Неточные совпадения
— Обидно это, — а надо не верить человеку, надо бояться его и даже — ненавидеть! Двоится человек. Ты бы — только любить хотел, а как это можно? Как простить человеку, если он диким
зверем на тебя идет, не признает в тебе живой души и дает пинки в человеческое лицо твое? Нельзя прощать! Не за себя нельзя, — я за себя все обиды снесу, — но потакать насильщикам не хочу, не хочу, чтобы на моей спине других
бить учились.
— Он был вреден не меньше
зверя. Комар выпьет немножко нашей крови — мы
бьем! — добавил хохол.
— Вы посмотрите, какой ужас! Кучка глупых людей, защищая свою пагубную власть над народом,
бьет, душит, давит всех. Растет одичание, жестокость становится законом жизни — подумайте! Одни
бьют и
звереют от безнаказанности, заболевают сладострастной жаждой истязаний — отвратительной болезнью рабов, которым дана свобода проявлять всю силу рабьих чувств и скотских привычек. Другие отравляются местью, третьи, забитые до отупения, становятся немы и слепы. Народ развращают, весь народ!
Мальчики выросли большие и стали красивые и сильные. Они жили в лесу недалеко от того города, где жил Амулий, научились
бить зверей и тем кормились. Народ узнал их и полюбил за их красоту. Большого прозвали Ромулом, а меньшого — Ремом.
Все это я взвесил в одну секунду. Оглядываюсь назад — нет ни моих людей, ни шталмейстеров. Что мне было делать? Я начинаю его бить изо всех сил хлыстом по морде. Я вообще никогда не
бью зверей, а Михал Потапыча даже никогда и не трогал: он был зверь очень умный, рассудительный и злопамятный, с большим чувством собственного достоинства. Правда, потом пришлось его пристрелить.
Он стоит на задних лапах и дерется. А я его хлещу. В это время у меня мысль: заманить его с манежа в коридор, и притом так, чтобы публика не перепугалась. И вот я пячусь задом,
бью зверя, а он на меня и — чувствую — свирепеет с каждой секундой. В конюшне он на меня бросился и начал мять. Не помню, как его стащили — я был в обмороке, — но, слава богу, увел с манежа.
Неточные совпадения
— Серафима-то Харитоновна все глаза проплакала, — рассказывала попадья тягучим речитативом. —
Бьет он ее, Галактион-то. Известно,
озверел человек. Слышь, Анфуса-то Гавриловна сколько разов наезжала к Галактиону, уговаривала и тоже плакала. Молчит Галактион, как пень, а как теща уехала — он опять за свое.
— Верю? — крикнул дед, топнув ногой. — Нет, всякому
зверю поверю, — собаке, ежу, — а тебе погожу! Знаю: ты его напоил, ты научил! Ну-ко, вот
бей теперь! На выбор
бей: его, меня…
После отъезда переселенцев в горбатовском дворе стоял настоящий кромешный ад. Макар все время пировал,
бил жену, разгонял ребятишек по соседям и вообще держал себя зверь-зверем, благо остался в дому один и никого не боялся.
— Куда же он убежал, папочка?.. Ведь теперь темно… Я знаю, что его
били. Вот всем весело, все смеются, а он, как
зверь, бежит в лес… Мне его жаль, папочка!..
Уж, кажется, по-вашему, ниже некуда спуститься: вышибала в публичном доме,
зверь, почти наверно — убийца, обирает проституток, делает им „черный глаз“, по здешнему выражению, то есть просто-напросто
бьет.