Неточные совпадения
— А, Алексей! — сказал брат. — Какая
гадость! Дура,
больше ничего… Я сейчас хотел к ней итти. Пойдем вместе.
Тут заинтересовало его вдруг: почему именно во всех
больших городах человек не то что по одной необходимости, но как-то особенно наклонен жить и селиться именно в таких частях города, где нет ни садов, ни фонтанов, где грязь и вонь и всякая
гадость.
— Революционеров к пушкам не допускают, даже тех, которые сидят в самой Петропавловской крепости. Тут или какая-то совершенно невероятная случайность или —
гадость, вот что! Вы сказали — депутация, — продолжал он, отхлебнув полстакана вина и вытирая рот платком. — Вы думаете — пойдут пятьдесят человек? Нет, идет пятьдесят тысяч, может быть —
больше! Это, сударь мой, будет нечто вроде… крестового похода детей.
«Это — очень
большие — пушки», — соображал Самгин и протестующе, вполголоса сказал: — Это —
гадость!
А теперь, — Женька вдруг быстро выпрямилась, крепко схватила Колю за голые плечи, повернула его лицом к себе, так что он был почти ослеплен сверканием ее печальных, мрачных, необыкновенных глаз, — а теперь, Коля, я тебе скажу, что я уже
больше месяца больна этой
гадостью.
— Постой-ка, поди сюда, чертова перечница… Небось побежишь к жидишкам? А? Векселя писать? Эх ты, дура, дура, дурья ты голова… Ну, уж нб тебе, дьявол тебе в печень. Одна, две… раз, две, три, четыре… Триста.
Больше не могу. Отдашь, когда сможешь. Фу, черт, что за
гадость вы делаете, капитан! — заорал полковник, возвышая голос по восходящей гамме. — Не смейте никогда этого делать! Это низость!.. Однако марш, марш, марш! К черту-с, к черту-с. Мое почтение-с!..
Та опять не отвечает, а князь и ну расписывать, — что: «Я, говорит, суконную фабрику покупаю, но у меня денег ни гроша нет, а если куплю ее, то я буду миллионер, я, говорит, все переделаю, все старое уничтожу и выброшу, и начну яркие сукна делать да азиатам в Нижний продавать. Из самой
гадости, говорит, вытку, да ярко выкрашу, и все пойдет, и
большие деньги наживу, а теперь мне только двадцать тысяч на задаток за фабрику нужно». Евгенья Семеновна говорит...
Камер-юнкер с
большим вниманием расспрашивал о пани Вибель мрачного почтмейстера, который, конечно, прокаркнул о ней всякую
гадость; но, несмотря на то, московский франт всякий раз, встречаясь с прелестной дамочкой, спешил выкинуть из глаза стеклышко и нежно посмотреть на нее; равным образом Марья Станиславовна пленила, кажется, и откупщика, который ей между прочими любезностями сказал, что недавно выписанную им резвейшую мазурку он намерен назвать «a la pany Wibel».
Меня
больше всего возмущало то, что человек спал спокойно после всех тех
гадостей, какие наделал в течение одного вечера, — спрятался от обманутой девушки, обманул лучшего друга…
Поэтому самое искание свободы в нем получает характер уродливый и делается противным, как противен цинизм десятилетнего мальчика, без смысла и внутренней потребности повторяющего
гадости, слышанные от
больших.
— От него-с! — отвечал Миклаков. — Мы с князем весьма еще недолгое время знакомы, но некоторое сходство в понятиях и убеждениях сблизило нас, и так как мы оба твердо уверены, что
большая часть пакостей и
гадостей в жизни человеческой происходит оттого, что люди любят многое делать потихоньку и о многом хранят глубочайшую тайну, в силу этого мы после нескольких же свиданий и не стали иметь никаких друг от друга тайн.
Прежде он видел в кровопролитии справедливость и с покойною совестью истреблял кого следовало; теперь же мы хоть и считаем кровопролитие
гадостью, а все-таки этой
гадостью занимаемся, да еще
больше, чем прежде.
Брянчанинову нельзя было говорить ни о каких школьных
гадостях, так как он всегда был серьезен и не любил дурных школьных проделок, которые тогда были в
большом ходу в закрытых русских училищах.
Были греческие кофейни, где играли в домино и в шестьдесят шесть, и турецкие кофейни, с приборами для курения наргиле и с ночлегом за пятачок; были восточные кабачки, в которых продавали улиток, петалиди, креветок, мидий,
больших бородавчатых чернильных каракатиц и другую морскую
гадость.
Они готовы эксплуатировать, сколько возможно, своего соотечественника, не меньше, если еще не
больше, чем иностранца; готовы так же легко обмануть его, погубить ради своих личных видов, готовы сделать всякую
гадость, вредную обществу, вредную, пожалуй, целой стране, но выгодную для них лично…
Не удивительно также, что честные отцы и мужья не находят суда на помещика благодаря прекрасному судебному устройству в России; они
большею частью находятся в положении того господина Тьерселен, у которого Берье украл, по поручению Людовика XV, одиннадцатилетнюю дочь. Все эти грязные
гадости возможны: стоит только вспомнить грубые и развращенные нравы части русского дворянства, чтобы в этом убедиться. Но что касается до крестьян, то они далеко не равнодушно переносят разврат своих господ.
Анна Петровна (подходит к ней). Марья Ефимовна… Не держу вас… Я сама бы ушла отсюда на вашем месте… (Целует ее.) Не плачьте, моя дорогая…
Большая часть женщин создана для того, чтобы сносить всякие
гадости от мужчин…
В эти два месяца многие девочки отказывались от обедов и завтраков, желая добиться как можно
большей стройности. Решительно в стенах института в моде была «интересная бледность», и ради ее достижения иные девочки, не задумываясь, ели мел, сосали лимоны, пили уксус и прочие
гадости. Каждое утро они перетягивались «в рюмочку», чтобы «приучить фигуру» и обрести «осиную» талию. «Осиная» талия считалась не меньшим шиком, чем «интересная бледность».
«Жалко Танечку», — думала она. Но жалость была
больше в мыслях. В душе с жалостью мешалось брезгливое презрение к Тане. Нет, она, Александра Михайловна, — она не пошла бы не только из-за пятидесяти рублей, а и с голоду бы помирала…
Гадость какая! Она — честная, непродажная. И от этой мысли у нее было приятное ощущение чистоты, как будто она только что воротилась из бани. Не легкое это дело остаться честной, а она вот сохранила себя и всегда сохранит.
— Ну, ладно! Погоди же ты, я тебя еще не так осрамлю… Чтоб ноги твоей у меня
больше не было! — крикнул он и свирепо выкатил глаза. — Что за юбки такие у меня в квартире понавешены? Чтоб этой вонючей
гадости у меня в квартире не было… Я этого не позволю! — И, ни с кем не простившись, он вышел из комнаты.
Все то, от чего я, по преданию, поехал лечиться на Кавказ, все приехало со мною сюда, только с той разницей, что прежде все это было на
большой лестнице, а теперь на маленькой, на грязненькой, на каждой ступеньке которой я нахожу миллионы маленьких тревог,
гадостей, оскорблений; во-вторых, оттого, что я чувствую, как я с каждым днем морально падаю ниже и ниже, и главное — то, что чувствую себя неспособным к здешней службе: я не могу переносить опасности… просто, я не храбр…
Он помнит, в квартире Колемина, когда полиция вошла в
большую комнату в разгар игры, все перетрусили… до
гадости…
Целый день он не сделал никому из семейства никакой
гадости, только кое-кому слышалось все, что он как будто сопел; а к ночи, когда стал забирать
большой мороз, начал будто даже и покряхтывать и зубами щелкать.
Выступил дьявол книгопечатания. Его дело, как он объяснил, состоит в том, чтобы как можно
большему числу людей сообщить все те
гадости и глупости, которые делаются и пишутся на свете.
Нет, я вам вперед говорю, если вы мне не скажете, что у нас война, если вы еще позволите себе защищать все
гадости, все ужасы этого Антихриста (право, я верю, что он Антихрист), — я вас
больше не знаю, вы уж не друг мой, вы уж не мой верный раб, как вы говорите.]