Неточные совпадения
Налево от двери стояли ширмы, за ширмами — кровать, столик, шкафчик, уставленный лекарствами, и большое кресло, на котором дремал доктор; подле кровати стояла молодая, очень белокурая, замечательной красоты девушка, в
белом утреннем капоте, и, немного засучив рукава, прикладывала
лед к голове maman, которую не было видно в эту минуту.
В тот год зима запоздала, лишь во второй половине ноября сухой, свирепый ветер сковал реку сизым
льдом и расцарапал не одетую снегом землю глубокими трещинами. В побледневшем, вымороженном небе
белое солнце торопливо описывало короткую кривую, и казалось, что именно от этого обесцвеченного солнца на землю льется безжалостный холод.
Его обогнал жандарм, но он и черная тень его — все было сказочно, так же, как деревья, вылепленные из снега, луна, величиною в чайное блюдечко, большая звезда около нее и синеватое, точно
лед, небо — высоко над
белыми холмами, над красным пятном костра в селе у церкви; не верилось, что там живут бунтовщики.
На Неве было холоднее, чем на улицах, бестолково метался ветер, сдирал снег, обнажая синеватые лысины
льда, окутывал ноги
белым дымом. Шли быстро, почти бегом, один из рабочих невнятно ворчал, коротконогий, оглянувшись на него раза два, произнес строго, храбрым голосом...
Марина встретила его, как всегда, спокойно и доброжелательно. Она что-то писала, сидя за столом, перед нею стоял стеклянный кувшин с жидкостью мутно-желтого цвета и со
льдом. В простом платье,
белом, из батиста, она казалась не такой рослой и пышной.
— Не дам холодного, — сурово ответила Анфимьевна, входя с охапкой стиранного
белья. — Сначала поесть надо, после — молока принесу, со
льда…
Самгин видел, как разломились двери на балконе дворца, блеснул
лед стекол, и из них явилась знакомая фигурка царя под руку с высокой,
белой дамой.
Так прошел весь вечер, и наступила ночь. Доктор ушел спать. Тетушки улеглись. Нехлюдов знал, что Матрена Павловна теперь в спальне у теток и Катюша в девичьей — одна. Он опять вышел на крыльцо. На дворе было темно, сыро, тепло, и тот
белый туман, который весной сгоняет последний снег или распространяется от тающего последнего снега, наполнял весь воздух. С реки, которая была в ста шагах под кручью перед домом, слышны были странные звуки: это ломался
лед.
Кругом все
белело от инея. Вода в лужах замерзла. Под тонким слоем
льда стояли воздушные пузыри. Засохшая желто-бурая трава искрилась такими яркими блестками, что больно было на нее смотреть. Сучья деревьев, камни и утоптанная земля на тропе покрылись холодным матовым налетом.
Потом под икру ачуевскую, потом под зернистую с крошечным расстегаем из налимьих печенок, по рюмке сперва
белой холодной смирновки со
льдом, а потом ее же, подкрашенной пикончиком, выпили английской под мозги и зубровки под салат оливье…
Его
белье, пропитанное насквозь кожными отделениями, не просушенное и давно не мытое, перемешанное со старыми мешками и гниющими обносками, его портянки с удушливым запахом пота, сам он, давно не бывший в бане, полный вшей, курящий дешевый табак, постоянно страдающий метеоризмом; его хлеб, мясо, соленая рыба, которую он часто вялит тут же в тюрьме, крошки, кусочки, косточки, остатки щей в котелке; клопы, которых он давит пальцами тут же на нарах, — всё это делает казарменный воздух вонючим, промозглым, кислым; он насыщается водяными парами до крайней степени, так что во время сильных морозов окна к утру покрываются изнутри слоем
льда и в казарме становится темно; сероводород, аммиачные и всякие другие соединения мешаются в воздухе с водяными парами и происходит то самое, от чего, по словам надзирателей, «душу воротит».
Я предпочитал весною стрельбу беляков, обыкновенно ложащихся по снежным сувоям, которые, когда все уже кругом растаяло, остаются неприкосновенными несколько времени и тянутся длинными,
белыми гривами по лесным опушкам и кустам; снег скипится, окрепнет, как
лед, и свободно поднимает охотника.
Погода становится суровее: стынут болота; тонким, как стекло,
льдом покрывается между кочками вода с
белыми пузырями запертого под ней воздуха; некуда приютиться гаршнепу, как он ни мал, нет нигде куска талой грязи — гаршнеп и тут еще держится, но уже бросается к родничкам и паточинам.
Абрамовна вышла из его комнаты с
белым салатником, в котором растаял весь
лед, приготовленный для компрессов. Возвращаясь с новым
льдом через гостиную, она подошла к столу и задула догоравшую свечу. Свет был здесь не нужен. Он только мог мешать крепкому сну Ольги Сергеевны и Софи, приютившихся в теплых уголках мягкого плюшевого дивана.
Торопливо заглянул Евсеич в мою детскую и тревожно-радостным голосом сказал: «
Белая тронулась!» Мать позволила, и в одну минуту, тепло одетый, я уже стоял на крыльце и жадно следил глазами, как шла между неподвижных берегов огромная полоса синего, темного, а иногда и желтого
льда.
Одни морозы сковали поверхность реки, и сквозь прозрачный
лед было видно, как бежит вода, как она завертывается кругами и как скачут иногда по ней
белые пузыри [Редко бывает, чтоб большая река становилась без снега.
Ярко светит солнце,
белыми птицами плывут в небе облака, мы идем по мосткам через Волгу, гудит, вздувается
лед, хлюпает вода под тесинами мостков, на мясисто-красном соборе ярмарки горят золотые кресты. Встретилась широкорожая баба с охапкой атласных веток вербы в руках — весна идет, скоро Пасха!
Наступила ранняя и в то же время роскошная весна; взломала и пронесла свои
льды и разлила свои воды, верст на семь в ширину, река
Белая! Весь разлив виден был как на ладонке, из окон домика Голубиной Слободки; расцвел плодовитый сад у Багровых, и запах черемух и яблонь напоил воздух благовонием; сад сделался гостиной хозяев, и благодатное тепло еще более укрепило силы Софьи Николавны.
По взлобочкам и прикрутостям, по увалам и горовым местам выглянули первые проталинки с всклоченной, бурой прошлогодней травой; рыжие пятна таких проталин покрывали
белый саван точно грязными заплатами, которые все увеличивались и росли с каждым днем, превращаясь в громадные прорехи, каких не в состоянии были починить самые холодные весенние утренники, коробившие
лед и заставлявшие трещать бревна.
По лесу блуждал тихий, медленный звон, он раздавался где-то близко, шевелил тонкие ветки, задевая их, и они качались в сумраке оврага, наполняя воздух шорохом, под ногами сухо потрескивал тонкий
лёд ручья, вода его вымерзла, и
лёд покрывал
белой плёнкой серые, сухие ямки.
До Кумыша мы уже встретили несколько разбитых барок. Одна из них была подрезана
льдом. Несколько утопленников лежали на берегу под рогожкой. Одного откачивали на разостланных зипунах.
Белое тело мертвым движением перекатывалось в руках качавших, а русая голова болталась в такт раскачиваний.
Самойленко потребовал
белого вина со
льдом. Когда выпили по стакану, Лаевский вдруг спросил...
Артамонов старший лежал на полу, на жиденьком, жёстком тюфяке; около него стояло ведро со
льдом, бутылки кваса, тарелка с квашеной капустой, обильно сдобренной тёртым хреном. На диване, открыв рот и, как Наталья, подняв брови, разметалась Пашута, свесив на пол ногу,
белую с голубыми жилками и ногтями, как чешуя рыбы. За окном тысячами жадных пастей ревело всероссийское торжище.
Незаметно подкралась зима, сразу обрушилась на город гулкими метелями, крепкими морозами, завалила улицы и дома сахарными холмами снега, надела ватные шапки на скворешни и главы церквей, заковала
белым железом реки и ржавую воду болот; на
льду Оки начались кулачные бои горожан с мужиками окрестных деревень. Алексей каждый праздник выходил на бой и каждый раз возвращался домой злым и битым.
Словно некая
белая птица, давно уже рождённая, дремала в сумраке души моей, а я этого не знал и не чувствовал. Но вот нечаянно коснулся её, пробудилась она и тихо поёт на утре — трепещут в сердце лёгкие крылья, и от горячей песни тает
лёд моего неверия, превращаясь в благодарные слёзы. Хочется мне говорить какие-то слова, встать, идти и петь песню да человека встретить бы и жадно обнять его!
День был ясный, настоящий весенний, с легким холодком в воздухе; по небу с утра бродили
белые волнистые облачка, обещая долгое вёдро. Но кругом не было еще зелени, и только на пригорках кое-где пробивалась свежая травка зелеными щетками. Река Причинка уже очистилась ото
льда и начала разливаться в своих низких болотистых берегах, затопляя луга и низины. Пролетело несколько Косяков диких уток; где-то печально кричали журавли.
Только теперь, когда у меня от необыкновенно быстрой езды захватило дыхание, я заметил, что он сильно пьян; должно быть, на станции выпил. На дне оврага затрещал
лед, кусок крепкого унавоженного снега, сбитый с дороги, больно ударил меня по лицу. Разбежавшиеся лошади с разгону понесли на гору так же быстро, как с горы, и не успел я крикнуть Никанору, как моя тройка уже летела по ровному месту, в старом еловом лесу, и высокие ели со всех сторон протягивали ко мне свои
белые мохнатые лапы.
Это река сердито кидала в сковывавшие ее неподвижные ледяные укрепления свободно еще двигавшимися по ее стрежню льдинами, пробивала бреши, крошила
лед в куски, в иглы, в снег, но затем опять в бессилии отступала, а через некоторое время оказывалось, что
белая черта излома продвинулась еще дальше, полоса
льда стала шире, русло сузилось…
У берега широко
белела пена, тая на песке кисейным кружевом, дальше шла грязная лента светло-шоколадного цвета, еще дальше — жидкая зеленая полоса, вся сморщенная, вся изборожденная гребнями волн, и, наконец, — могучая, спокойная синева глубокого моря с неправдоподобными яркими пятнами, то густофиолетовыми, то нежно-малахитовыми, с неожиданными блестящими кусками, похожими на
лед, занесенный снегом.
Нет, со священниками (да и с академиками!) у меня никогда не вышло. С православными священниками, золотыми и серебряными, холодными как
лед распятия — наконец подносимого к губам. Первый такой страх был к своему родному дедушке, отцову отцу, шуйскому протоиерею о. Владимиру Цветаеву (по учебнику Священной истории которого, кстати, учился Бальмонт) — очень старому уже старику, с
белой бородой немножко веером и стоячей, в коробочке, куклой в руках — в которые я так и не пошла.
Ничего, ничего, кроме самой мертвой, холодной как
лед и
белой как снег скуки, я за все мое младенчество в церкви не ощутила. Ничего, кроме тоскливого желания: когда же кончится? и безнадежного сознания: никогда. Это было еще хуже симфонических концертов в Большом зале Консерватории.
Звон серебра сливался со звоном кадила,
лед его с
льдом парчи и распятия, облако ладана с облаком внутреннего недомогания, и все это тяжело ползло к потолку
белой, с изморозными обоями, залы, на непонятно-жутких повелительных возгласах...
Поскакали назад по своему следу, глядь — синеет вода, а вдали сверкает и
белеет закрайна матерого
льду…
Голые леса будут сменяться унылыми полями, поля — лесами; скоро земля
забелеет первым снегом и речки подернутся
льдом…
«Будь
бела как снег и чиста как
лед, и все равно людская клевета тебя очернит».
Этот кусок
льду, облегший былое я, частицу бога, поглотивший то, чему на земле даны были имена чести, благородства, любви к ближним; подле него зияющая могила, во
льду ж для него иссеченная; над этим чудным гробом, который служил вместе и саваном, маленькое
белое существо, полное духовности и жизни, называемое европейцем и сверх того русским и Зудою; тут же на замерзлой реке черный невольник, сын жарких и свободных степей Африки, может быть, царь в душе своей; волшебный свет луны, говорящей о другой подсолнечной, такой же бедной и все-таки драгоценной для тамошних жителей, как нам наша подсолнечная; тишина полуночи, и вдруг далеко, очень далеко, благовест, как будто голос неба, сходящий по лучу месяца, — если это не высокий момент для поэта и философа, так я не понимаю, что такое поэзия и философия.
На
льду снег был почему-то не так глубок, идти было легче, и уже скоро я оказался далеко от берега, в центре пустынного, ровного и
белого пространства.
В сильные морозы стекла изнутри покрывались
белым слоем пушистого инея, и в доме царил холодный
белый полусвет; на подоконниках намерзли с начала зимы огромные куски
льда, и от них по полу тянулись водяные потоки.