Неточные совпадения
Ручей из
берегов бьёт мутною водой,
Кипит, ревёт, крутит нечисту пену
в клубы,
Столетние валяет дубы,
Лишь трески слышны вдалеке...
Вот тут и началась опасность. Ветер немного засвежел, и помню я, как фрегат стало
бить об дно. Сначала было два-три довольно легких удара. Затем так треснуло, что затрещали шлюпки на боканцах и марсы (балконы на мачтах). Все бывшие
в каютах выскочили
в тревоге, а тут еще удар, еще и еще. Потонуть было трудно: оба
берега в какой-нибудь версте; местами, на отмелях, вода была по пояс человеку.
Вечером зажгли огни под деревьями; матросы группами теснились около них;
в палатке пили чай, оттуда слышались пение, крики.
В песчаный
берег яростно
бил бурун: иногда подойдешь близко, заговоришься, вал хлестнет по ногам и бахромой рассыплется по песку. Вдали светлел от луны океан, точно ртуть, а
в заливе, между скал, лежал густой мрак.
На одном
берегу собралось множество народа; некоторые просили знаками наших пристать, показывая какую-то бумагу, и когда они пристали, то корейцы бумаги не дали, а привели одного мужчину, положили его на землю и начали
бить какой-то палкой
в виде лопатки.
Походная острога удэгейцев имеет вид маленького гарпуна с ремнем. Носится она у пояса и надевается на древко
в минуту необходимости. Обыкновенно рыбу
бьют с
берега. Для этого к ней надо осторожно подкрасться. После удара наконечник соскакивает с древка, и рыба увлекает его с собою, но так как он привязан к ремню, то и рыба оказывается привязанною.
Небольшая речка
Бея [Бэй-я — северное разветвление.] (по-удэгейски Иеля), по которой я пошел от бухты Терней, впадает
в Санхобе
в 2 км от устья. Она длиной около 12 км и течет по заболоченной долине, расположенной параллельно
берегу моря. С правой стороны ее тянутся пологие увалы, с левой — скалистые сопки, состоящие из кварцевого порфира, диабаза и диорита.
Ключ этот
бьет из расселины
берега, превратившейся мало-помалу
в небольшой, но глубокий овраг, и
в двадцати шагах оттуда с веселым и болтливым шумом впадает
в реку.
Утром было холодно и
в постели, и
в комнате, и на дворе. Когда я вышел наружу, шел холодный дождь и сильный ветер гнул деревья, море ревело, а дождевые капли при особенно жестоких порывах ветра
били в лицо и стучали по крышам, как мелкая дробь. «Владивосток» и «Байкал»,
в самом деле, не совладали со штормом, вернулись и теперь стояли на рейде, и их покрывала мгла. Я прогулялся по улицам, по
берегу около пристани; трава была мокрая, с деревьев текло.
Осенью озеро ничего красивого не представляло. Почерневшая холодная вода
била пенившеюся волной
в песчаный
берег с жалобным стоном, дул сильный ветер; низкие серые облака сползали непрерывною грядой с Рябиновых гор. По
берегу ходили белые чайки. Когда экипаж подъезжал ближе, они поднимались с жалобным криком и уносились кверху. Вдали от
берега сторожились утки целыми стаями.
В осенний перелет озеро Черчеж было любимым становищем для уток и гусей, — они здесь отдыхали, кормились и летели дальше.
Много мы их тут без счету этих татаров
побили, но кои переправились за Койсу, — те сели на том
берегу за камнями, и чуть мы покажемся, они
в нас палят.
Тут татарам меня уже
бить нельзя, потому что я как раз под ущельем стал, и чтобы им стрелять
в меня, надо им из щели высунуться, а наши их с того
берега пулями как песком осыпают.
Люди Басманова и разбойники окружили Серебряного. Татары были разбиты наголову, многие отдались
в плен, другие бежали. Максиму вырыли могилу и похоронили его честно. Между тем Басманов велел раскинуть на
берегу речки свой персидский шатер, а дворецкий его, один из начальных людей рати, доложил Серебряному, что боярин
бьет ему челом, просит не побрезгать походным обедом.
— Их пять братьев, — рассказывал лазутчик на своем ломаном полурусском языке: — вот уж это третьего брата русские
бьют, только два остались; он джигит, очень джигит, — говорил лазутчик, указывая на чеченца. — Когда убили Ахмед-хана (так звали убитого абрека), он на той стороне
в камышах сидел; он всё видел: как его
в каюк клали и как на
берег привезли. Он до ночи сидел; хотел старика застрелить, да другие не пустили.
Угол отражения дроби (всегда равный углу падения) будет зависеть от того, как высок
берег, на котором стоит охотник.] но даже
бьют, или, правильнее сказать, глушат, дубинами, как глушат всякую рыбу по тонкому льду; [Как только вода
в пруде или озере покроется первым тонким и прозрачным льдом, способным поднять человека, ходят с дубинками по местам не очень глубоким.
— Вот — глядите! Захотел народ, и всё стало, захочет и возьмёт всё
в свои руки! Вот она, сила! Помни это, народ, не выпускай из своей руки чего достиг,
береги себя! Больше всего остерегайся хитрости господ, прочь их, гони их, будут спорить —
бей насмерть!
Когда заводь была обметана мережкой, он начал ботать, то есть пошел с
берега в траву и
бил в воду боталом.
Обнявшись крепко,
в пене и брызгах, они снова катились на
берег и
били его
в стремлении расширить пределы своей жизни.
Около противоположного
берега, уже обросшего травою,
била икру плотва и для того выбрасывалась
в траву у самого
берега.
И им тех городов дворян и детей боярских, велети имая приведчи к себе и
бить велеть по торгом кнутом и сажать
в тюрьму; а из тюрьмы выимая велети их давать на крепкие поруки с записьми, что им быти с ними на государеве службе; и отписывать поместья и приказывать
беречь до государева указу, и отписных поместий крестьянам слушать их ни
в чем не велеть».
Стражбы той приехало двадцать человек, и хотя все они
в разных храбрых уборах, но наших более полусот, и все выспреннею горячею верой одушевленные, и все они плывут по воде как тюленьки, и хоть их колотушкою по башкам
бей, а они на
берег к своей святыне достигают, и вдруг, как были все мокренькие, и пошли вперед, что твое камение живо и несокрушимое.
Предстояло нагружать углем баржи, затем тащить их на буксире парового катера к борту парохода, который стоял более чем
в полуверсте от
берега, и там должна была начаться перегрузка — мучительная работа, когда баржу
бьет о пароход и рабочие едва держатся на ногах от морской болезни.
Купили двадцать десятин земли, и на высоком
берегу, на полянке, где раньше бродили обручановские коровы, построили красивый двухэтажный дом с террасой, с балконами, с башней и со шпилем, на котором по воскресеньям взвивался флаг, — построили
в какие-нибудь три месяца и потом всю зиму сажали большие деревья, и, когда наступила весна и всё зазеленело кругом,
в новой усадьбе были уже аллеи, садовник и двое рабочих
в белых фартуках копались около дома,
бил фонтанчик, и зеркальный шар горел так ярко, что было больно смотреть.
Народу стояло на обоих
берегах множество, и все видели, и все восклицали: «ишь ты! поди ж ты!» Словом, «случилось несчастие» невесть отчего. Ребята во всю мочь веслами
били, дядя Петр на руле весь
в поту, умаялся, а купец на
берегу весь бледный, как смерть, стоял да молился, а все не помогло. Барка потонула, а хозяин только покорностью взял: перекрестился, вздохнул да молвил: «Бог дал, бог и взял — буди его святая воля».
В самом деле место тут каменистое. Белоснежным кварцевым песком и разноцветными гальками усыпаны отлогие
берега речек, а на полях и по болотам там и сям торчат из земли огромные валуны гранита. То осколки Скандинавских гор, на плававших льдинах занесенные сюда
в давние времена образования земной коры. За Волгой иное толкуют про эти каменные громады: последние-де русские богатыри,
побив силу татарскую, похвалялись здесь бой держать с силой небесною и за гордыню оборочены
в камни.
*
Вот и кончен бой,
Тот, кто жив, тот рад.
Ай да вольный люд!
Ай да Питер-град
От полуночи
До синя утра
Над Невой твоей
Бродит тень Петра.
Бродит тень Петра,
Грозно хмурится
На кумачный цвет
В наших улицах.
В берег бьет вода
Пенной индевью…
Корабли плывут
Будто
в Индию…
Река становится темнее, сильный ветер и дождь
бьют нам
в бок, а
берег всё еще далеко, и кусты, за которые,
в случае беды, можно бы уцепиться, остаются позади… Почтальон, видавший на своем веку виды, молчит и не шевелится, точно застыл, гребцы тоже молчат… Я вижу, как у солдатика вдруг побагровела шея. На сердце у меня становится тяжело, и я думаю только о том, что если опрокинется лодка, то я сброшу с себя сначала полушубок, потом пиджак, потом…
А странник все далее и далее. Еще долго видел он голубое небо своей родины,
в которое душе так хорошо было погружаться, горы и утесы, на нем своенравно вырезанные, серебряную
бить разгульной Эльбы, пирамидальные тополи, ставшие на страже
берега, и цветущие кисти черешни, которые дерзко ломились
в окно его комнаты. Еще чаще видел он во сне и наяву дрожащую, иссохшую руку матери, поднятую на него с благословением.
Через несколько времени честолюбие мое начало разыгрываться
в детских мечтах, как сердитый родник, который сначала
бьет из-под земли, бежит потом ручьем, рекою и, наконец, бушует морем, выливаясь через
берега, будто его стесняющие.
Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами.
Настанет ночь, и звучными волнами
Стихия
бьет о
берег свой.
То глас ее: он будит нас и просит.
Уж
в пристани волшебной ожил чёлн…
Прилив растет и быстро нас уносит
В неизмеримость темных волн.
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины.
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
Минута была отчаянная. Но выросший
в близкой дружбе с природой, мальчик оказался гораздо сильнее, чем предполагал его пестун. Упав
в воду, он торопливо заработал ручонками и поплыл к противоположному
берегу. Пенистые брызги
били вокруг его во все стороны целыми фонтанами и совсем скрывали его маленькое тельце от глаз Константина Ионыча.