Неточные совпадения
Ласка весело
бежала впереди
по тропинке; Левин шел за нею быстрым, легким шагом, беспрестанно поглядывая на
небо.
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! — взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный
бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии,
И средь полуденных зыбей,
Под
небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
Глядишь — и площадь запестрела.
Всё оживилось; здесь и там
Бегут за делом и без дела,
Однако больше
по делам.
Дитя расчета и отваги,
Идет купец взглянуть на флаги,
Проведать, шлют ли
небесаЕму знакомы паруса.
Какие новые товары
Вступили нынче в карантин?
Пришли ли бочки жданных вин?
И что чума? и где пожары?
И нет ли голода, войны
Или подобной новизны?
Служитель нагнулся, понатужился и, сдвинув кресло, покатил его. Самгин вышел за ворота парка, у ворот, как два столба, стояли полицейские в пыльных, выгоревших на солнце шинелях.
По улице деревянного городка
бежал ветер, взметая пыль, встряхивая деревья; под забором сидели и лежали солдаты, человек десять, на тумбе сидел унтер-офицер, держа в зубах карандаш, и смотрел в
небо, там летала стая белых голубей.
За ним пошли шестеро, Самгин — седьмой. Он видел, что всюду
по реке
бежали в сторону города одинокие фигурки и они удивительно ничтожны на широком полотнище реки, против тяжелых дворцов, на крыши которых опиралось тоже тяжелое, серокаменное
небо.
По двору один за другим, толкаясь, перегоняя друг друга,
бежали в сарай Калитин, Панфилов и еще трое; у калитки ворот стоял дворник Николай с железным ломом в руках, глядя в щель на улицу, а среди двора — Анфимьевна крестилась в пестрое
небо.
Федор Павлович узнал о смерти своей супруги пьяный; говорят,
побежал по улице и начал кричать, в радости воздевая руки к
небу: «Ныне отпущаеши», а
по другим — плакал навзрыд как маленький ребенок, и до того, что, говорят, жалко даже было смотреть на него, несмотря на все к нему отвращение.
По хмурому
небу низко, словно вперегонки,
бежали тяжелые тучи и сыпали дождем.
Погода нам благоприятствовала. Было прохладно и морочно [Местное выражение, означающее сухую погоду при облачном
небе.].
По небу бежали кучевые облака и заслоняли собой солнце.
Черная мгла, которая дотоле была у горизонта, вдруг стала подыматься кверху. Солнца теперь уже совсем не было видно.
По темному
небу, покрытому тучами, точно вперегонки
бежали отдельные белесоватые облака. Края их были разорваны и висели клочьями, словно грязная вата.
Сразу от огня вечерний мрак мне показался темнее, чем он был на самом деле, но через минуту глаза мои привыкли, и я стал различать тропинку. Луна только что нарождалась. Тяжелые тучи быстро неслись
по небу и поминутно закрывали ее собой. Казалось, луна
бежала им навстречу и точно проходила сквозь них. Все живое кругом притихло; в траве чуть слышно стрекотали кузнечики.
Ничто не изменилось кругом, ничто не прекратило обычного ликования, и только он, злосчастный простец, тщетно вопиет к
небу по делу о
побеге его жены с юнкером, с тем самым юнкером, который при нем столько раз и с таким искренним чувством говорил о святости семейных уз!
Через час мать была в поле за тюрьмой. Резкий ветер летал вокруг нее, раздувал платье, бился о мерзлую землю, раскачивал ветхий забор огорода, мимо которого шла она, и с размаху ударялся о невысокую стену тюрьмы. Опрокинувшись за стену, взметал со двора чьи-то крики, разбрасывал их
по воздуху, уносил в
небо. Там быстро
бежали облака, открывая маленькие просветы в синюю высоту.
Красота момента опьяняет его. На секунду ему кажется, что это музыка обдает его волнами такого жгучего, ослепительного света и что медные, ликующие крики падают сверху, с
неба, из солнца. Как и давеча, при встрече, — сладкий, дрожащий холод
бежит по его телу и делает кожу жесткой и приподымает и шевелит волосы на голове.
Ночью был осенний холодный дождик,
по небу бежали остатки вылившейся ночью тучи, сквозь которую неярко просвечивало обозначавшееся светлым кругом, довольно высоко уже стоявшее солнце.
Дороге, казалось, не будет конца. Лошади больше махали головами
по сторонам, чем
бежали вперед. Солнце сильно склонилось, но жар не унимался. Земля была точно недавно вытопленная печь. Колокольчик то начинал биться под дугой, как бешеный и потерявший всякое терпение, то лишь взвизгивал и шипел. На
небе продолжалось молчаливое передвижение облаков,
по земле пробегали неуловимые тени.
Тишь, беспробудность, настоящее место упокоения! Но вот что-то ухнуло, словно вздох… Нет, это ничего особенного, это снег оседает. И Ахилла стал смотреть, как почерневший снег точно весь гнется и волнуется. Это обман зрения; это
по лунному
небу плывут, теснясь, мелкие тучки, и от них на землю падает беглая тень. Дьякон прошел прямо к могиле Савелия и сел на нее, прислонясь за одного из херувимов. Тишь, ничем ненарушимая, только тени всё беззвучно
бегут и
бегут, и нет им конца.
Волны все
бежали и плескались, а на их верхушках, закругленных и зыбких, играли то белая пена, то переливы глубокого синего
неба, то серебристые отблески месяца, то, наконец, красные огни фонарей, которые какой-то человек, сновавший
по воде в легкой лодке, зажигал зачем-то в разных местах, над морем…
«Вот и март приспел, вчера был день Алексея, божьего человека, должна бы вода с гор
бежать, а — морозно, хоть
небо и ясно по-вешнему.
Побежали по деревенским улицам бурливые, коричневые, сверкающие ручейки, сердито пенясь вокруг встречных каменьев и быстро вертя щепки и гусиный пух; в огромных лужах воды отразилось голубое
небо с плывущими
по нему круглыми, точно крутящимися, белыми облаками; с крыш посыпались частые звонкие капли.
Между тем ночь уже совсем опустилась над станицей. Яркие звезды высыпали на темном
небе.
По улицам было темно и пусто. Назарка остался с казачками на завалинке, и слышался их хохот, а Лукашка, отойдя тихим шагом от девок, как кошка пригнулся и вдруг неслышно
побежал, придерживая мотавшийся кинжал, не домой, а
по направлению к дому хорунжего. Пробежав две улицы и завернув в переулок, он подобрал черкеску и сел наземь в тени забора. «Ишь, хорунжиха! — думал он про Марьяну: — и не пошутит, чорт! Дай срок».
По голубому
небу торопливо
бежали гряды белоснежных облаков; где-то заливались безыменные лесные птички.
По степи, вдоль и поперек, спотыкаясь и прыгая,
побежали перекати-поле, а одно из них попало в вихрь, завертелось, как птица, полетело к
небу и, обратившись там в черную точку, исчезло из виду.
Но вот промелькнула и пшеница. Опять тянется выжженная равнина, загорелые холмы, знойное
небо, опять носится над землею коршун. Вдали по-прежнему машет крыльями мельница, и все еще она похожа на маленького человечка, размахивающего руками. Надоело глядеть на нее, и кажется, что до нее никогда не доедешь, что она
бежит от брички.
Тотчас же трава и прошлогодний бурьян подняли ропот, на дороге спирально закружилась пыль,
побежала по степи и, увлекая за собой солому, стрекоз и перья, черным вертящимся столбом поднялась к
небу и затуманила солнце.
А
по праздникам, рано, когда солнце едва поднималось из-за гор над Сорренто, а
небо было розовое, точно соткано из цветов абрикоса, — Туба, лохматый, как овчарка, катился под гору, с удочками на плече, прыгая с камня на камень, точно ком упругих мускулов совсем без костей, —
бежал к морю, улыбаясь ему широким, рыжим от веснушек лицом, а встречу, в свежем воздухе утра, заглушая сладкое дыхание проснувшихся цветов, плыл острый аромат, тихий говор волн, — они цеплялись о камни там, внизу, и манили к себе, точно девушки, — волны…
В синем
небе над маленькой площадью Капри низко плывут облака, мелькают светлые узоры звезд, вспыхивает и гаснет голубой Сириус, а из дверей церкви густо льется важное пение органа, и всё это:
бег облаков, трепет звезд, движение теней
по стенам зданий и камню площади — тоже как тихая музыка.
Было уже за полночь, когда он заметил, что над стадом домов города, из неподвижных туч садов, возникает ещё одна, медленно поднимаясь в тёмно-серую муть
неба; через минуту она, снизу, багрово осветилась, он понял, что это пожар,
побежал к дому и увидал: Алексей быстро лезет
по лестнице на крышу амбара.
День был холодный, пестрый,
по синему, вымороженному зимою
небу быстро плыли облака, пятна света и теней купались в ручьях и лужах, то ослепляя глаза ярким блеском, то лаская взгляд бархатной мягкостью. Нарядно одетые девицы павами плыли вниз
по улице, к Волге, шагали через лужи, поднимая подолы юбок и показывая чугунные башмаки.
Бежали мальчишки с длинными удилищами на плечах, шли солидные мужики, искоса оглядывая группу у нашей лавки, молча приподнимая картузы и войлочные шляпы.
По небу весело
бежали далекие облачка; солнце точно смеялось и все кругом топило своим животворящим светом, заставлявшим подниматься кверху каждую былинку; Мухоедов целую дорогу был необыкновенно весел: пел, рассказывал анекдоты, в лицах изображал Муфеля, «сестер», Фатевну — словом, дурачился, как школьник, убежавший из школы.
Уже с полудня парило и в отдалении всё погрохатывало; но вот широкая туча, давно лежавшая свинцовой пеленой на самой черте небосклона, стала расти и показываться из-за вершин деревьев, явственнее начал вздрагивать душный воздух, всё сильнее и сильнее потрясаемый приближавшимся громом; ветер поднялся, прошумел порывисто в листьях, замолк, опять зашумел продолжительно, загудел; угрюмый сумрак
побежал над землею, быстро сгоняя последний отблеск зари; сплошные облака, как бы сорвавшись, поплыли вдруг, понеслись
по небу; дождик закапал, молния вспыхнула красным огнем, и гром грянул тяжко и сердито.
Изумруд, семимесячный стригунок, носится бесцельно
по полю, нагнув вниз голову и взбрыкивая задними ногами. Весь он точно из воздуха и совсем не чувствует веса своего тела. Белые пахучие цветы ромашки
бегут под его ногами назад, назад. Он мчится прямо на солнце. Мокрая трава хлещет
по бабкам,
по коленкам и холодит и темнит их. Голубое
небо, зеленая трава, золотое солнце, чудесный воздух, пьяный восторг молодости, силы и быстрого
бега!
—
Бежит кто-то сюда! — тихо шепчет Иван. Смотрю под гору — вверх
по ней тени густо ползут,
небо облачно, месяц на ущербе то появится, то исчезнет в облаках, вся земля вокруг движется, и от этого бесшумного движения ещё более тошно и боязно мне. Слежу, как льются
по земле потоки теней, покрывая заросли и душу мою чёрными покровами. Мелькает в кустах чья-то голова, прыгая между ветвей, как мяч.
Мы поглядели за лощину и увидали, что с той стороны, куда лежит наш путь и куда позорно
бежала наша свита, неслась
по небу огромная дождевая туча с весенним дождем и с первым весенним громом, при котором молодые девушки умываются с серебряной ложечки, чтобы самим стать белей серебра.
Его родина — глухая слободка Чалган — затерялась в далекой якутской тайге. Отцы и деды Макара отвоевали у тайги кусок промерзшей землицы, и, хотя угрюмая чаща все еще стояла кругом враждебною стеной, они не унывали.
По расчищенному месту
побежали изгороди, стали скирды и стога; разрастались маленькие дымные юртенки; наконец, точно победное знамя, на холмике из середины поселка выстрелила к
небу колокольня. Стал Чалган большою слободой.
И к пальме пустынной он
бег устремил,
И жадно холодной струёй освежил
Горевшие тяжко язык и зеницы,
И лёг, и заснул он близ верной ослицы —
И многие годы над ним протекли
По воле владыки
небес и земли.
Вышли мы на дорогу, привязали лыжи за собой и пошли
по дороге. Идти легко стало. Лыжи сзади
по накатанной дороге раскатываются, громыхают, снежок под сапогами поскрипывает, холодный иней на лицо, как пушок, липнет. А звезды вдоль
по сучьям точно навстречу
бегут, засветятся, потухнут, — точно всё
небо ходуном ходит.
Это была бабушка, ослепшая от слез после
побега моего отца из аула. Бабушка протянула ко мне слабые старческие руки и стала водить пальцами
по моему лицу, ощупывая каждую черту. Ее лицо, вначале бесстрастно-внимательное, какими бывают лица слепых, вдруг озарилось светом, счастливой улыбкой. Из незрячих глаз полились слезы. Она обхватила руками мою голову и, прижав ее к своей иссохшей груди, восклицала, подняв угасший взгляд к
небу...
А солнце все выше и выше поднималось
по нежно-голубой синеве
неба,
по которому
бежали нежные перистые облачка; в остром утреннем воздухе, полном какой-то бодрящей свежести, чувствовалась уже теплая струя благодатного юга.
Море черно. Черно и кругом на горизонте. Черно и на
небе, покрытом облаками. А корвет, покачиваясь и поклевывая носом,
бежит себе, рассекая эту непроглядную тьму, подгоняемый ровным свежим ветром, узлов
по восьми. На корвете тишина. Только слышатся свист и подвывание ветра в снастях да тихий гул моря и всплески его о борта корвета.
Пролетело Рождество. Промчалась масленица. Заиграло солнышко на поголубевшем по-весеннему
небе. Быстрые ручьи
побежали по улицам, образуя лужи и канавы… Снег быстро таял под волшебным веяньем весны. В воздухе носилось уже ее ароматное веяние.
«Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я
бежал», подумал князь Андрей: «не так, как мы
бежали, кричали и дрались; совсем не так ползут облака
по этому высокому, бесконечному
небу. Как же я не видал прежде этого высокого
неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного
неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава богу!..»
На другой день гольды подняли всех на ноги при первых признаках приближающегося утра. Они торопили нас и говорили, что будет непогода. Действительно,
по небу бежали большие кучевые облака с разорванными краями. Надо было ждать дождя.
На другой день утро было ясное, морозное. Все заиндевело, вода в лужах покрылась льдом,
по синему
небу бежали обрывки туч. Западный ветер принес стужу. Проводить нас до фанзы Кивета вызвался удэхеец Вензи.
Я остановился у окна. Над садом в дымчато-голубой дали блестели кресты городских церквей; солнце садилось,
небо было синее, глубокое… Как там спокойно и тихо!.. И опять эта неприятная дрожь
побежала по спине. Я повел плечами, засунул руки в карманы и снова начал ходить.
Слева над рожью затемнел Санинский лес; я придержал Бесенка и вскоре остановился совсем. Рожь без конца тянулась во все стороны,
по ней медленно
бежали золотистые волны. Кругом была тишина; только в синем
небе звенели жаворонки. Бесенок, подняв голову и насторожив уши, стоял и внимательно вглядывался вдаль. Теплый ветер ровно дул мне в лицо, я не мог им надышаться…
Позднею ночью Храбров, усталый, вышел из вагона. Достал блестящую металлическую коробочку, жадно втянул в нос щепоть белого порошку; потом закурил и медленно стал ходить вдоль поезда.
По небу бежали черные тучи, дул сухой норд-ост, дышавший горячим простором среднеазиатских степей;
по неметеному песку крутились бумажки; жестянки из-под консервов со звоном стукались в темноте о рельсы.
Высунувшись наружу и глядя назад, я видел, как она, проводив глазами поезд, прошлась
по платформе мимо окна, где сидел телеграфист, поправила свои волосы и
побежала в сад. Вокзал уж не загораживал запада, поле было открыто, но солнце уже село, и дым черными клубами стлался
по зеленой бархатной озими. Было грустно и в весеннем воздухе, и на темневшем
небе, и в вагоне.
Окошки крайних изб, скворечня на кабаке, верхушки тополей и церковный крест горят ярким золотым пламенем. Видна уже только половина солнца, которое, уходя на ночлег, мигает, переливает багрянцем и, кажется, радостно смеется. Слюнке и Рябову видно, как направо от солнца, в двух верстах от села темнеет лес, как
по ясному
небу бегут куда-то мелкие облачки, и они чувствуют, что вечер будет ясным, тихим.
— Ну, все равно, жди у меня, что нам пошлет милосердное
небо, — сказал я и, погасив лампу, запер вход в мое жилище, в котором Магна осталась под защитою Акры, а я во всю силу
бегом понесся
по темным проходам Дамаска.