Неточные совпадения
Пока ее
не было, ее имя перелетало среди людей с нервной и угрюмой тревогой, с злобным испугом.
Больше говорили мужчины; сдавленно, змеиным шипением всхлипывали остолбеневшие женщины, но если уж которая начинала трещать — яд забирался в голову. Как только
появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от нее, и она осталась одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом
не менее алым, чем ее чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.
За окном буйно кружилась, выла и свистела вьюга, бросая в стекла снегом, изредка в белых вихрях
появлялся, исчезал
большой, черный, бородатый царь на толстом, неподвижном коне, он сдерживал коня, как бы потеряв путь,
не зная, куда ехать.
Шутников, например, и
больших кутил там
не появлялось.
Я
не спускал глаз с С., пока он
не скрылся за риф, — и, конечно,
не у него, а у меня сжималось сердце страхом: «Вот-вот кувырнется и
не появится больше!»
— Боятся, так и приветливы. Если японцы стали вдруг приветливы, когда вы и американцы
появились с
большой силой, то как же
не быть приветливыми ликейцам, которых всего от шестидесяти до восьмидесяти тысяч на острове!
Слова эти Перфишка понял так, что надо, мол, хоть пыль немножечко постереть — впрочем,
большой веры в справедливость известия он
не возымел; пришлось ему, однако, убедиться, что дьякон-то сказал правду, когда, несколько дней спустя, Пантелей Еремеич сам, собственной особой,
появился на дворе усадьбы, верхом на Малек-Аделе.
Действительно, совершенно свежие отпечатки
большой кошачьей лапы отчетливо виднелись на грязной тропинке. Когда мы шли сюда, следов на дороге
не было. Я это отлично помнил, да и Дерсу
не мог бы пройти их мимо. Теперь же, когда мы повернули назад и пошли навстречу отряду,
появились следы: они направлялись в нашу сторону. Очевидно, зверь все время шел за нами «по пятам».
Ермолай был такой же бессознательно развращенный человек, как и большинство дворовых мужчин; стало быть, другого и ждать от него было нельзя. В Малиновце он
появлялся редко, когда его работа требовалась по дому, а
большую часть года ходил по оброку в Москве. Скука деревенской жизни была до того невыносима для московского лодыря, что потребность развлечения возникала сама собой. И он отыскивал эти развлечения, где мог,
не справляясь, какие последствия может привести за собой удовлетворение его прихоти.
Ежедневно все игроки с нетерпением ждали прихода князей: без них игра
не клеилась. Когда они
появлялись, стол оживал. С неделю они ходили ежедневно, проиграли
больше ста тысяч, как говорится,
не моргнув глазом — и вдруг в один вечер
не явились совсем (их уже было решено провести в члены-соревнователи Кружка).
Когда
появилось в печати «Путешествие в Арзрум», где Пушкин так увлекательно описал тифлисские бани, Ламакина выписала из Тифлиса на пробу банщиков-татар, но они у коренных москвичей, любивших горячий полок и душистый березовый веник, особого успеха
не имели, и их
больше уже
не выписывали. Зато наши банщики приняли совет Пушкина и завели для любителей полотняный пузырь для мыла и шерстяную рукавицу.
Кроме Игоши и Григория Ивановича, меня давила, изгоняя с улицы, распутная баба Ворониха. Она
появлялась в праздники, огромная, растрепанная, пьяная. Шла она какой-то особенной походкой, точно
не двигая ногами,
не касаясь земли, двигалась, как туча, и орала похабные песни. Все встречные прятались от нее, заходя в ворота домов, за углы, в лавки, — она точно мела улицу. Лицо у нее было почти синее, надуто, как пузырь,
большие серые глаза страшно и насмешливо вытаращены. А иногда она выла, плакала...
Сначала
большие стаи нырков пролетают,
не опускаясь, да и некуда им опускаться; вслед за ними
появляются нырки парами везде, где река или материк в пруде очистились от льда, а на
больших реках — по полыньям; потом до лета нырки продолжают держаться по рекам и прудам, парами и в одиночку.
Где выводят они детей —
не знаю; [Тот же охотник сказывал мне, что черные кулички выводят детей в
больших лесах по небольшим болотцам] но в июле
появляются с выводками молодых: доказательство, что вьют гнезда где-нибудь недалеко.
В отношении к охоте огромные реки решительно невыгодны: полая вода так долго стоит на низких местах, затопив десятки верст луговой стороны, что уже вся птица давно сидит на гнездах, когда вода пойдет на убыль. Весной, по краям разливов только, держатся утки и кулики, да осенью пролетные стаи, собираясь в дальний поход,
появляются по голым берегам
больших рек, и то на самое короткое время. Все это для стрельбы
не представляет никаких удобств.
Травники оказываются весною в половине апреля: сначала пролетают довольно
большими стаями и очень высоко,
не опускаясь на землю, а потом, когда время сделается потеплее, травники
появляются парами по берегам разлившихся рек, прудов и болотных луж. Они довольно смирны, и в это время их стрелять с подъезда и с подхода. В одну пору с болотными куликами занимают они болота для вывода детей и живут всегда вместе с ними. Мне редко случалось встретить травников в болотах без болотных куликов, и наоборот.
Никто
не видывал, как, когда, в каком количестве прилетают они; но при появлении первых проталин в мелком лесу, на опушках
большого леса, в парках и садах, в малиннике, крыжовнике и других ягодных кустарниках, особенно в кустах болотных, около родников, немедленно
появляются вальдшнепы, иногда поодиночке, иногда вдруг
большими высыпками.
Случается и то, что вдруг везде
появится множество вальдшнепов, и в одни сутки все пропадут; последнее обстоятельство считается верным признаком скорого наступления постоянной зимы, что и справедливо, но временное выпадение даже
большого снега,
не сопровождаемое морозом, вальдшнепы выдерживают без вреда и часто
не только дождутся времени, когда снег растает, но и после него остаются долго.
Никто из охотников
не нахаживал его гнезд, но все знают, что в осенний пролет (то есть в августе) фифи
появляются несравненно в
большем числе: очевидно, что они возвращаются с молодыми. Их убивать иногда по нескольку вдруг. Мясо их нежно и вкусно, хотя никогда
не бывает очень жирно; впрочем, они так рано пропадают, что им некогда разжиреть.
В зале настала глубокая тишина, когда на эстраде
появился молодой человек с красивыми
большими глазами и бледным лицом. Никто
не признал бы его слепым, если б эти глаза
не были так неподвижны и если б его
не вела молодая белокурая дама, как говорили, жена музыканта.
В это время на краю щели
появился большой черный муравей. Он спустился внутрь на одну из змей и взобрался ей на голову. Муравей лапками коснулся глаза и рта пресмыкающегося, но оно чуть только показало язычок. Муравей перешел на другую змею, потом на третью — они, казалось, и
не замечали присутствия непрошенного гостя.
Недаром над ним пронеслася гроза:
Морщины на лбу
появились,
Лицо было мертвенно бледно, глаза
Не так уже ярко светились,
Но
больше в них было, чем в прежние дни,
Той тихой, знакомой печали...
— Это-то, кажется, было; ветреник! Но, впрочем, если было, то уж очень давно, еще прежде, то есть года два-три. Ведь он еще с Тоцким был знаком. Теперь же быть ничего
не могло в этом роде, на ты они
не могли быть никогда! Сами знаете, что и ее всё здесь
не было; нигде
не было. Многие еще и
не знают, что она опять
появилась. Экипаж я заметил дня три,
не больше.
Марья Дмитриевна
появилась в сопровождении Гедеоновского; потом пришла Марфа Тимофеевна с Лизой, за ними пришли остальные домочадцы; потом приехала и любительница музыки, Беленицына, маленькая, худенькая дама, с почти ребяческим, усталым и красивым личиком, в шумящем черном платье, с пестрым веером и толстыми золотыми браслетами; приехал и муж ее, краснощекий, пухлый человек, с
большими ногами и руками, с белыми ресницами и неподвижной улыбкой на толстых губах; в гостях жена никогда с ним
не говорила, а дома, в минуты нежности, называла его своим поросеночком...
На Крутяш Груздев
больше не заглядывал, а, бывая в Ключевском заводе, останавливался в господском доме у Палача. Это обижало Петра Елисеича: Груздев точно избегал его. Старик Ефим Андреич тоже тайно вздыхал: по женам они хоть и разошлись, а все-таки на глазах человек гибнет. В маленьком домике Ефима Андреича теперь особенно часто
появлялась мастерица Таисья и под рукой сообщала Парасковье Ивановне разные новости о Груздеве.
Вот вам выдержки из хроники нашей юности. Удовольствуйтесь ими! Может быть, когда-нибудь
появится целый ряд воспоминаний о лицейском своеобразном быте первого курса, с очерками личностей, которые потом заняли свои места в общественной сфере;
большая часть из них уже исчезла, но оставила отрадное памятование в сердцах
не одних своих товарищей.
Поверхность воды была бы совершенно гладкая, если бы на ней то тут, то там
не появлялись беспрестанно маленькие кружки, которые расходились все
больше и
больше, пока
не пропадали совсем, а на место их
появлялся новый кружок.
— Видать есть многое, многое! — вскрикивал с каким-то даже визгом Рагуза, так что Вихров
не в состоянии был более переносить его голоса. Он встал и вышел в другую комнату, которая оказалась очень
большим залом. Вслед за ним вышел и Плавин, за которым, робко выступая,
появился и пианист Кольберт.
— Послушайте, — начала Фатеева (на глазах ее
появились слезы), — вы можете теперь меня
не уважать, но я, клянусь вам богом, полюбила вас первого еще настоящим образом. В прежнем моем несчастном увлечении я
больше обманывала самое себя, чем истинно что-нибудь чувствовала.
Если на полях, примыкавших волнующимся морем к последним лачугам предместья,
появлялись вдруг колдовские «закруты», то никто
не мог вырвать их с
большею безопасностью для себя и жнецов, как пан Тыбурций.
И вот, наконец, открытое письмо от Диодора Ивановича. Пришло оно во вторник: «Взяли „Вечерние досуги“. В это воскресение, самое
большее — в следующее,
появится в газетных киосках. Увы, я заболел инфлюэнцей,
не встаю с постели. Отыщите сами. Ваш Д. Миртов».
Ружье
не тяжелит, шаг выработался
большой и крепкий, а главное,
появилось в душе гордое и ответственное сознание: я — юнкер славного Александровского училища, и трепещите все, все недруги.
В избе между тем при появлении проезжих в малом и старом населении ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей от печки к стене,
появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже в ситцевом сарафане; усевшись около светца, она как будто бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий на отца, свесил с полатей голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной еще ребенок, лежавший в зыбке, открыл свои
большие голубые глаза и стал ими глядеть, но
не на людей, а на огонь; на голбце же в это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
Он
появился в
большом нагольном овчинном тулупе, с поднятым и обвязанным ковровым платком воротником, скрывавшим его волосы и
большую часть лица до самых глаз, но я, однако, его, разумеется, немедленно узнал, а дальше и мудрено было бы кому-нибудь его
не узнать, потому что, когда привозный комедиантом великан и силач вышел в голотелесном трике и, взяв в обе руки по пяти пудов, мало колеблясь, обнес сию тяжесть пред скамьями, где сидела публика, то Ахилла, забывшись, закричал своим голосом: „Но что же тут во всем этом дивного!“ Затем, когда великан нахально вызывал бороться с ним и никого на сие состязание охотников
не выискивалось, то Ахилла, утупя лицо в оный, обвязанный вокруг его головы, ковровый платок, вышел и схватился.
Уже во времена появления христианства, в том месте, где оно
появилось, в Римской империи для
большого числа людей было ясно, что то, что Нероном и Калигулой считается злом, которому надо противиться насилием,
не может считаться злом другими людьми.
Узнав, таким образом, сущность учения Хельчицкого, я с тем
большим нетерпением ожидал появления «Сети веры» в журнале Академии. Но прошел год, два, три — книга
не появлялась. Только в 1888 году я узнал, что начатое печатание книги приостановилось. Я достал корректурные листы того, что было отпечатано, и прочел книгу. Книга во всех отношениях удивительная.
— Говорится теперь, Матвей Савельич, множество крутых слов, очень значительных, а также
появилось большое число людей с душой, совершенно открытой для приёма всего! Люди же всё молодые, и поэтому надо бы говорить осторожно и просто, по-азбучному! А осторожность
не соблюдается, нет! Поднялся вихрь и засевает открытые сердца сорьём с поверхности земли.
Появлялась целая сковорода шипящих пирогов, которые исчезали один за другим, а мгновения летели себе да летели. Потом она принималась опять допытываться, за что он ее, бабу, любит, и опять летели мгновения. Иногда к беседе присоединялся старик, отец ее, но от него
большой пользы
не было, потому что, как только закрыли его кабак, он тотчас же от горести ослеп и оглох.
Правда, Зотушка очень редко
появлялся в своем флигельке и все пропадал где-то, хотя его
не видали
больше ни у Савиных, ни у Колобовых.
Когда они
появились — никто и
не помнил, а старики и старухи были в них здесь родившиеся и никуда
больше не ходившие…
Около Москвы, в речках, по
большей части припруженных, замечал я, что почти каждую осень на плотве
появляются черные пятнышки; здешние рыбаки уверяли меня, что это происходит от осенней морозобитной травы, которою плотва питается, и что никакого вреда от того ей
не бывает: кажется, это справедливо.
Он
не сносит воды холодной и
появляется в реках после всех рыб; преимущественно водится во множестве в реках тихих, глубоких, тинистых, имеющих много плес и заливов; особенно любит
большие пруды и озера; икру мечет в апреле, в самое водополье.
Она то и дело
появлялась в комнате. Ее лицо сияло счастьем, и глаза с восторгом осматривали черную фигуру Тараса, одетого в такой особенный, толстый сюртук с карманами на боках и с
большими пуговицами. Она ходила на цыпочках и как-то все вытягивала шею по направлению к брату. Фома вопросительно поглядывал на нее, но она его
не замечала, пробегая мимо двери с тарелками и бутылками в руках.
У Елены в продолжение этого разговора все
больше и
больше начинало
появляться в лице грустно-насмешливое выражение. Участие князя к жене и на этот раз болезненно кольнуло ее в сердце: как она ни старалась это скрыть, но
не могла совладать с собой и проговорила...
Этого мало: едва
появилось в газетах объявление, что мои наследницы купили в магазине Зальцфиша полдюжины носовых платков, как публика валом повалила на угол Гороховой и
Большой Мещанской и с десяти часов утра до десяти вечера держала в осаде лавку, дотоле никем
не посещаемую.
Можно судить, что сталось с ним:
не говоря уже о потере дорогого ему существа, он вообразил себя убийцей этой женщины, и только благодаря своему сильному организму он
не сошел с ума и через год физически совершенно поправился; но нравственно, видимо, был сильно потрясен: заниматься чем-нибудь он совершенно
не мог, и для него началась какая-то бессмысленная скитальческая жизнь: беспрерывные переезды из города в город, чтобы хоть чем-нибудь себя занять и развлечь; каждодневное читанье газетной болтовни; химическим способом приготовленные обеды в отелях; плохие театры с их несмешными комедиями и смешными драмами, с их высокоценными операми, в которых постоянно
появлялись то какая-нибудь дива-примадонна с инструментальным голосом, то необыкновенно складные станом тенора (последних, по
большей части, женская половина публики года в три совсем порешала).
И тихо взвился к небу, как красный стяг, багровый, дымный, косматый, угрюмый огонь, медленно свирепея и наливаясь гневом, покрутился над крышей, заглянул, перегнувшись, на эту сторону — и дико зашумел, завыл, затрещал, раздирая балки. И много ли прошло минут, — а уж
не стало ночи, и далеко под горою
появилась целая деревня,
большое село с молчаливою церковью; и красным полотнищем пала дорога с тарахтящими телегами.
Однажды, проходя мимо знакомой яблони, я,
больше по привычке, бросил косвенный взгляд на известное местечко, и вдруг мне показалось, как будто на поверхности земли, прикрывавшей наш клад, произошла некоторая перемена….. Как будто горбинка
появилась там, где прежде было углубление, и куски щебня лежали уже
не так! «Что это значит? — подумалось мне. — Неужто кто-нибудь проник нашу тайну и вырыл часы?»
— Это значит… — говорил я в тени самому себе и мыши, грызущей старые корешки на книжных полках шкафа, — это значит, что здесь
не имеют понятия о сифилисе и язва эта никого
не пугает. Да-с. А потом она возьмет и заживет. Рубец останется… Так, так, и
больше ничего? Нет,
не больше ничего! А разовьется вторичный — и бурный при этом — сифилис. Когда глотка болит и на теле
появятся мокнущие папулы, то поедет в больницу Семен Хотов, тридцати двух лет, и ему дадут серую мазь… Ага!..
Зато стали
появляться люди, которые начали придумывать: как бы всем вновь так соединиться, чтобы каждому,
не переставая любить себя
больше всех, в то же время
не мешать никому другому, и жить таким образом всем вместе как бы и в согласном обществе.
Шут садится верхом на рампу и закидывает удочку в оркестр. Во время действия его
большею частью
не видно за боковой занавесью — он
появляется только в отдельных сценах.