ох как трудно!
Увидав это, дядя не выдержал своей роли и в ужасе заметил, что такое образование равносильно круглому невежеству; что знание языков важно как средство, при пособии которого
человек может с
большим успехом приобретать другие знания, которые, собственно, только и начинают образование
ума; но, встретив в ответ на это сухую, исполненную жалости к его заблуждениям улыбку своей жены, он оставил и это так, как оно есть, но впоследствии был несколько несправедлив, никогда не прощая детям их невежества и осмеивая его в глаза им иногда тонко, а иногда и довольно зло.
Телятев. Вот, видите ли, с
умом, да еще с
большим. Значит, прежде надо
ум иметь. А у нас
большие умы так редки, как и миллионы. Да оставимте лучше об
уме говорить; а то кто-нибудь из знакомых услышит, смеяться станут. Умные
люди сами по себе, а мы сами по себе. Значит,
ум побоку. Ну его! Где его взять, коли Бог не дал!
На это отвечу вам, что я рассуждала про вас так: «Если он и не одарен
умом, очень
большим, то все-таки может быть
человеком добрым, и потому можно выйти за него».
Самойленко только немногих помнил по фамилии, а про тех, кого забыл, говорил со вздохом: «Прекраснейший, величайшего
ума человек!» Покончив с альбомом, фон Корен брал с этажерки пистолет и, прищурив левый глаз, долго прицеливался в портрет князя Воронцова или же становился перед зеркалом и рассматривал свое смуглое лицо,
большой лоб и черные, курчавые, как у негра, волоса, и свою рубаху из тусклого ситца с крупными цветами, похожего на персидский ковер, и широкий кожаный пояс вместо жилетки.
И даже надобно вообще сказать, что участь великих
людей обыкновенно бывает легче участи незамечательных
людей; впрочем, опять не от особенного расположения судьбы к замечательным или нерасположения к незамечательным
людям, а просто потому, что у первых
больше сил,
ума, энергии, что другие
люди больше питают к ним уважения, сочувствия, скорее готовы содействовать им.
Мы, Прогореловы, столповали в такое тугое время, когда
люди больше глазами хлопали, нежели понимали; тебе, Разуваев, предстоит столповать в такое время, когда даже и мелкоте приходит на
ум: а что ежели этот самый кус, который он к устам подносит, взять да вырвать у него?
— Да еще что, отец Андроник, — продолжала Галактионовна, — после сама же Фатевна и смеется: «Как, говорит, просты, ах, как просты образованные-то
люди… Только, говорит, жалованье они действительно
большое получают, а настоящего
ума в них нет: необразованной, говорит, бабе выбросили пятьдесят рублей, а мне на голодные-то зубы и ладно. Особенно, говорит, жаль мне попа Андроника, деньги, говорит, он любит, а лошадь не умеет продать!..»
— Ах, как вы ошибаетесь, Сергей Петрович! Как мало нужно для моего великого
ума и для моего возвышенного сердца — одна любовь и
больше ничего… Любовь, если хотите, среди бедности, но живая, страстная любовь; чтобы
человек понимал меня, чувствовал каждое биение моего сердца, чтобы он, из симпатии, скучал, когда мне скучно, чтобы он был весел моим весельем. Вот что бы надобно было, и я сочла бы себя счастливейшей в мире женщиной.
И такому таланту не дать аттестата? Следовало бы списать все его деяния и тонкости и напечатать
большою книгою и приложить картинки. Пусть бы теперешние молодые
люди читали и, подражая, изощряли бы свой
ум. Но куда им!
Другой был Потап Корнеевич, не
больше.
Человек не то что с
умом, но боек на словах; закидывал других речью, и для себя и для них бестолковою, правда; но уже зато в карман за словами не лазил, не останавливаясь, сыпал словами, как из мешка горохом.
Хорошо было братьям — им все удавалось. Петруся, как необыкновенно острого
ума человек, все преподаваемое ему поглощал и даже закидывал вперед учительських изъяснений. Домине Галушкинский изъяснял, что, вытвердив грамматику, должно будет твердить пиитику. Любознательный Петруся даже не усидел на месте и с
большим любопытством спросил:"а чему учит пиитика?"
Обыкновенно он начинал с того, что хвастался своим
умом, силою которого безграмотный мужик создал и ведет
большое дело с глупыми и вороватыми
людьми под рукою, — об этом он говорил пространно, но как-то вяло, с
большими паузами и часто вздыхая присвистывающим звуком. Иногда казалось, что ему скучно исчислять свои деловые успехи, он напрягается и заставляет себя говорить о них.
Платон. Понимаю, очень хорошо понимаю. Всякий
человек, что
большой, что маленький, — это все одно, если он живет по правде, как следует, хорошо, честно, благородно, делает свое дело себе и другим на пользу, — вот он и патриот своего отечества. А кто проживает только готовое,
ума и образования не понимает, действует только по своему невежеству, с обидой и с насмешкой над человечеством, и только себе на потеху, тот — мерзавец своей жизни.