Неточные совпадения
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки. Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит в поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на барина
Не работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
— Сергей Иваныч? А вот к чему! — вдруг при имени Сергея Ивановича вскрикнул Николай Левин, — вот к чему… Да что говорить? Только одно… Для чего ты приехал ко мне? Ты презираешь это, и прекрасно, и ступай с
Богом, ступай! — кричал он,
вставая со стула, — и ступай, и ступай!
— Она очень просила меня поехать к ней, — продолжала Анна, — и я рада повидать старушку и завтра поеду к ней. Однако, слава
Богу, Стива долго остается у Долли в кабинете, — прибавила Анна, переменяя разговор и
вставая, как показалось Кити, чем-то недовольная.
Алексей Александрович бросил депешу и, покраснев,
встал и стал ходить по комнате. «Quos vult perdere dementat» [«Кого
бог хочет погубить, того он лишает разума»], сказал он, разумея под quos те лица, которые содействовали этому назначению.
— Да шашку-то, — сказал Чичиков и в то же время увидел почти перед самым носом своим и другую, которая, как казалось, пробиралась в дамки; откуда она взялась, это один только
Бог знал. — Нет, — сказал Чичиков,
вставши из-за стола, — с тобой нет никакой возможности играть! Этак не ходят, по три шашки вдруг.
Она зари не замечает,
Сидит с поникшею главой
И на письмо не напирает
Своей печати вырезной.
Но, дверь тихонько отпирая,
Уж ей Филипьевна седая
Приносит на подносе чай.
«Пора, дитя мое,
вставай:
Да ты, красавица, готова!
О пташка ранняя моя!
Вечор уж как боялась я!
Да, слава
Богу, ты здорова!
Тоски ночной и следу нет,
Лицо твое как маков цвет...
Отец мой потупил голову: всякое слово, напоминающее мнимое преступление сына, было ему тягостно и казалось колким упреком. «Поезжай, матушка! — сказал он ей со вздохом. — Мы твоему счастию помехи сделать не хотим. Дай
бог тебе в женихи доброго человека, не ошельмованного изменника». Он
встал и вышел из комнаты.
Самгин
встал и пошел прочь, думая, что вот, рядом с верой в
бога, все еще не изжита языческая вера в судьбу.
— Это, знаете, какая-то рыбья философия, ей-богу! — закричал человек из угла, — он
встал, взмахнув рукой, приглаживая пальцами встрепанные рыжеватые волосы. — Это, знаете, даже смешно слушать…
— Что ты говоришь, Андрей! — сказал он,
вставая с места. — Поедем, ради
Бога, сейчас, сию минуту: я у ног ее выпрошу прошение…
— Что вы все молчите, так странно смотрите на меня! — говорила она, беспокойно следя за ним глазами. — Я
бог знает что наболтала в бреду… это чтоб подразнить вас… отмстить за все ваши насмешки… — прибавила она, стараясь улыбнуться. — Смотрите же, бабушке ни слова! Скажите, что я легла, чтоб завтра пораньше
встать, и попросите ее… благословить меня заочно… Слышите?
— Ну, не надо — я пошутил: только, ради
Бога, не принимай этого за деспотизм, за шпионство, а просто за любопытство. А впрочем,
Бог с тобой и с твоими секретами! — сказал он,
вставая, чтоб уйти.
— Пустите меня, ради
Бога: я на свежий воздух хочу!.. — сказал он в тоске,
вставая и выпутывая ноги из ее юбок.
Бог услышал молитвы моряков, и «Провидению, — говорит рапорт адмирала, — угодно было спасти нас от гибели». Вода пошла на прибыль, и фрегат
встал, но в каком положении!
Впереди
вставала бесконечная святая работа, которую должна сделать интеллигентная русская женщина, — именно, прийти на помощь к своей родной сестре, позабытой
богом, историей и людьми.
— Видит
Бог, невольно. Все не говорил, целую жизнь не говорил словоерсами, вдруг упал и
встал с словоерсами. Это делается высшею силой. Вижу, что интересуетесь современными вопросами. Чем, однако, мог возбудить столь любопытства, ибо живу в обстановке, невозможной для гостеприимства.
Все тогда
встали с мест своих и устремились к нему; но он, хоть и страдающий, но все еще с улыбкой взирая на них, тихо опустился с кресел на пол и стал на колени, затем склонился лицом ниц к земле, распростер свои руки и, как бы в радостном восторге, целуя землю и молясь (как сам учил), тихо и радостно отдал душу
Богу.
— Страшный стих, — говорит, — нечего сказать, подобрали. —
Встал со стула. — Ну, — говорит, — прощайте, может, больше и не приду… в раю увидимся. Значит, четырнадцать лет, как уже «впал я в руки
Бога живаго», — вот как эти четырнадцать лет, стало быть, называются. Завтра попрошу эти руки, чтобы меня отпустили…
Он мучился, он горевал в ту ночь в Мокром лишь о поверженном старике Григории и молил про себя
Бога, чтобы старик
встал и очнулся, чтоб удар его был несмертелен и миновала бы казнь за него.
Дикий-Барин посмеивался каким-то добрым смехом, которого я никак не ожидал встретить на его лице; серый мужичок то и дело твердил в своем уголку, утирая обоими рукавами глаза, щеки, нос и бороду: «А хорошо, ей-богу хорошо, ну, вот будь я собачий сын, хорошо!», а жена Николая Иваныча, вся раскрасневшаяся, быстро
встала и удалилась.
— Ну, так по рукам, Николай Еремеич (купец ударил своими растопыренными пальцами по ладони конторщика). И с
Богом! (Купец
встал.) Так я, батюшка Николай Еремеич, теперь пойду к барыне-с и об себе доложить велю-с, и так уж я и скажу: Николай Еремеич, дескать, за шесть с полтиною-с порешили-с.
Сильвио
встал, побледнев от злости, и с сверкающими глазами сказал: «Милостивый государь, извольте выйти, и благодарите
бога, что это случилось у меня в доме».
Хотя некоторый ковшик несколько раз переходил из рук в руки, странное молчание царствовало в сей толпе; разбойники отобедали, один после другого
вставал и молился
богу, некоторые разошлись по шалашам, а другие разбрелись по лесу или прилегли соснуть, по русскому обыкновению.
…Две молодые девушки (Саша была постарше)
вставали рано по утрам, когда все в доме еще спало, читали Евангелие и молились, выходя на двор, под чистым небом. Они молились о княгине, о компаньонке, просили
бога раскрыть их души; выдумывали себе испытания, не ели целые недели мяса, мечтали о монастыре и о жизни за гробом.
— Благодарение господу
богу; да и пора, рано
встаю, Лександр Иванович, так и отощал.
«…Мое ребячество было самое печальное, горькое, сколько слез пролито, не видимых никем, сколько раз, бывало, ночью, не понимая еще, что такое молитва, я
вставала украдкой (не смея и молиться не в назначенное время) и просила
бога, чтоб меня кто-нибудь любил, ласкал.
…Пора было ехать. Гарибальди
встал, крепко обнял меня, дружески простился со всеми — снова крики, снова ура, снова два толстых полицейских, и мы, улыбаясь и прося, шли на брешу; снова «God bless you, Garibaldi, for ever», [
Бог да благословит вас, Гарибальди, навсегда (англ.).] и карета умчалась.
Встали на колени люди добрые,
Господу
богу помолилися:
— Слава тебе, господи, за правду твою!
Ну, вот и пришли они, мать с отцом, во святой день, в прощеное воскресенье, большие оба, гладкие, чистые;
встал Максим-то против дедушки — а дед ему по плечо, —
встал и говорит: «Не думай,
бога ради, Василий Васильевич, что пришел я к тебе по приданое, нет, пришел я отцу жены моей честь воздать».
Я не
встал с постели; не помню, сколько времени я пролежал еще с открытыми глазами и всё думал;
бог знает, о чем я думал; не помню тоже, как я забылся.
— Во-вторых: ни слова о злобных мальчишках! Я просижу и проговорю с тобой десять минут; я пришла к тебе справку сделать (а ты думал и
бог знает что?), и если ты хоть одним словом заикнешься про дерзких мальчишек, я
встаю и ухожу, и уже совсем с тобой разрываю.
— То, стало быть,
вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так и надо… Да и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
— И вот, видишь, до чего ты теперь дошел! — подхватила генеральша. — Значит, все-таки не пропил своих благородных чувств, когда так подействовало! А жену измучил. Чем бы детей руководить, а ты в долговом сидишь. Ступай, батюшка, отсюда, зайди куда-нибудь,
встань за дверь в уголок и поплачь, вспомни свою прежнюю невинность, авось
бог простит. Поди-ка, поди, я тебе серьезно говорю. Ничего нет лучше для исправления, как прежнее с раскаянием вспомнить.
— А так, голубь мой сизокрылый… Не чужие, слава
богу, сочтемся, — бессовестно ответил Мыльников, лукаво подмигивая. — Сестрице Марье Родивоновне поклончик скажи от меня… Я, брат, свою родню вот как соблюдаю. Приди ко мне на жилку сейчас сам Карачунский: милости просим — хошь к вороту
вставай, хошь на отпорку. А в дудку не пущу, потому как не желаю обидеть Оксю. Вот каков есть человек Тарас Мыльников… А сестрицу Марью Родивоновну уважаю на особицу за ее развертной карахтер.
— Кто рано
встает, тому
бог подает, Иван Семеныч, — отшучивался Груздев, укладывая спавшего на руках мальчика на полу в уголку, где кучер разложил дорожные подушки. — Можно один-то день и не поспать: не много таких дней насчитаешь. А я, между прочим, Домнушке наказал самоварчик наставить… Вот оно сон-то как рукой и снимет. А это кто там спит? А, конторская крыса Овсянников… Чего-то с дороги поясницу разломило, Иван Семеныч!
— Свой-то глаз не заменишь, Самойло Евтихыч… Я и без тебя поправилась бы. Не первой хворать-то:
бог милости пошлет, так и без тебя
встану.
— Нет, нет, monsieur Белоярцев, — решительно отозвалась Мечникова, позволившая себе слегка зевнуть во время его пышной речи, — моя сестра еще слишком молода, и еще,
бог ее знает, что теперь из нее вышло. Надо прежде посмотреть, что она за человек, — заключила Мечникова и, наскучив этим разговором, решительно
встала с своего места.
— Ничего; покорно вас благодарю, Ольга Сергеевна, — живу, — отвечал,
вставая, Розанов. — Как вас
Бог милует?
Он
встал и пошел дальше, приглядываясь ко всему встречному с неустанным, обостренным и в то же время спокойным вниманием, точно он смотрел на созданный
богом мир в первый раз.
После стола, выпив кофею, без чего Прасковья Ивановна не хотела нас пустить, она первая
встала и, помолясь
богу, сказала...
Завтра,
бог даст, не
встану ли как-нибудь с постели.
Сначала мы
вставали с роспусков и подходили к жнецам, а потом только подъезжали к ним; останавливались, отец мой говорил: «
Бог на помощь».
— Слава богу-с, — отвечал тот, сейчас же
вставая на ноги.
— Ну вот, слава
богу, приехал, — говорила Мари,
вставая и торопливо подавая ему руку, которую он стал с нежностью несколько раз целовать.
— Ах, нет, подите!
Бог с вами! — почти с, ужасом воскликнула та. — Я сыта по горло, да нам пора и ехать.
Вставай, Сережа! — обратилась она к сыну.
— Добрый ты у меня будешь, добрый. Это хорошо! — произнес старик. — А вот
богу так мало молишься, мало — как это можно: ни
вставши поутру, ни ложась спать, лба не перекрестишь!
Она
встала и сказала: «Ну,
бог с вами, Алексей Петрович, а я думала…» Не договорила, заплакала и ушла.
— Ну, и слава
богу. Благочестивый ваш папенька человек. Вот я так не могу: в будни рано
встаешь, а в воскресенье все как-то понежиться хочется. Ну, и не поспеешь в церковь раньше, как к Евангелию. А папенька ваш, как в колокол ударили — он уж и там.
—
Встаньте,
встаньте! Я не
бог, чтобы мне кланяться в землю.
Она
встала и, не умываясь, не молясь
богу, начала прибирать комнату. В кухне на глаза ей попалась палка с куском кумача, она неприязненно взяла ее в руки и хотела сунуть под печку, но, вздохнув, сняла с нее обрывок знамени, тщательно сложила красный лоскут и спрятала его в карман, а палку переломила о колено и бросила на шесток. Потом вымыла окна и пол холодной водой, поставила самовар, оделась. Села в кухне у окна, и снова перед нею
встал вопрос...