Неточные совпадения
— Серафима-то Харитоновна все глаза проплакала, — рассказывала попадья тягучим речитативом. —
Бьет он ее, Галактион-то. Известно,
озверел человек. Слышь, Анфуса-то Гавриловна сколько разов наезжала к Галактиону, уговаривала и тоже плакала. Молчит Галактион, как пень, а как теща уехала — он опять за свое.
— Верю? — крикнул дед, топнув ногой. — Нет, всякому
зверю поверю, — собаке, ежу, — а тебе погожу! Знаю: ты его напоил, ты научил! Ну-ко, вот
бей теперь! На выбор
бей: его, меня…
После отъезда переселенцев в горбатовском дворе стоял настоящий кромешный ад. Макар все время пировал,
бил жену, разгонял ребятишек по соседям и вообще держал себя зверь-зверем, благо остался в дому один и никого не боялся.
— Куда же он убежал, папочка?.. Ведь теперь темно… Я знаю, что его
били. Вот всем весело, все смеются, а он, как
зверь, бежит в лес… Мне его жаль, папочка!..
Уж, кажется, по-вашему, ниже некуда спуститься: вышибала в публичном доме,
зверь, почти наверно — убийца, обирает проституток, делает им „черный глаз“, по здешнему выражению, то есть просто-напросто
бьет.
— Вы посмотрите, какой ужас! Кучка глупых людей, защищая свою пагубную власть над народом,
бьет, душит, давит всех. Растет одичание, жестокость становится законом жизни — подумайте! Одни
бьют и
звереют от безнаказанности, заболевают сладострастной жаждой истязаний — отвратительной болезнью рабов, которым дана свобода проявлять всю силу рабьих чувств и скотских привычек. Другие отравляются местью, третьи, забитые до отупения, становятся немы и слепы. Народ развращают, весь народ!
— Он был вреден не меньше
зверя. Комар выпьет немножко нашей крови — мы
бьем! — добавил хохол.
— Обидно это, — а надо не верить человеку, надо бояться его и даже — ненавидеть! Двоится человек. Ты бы — только любить хотел, а как это можно? Как простить человеку, если он диким
зверем на тебя идет, не признает в тебе живой души и дает пинки в человеческое лицо твое? Нельзя прощать! Не за себя нельзя, — я за себя все обиды снесу, — но потакать насильщикам не хочу, не хочу, чтобы на моей спине других
бить учились.
— И меня, Пешко́в, тоже
били — что поделаешь?
Били, брат! Тебя все-таки хоть я жалею, а меня и жалеть некому было, некому! Людей везде — теснота, а пожалеть — нет ни одного сукина сына! Эх, звери-курицы…
— Он —
зверь, я всех таких всегда буду
бить.
— «Вы подумайте, — я равна этому парню, с глазами вола, и другому, с птичьим лицом, мы все — вы, я и она — мы равны им, этим людям дурной крови! Людям, которых можно приглашать для того, чтобы они
били подобных им, таких же
зверей, как они…».
— Ти-ише…
Звери, — как они
били! Палками, а?
И здоровенные эти двоеданы, а руки — как железные. Арефа думал, что и жив не доедет до рудника. Помолчит-помолчит и опять давай молиться вслух, а двоеданы давай колотить его. Остановят лошадь, снимут его с телеги и
бьют, пока Арефа кричит и выкликает на все голоса. Совсем
озверел заводский народ… Положат потом Арефу замертво на телегу и сами же начнут жаловаться...
Озверели вконец, полезли к монастырским стенам, а игумен их кипятком со стен варил, горячею смолою обливал, из пищалей палил и смертным боем
бил.
Заговоренное ружье или будет осекаться, как бы ни были хороши кремень и огниво, или будет
бить так слабо, что птица станет улетать, а
зверь — уходить, несмотря на полученные раны, или ружье станет
бить просто мимо от разлетающейся во все стороны дроби.
На посох опершись дорожный,
Старик лениво в бубны
бьет,
Алеко с пеньем
зверя водит,
Земфира поселян обходит
И дань их вольную берет...
— Позови. Да — гляди — не
били бы
зверей, а коли кто решится —
бей его сам в мою голову…
Умен Сганарель был тоже как пудель и знал некоторые замечательные для
зверя его породы приемы: он, например, отлично и легко ходил на двух задних лапах, подвигаясь вперед передом и задом, умел
бить в барабан, маршировал с большою палкою, раскрашенною в виде ружья, а также охотно и даже с большим удовольствием таскал с мужиками самые тяжелые кули на мельницу и с своеобразным шиком пресмешно надевал себе на голову высокую мужичью островерхую шляпу с павлиным пером или с соломенным пучком вроде султана.
Другой подросток, а иногда и сам «поводырь» во время пляски медведя
бьет в барабан, то есть в лукошко.], и пойдет у братчиков шумная потеха над
зверем.
Толпа
озверела, пророка
бьют палками, вслед ему летят камни. В это время Хамоизит с постным видом вышел из дому. Его окружает толпа быстро сошедшихся с разных сторон резчиков, ваятелей, гончаров, ювелиров, столяров, парикмахеров, гробовщиков, скриб.
— Цезарь, назад!.. — крикнул Карл и, нарочно приблизив к решетке лицо, устремил на
зверя пристальный взгляд. Но лев выдержал взгляд, не отступал и скалил зубы. Тогда Карл просунул сквозь решетку хлыст и стал
бить Цезаря по голове и по лапам.
— Гы байта (худо, грех), — отвечал он мне и при этом добавил, что они никогда такое сонное животное не
бьют. Каждый охотник знает, что всякого
зверя сперва надо разбудить криком или бросить в него камень и стрелять только тогда, когда он подымется со своей лежки. Это закон, который нельзя нарушать. Человек, не соблюдающий его, рано или поздно поплатится жизнью.
Довольно, если я скажу, что эта женщина, превратившаяся в дикого
зверя, в минуту исступления стала
бить себя в грудь… потом удары сыпались по чем попало…
Поглядел он на меня
зверем да и говорит: «Какую же ты имеешь такую праву местечка просить, коли ты по клубам болты
бьешь?» Подошел к другому купцу; тот покосился и брякнул: «Ты бы еще больше водки по буфетам глотал!» Вот тебе и Общество для Взаимного Вспоможения!