Неточные совпадения
Я вспомнил, как накануне она
говорила отцу, что смерть maman для нее такой ужасный удар, которого она никак не надеется перенести, что она лишила ее всего, что этот
ангел (так она называла maman) перед самою смертью не забыл ее и изъявил желание обеспечить навсегда будущность ее и Катеньки.
Народу было пропасть, и в кавалерах не было недостатка; штатские более теснились вдоль стен, но военные танцевали усердно, особенно один из них, который прожил недель шесть в Париже, где он выучился разным залихватским восклицаньям вроде: «Zut», «Ah fichtrrre», «Pst, pst, mon bibi» [«Зют», «Черт возьми», «Пст, пст, моя крошка» (фр.).] и т.п. Он произносил их в совершенстве, с настоящим парижским шиком,и в то же время
говорил «si j’aurais» вместо «si j’avais», [Неправильное употребление условного наклонения вместо прошедшего: «если б я имел» (фр.).] «absolument» [Безусловно (фр.).] в смысле: «непременно», словом, выражался на том великорусско-французском наречии, над которым так смеются французы, когда они не имеют нужды уверять нашу братью, что мы
говорим на их языке, как
ангелы, «comme des anges».
Не нравилась ему игла Петропавловской крепости и
ангел, пронзенный ею; не нравилась потому, что об этой крепости
говорили с почтительной ненавистью к ней, но порою в ненависти звучало что-то похожее на зависть: студент Попов с восторгом называл крепость...
— Беспутнейший человек этот Пуаре, — продолжал Иноков, потирая лоб, глаза и
говоря уже так тихо, что сквозь его слова было слышно ворчливые голоса на дворе. — Я даю ему уроки немецкого языка. Играем в шахматы. Он холостой и — распутник. В спальне у него — неугасимая лампада пред статуэткой богоматери, но на стенах развешаны в рамках голые женщины французской фабрикации. Как бескрылые
ангелы. И — десятки парижских тетрадей «Ню». Циник, сластолюбец…
— Знаю, знаю, мой невинный
ангел, но это не я
говорю, это скажут люди, свет, и никогда не простят тебе этого. Пойми, ради Бога, чего я хочу. Я хочу, чтоб ты и в глазах света была чиста и безукоризненна, какова ты в самом деле…
— Какая, в самом деле, здесь гадость! —
говорил он, оглядываясь. — И этот
ангел спустился в болото, освятил его своим присутствием!
—
Ангел — позвольте сказать — мой! —
говорил он. — Не мучьтесь напрасно: ни казнить, ни миловать вас не нужно. Мне даже нечего и прибавлять к вашему рассказу. Какие могут быть у вас сомнения? Вы хотите знать, что это было, назвать по имени? Вы давно знаете… Где письмо Обломова?
Я
говорю только о себе — не из эгоизма, а потому, что, когда я буду лежать на дне этой пропасти, вы всё будете, как чистый
ангел, летать высоко, и не знаю, захотите ли бросить в нее взгляд.
—
Ангел! прелесть! —
говорил он, нагибаясь к ее руке, — да будет благословенна темнота, роща и соловей!
— Видите, видите! разве вы не
ангел! Не правду я
говорил, что вы любите меня? Да, любите, любите, любите! — кричал он, ликуя, — только не так, как я вас… нет!
— C'est un ange, c'est un ange du ciel! [Это
ангел,
ангел небесный! (франц.)] — восклицал он. — Всю жизнь я был перед ней виноват… и вот теперь! Chere enfant, я не верю ничему, ничему не верю! Друг мой, скажи мне: ну можно ли представить, что меня хотят засадить в сумасшедший дом? Je dis des choses charmantes et tout le monde rit… [Я
говорю прелестные вещи, и все хохочут… (франц.)] и вдруг этого-то человека — везут в сумасшедший дом?
— А я, —
говорит Петр Степанович, — вот как придумал: небо открывать не станем и
ангелов писать нечего; а спущу я с неба, как бы в встречу ему, луч; такой один светлый луч: все равно как бы нечто и выйдет.
Ведь
говорила я Агриппине Филипьевне, уж сколько раз
говорила: «Mon ange, [Мой
ангел (фр.).] уж поверьте, что недаром приехал этот ваш братец…» Да-с!..
— Ни за что! — вскричала Lise, — теперь уж ни за что!
Говорите так, сквозь дверь. За что вы в
ангелы попали? Я только это одно и хочу знать.
— И не смейте
говорить мне такие слова, обаятельница, волшебница! Вами-то гнушаться? Вот я нижнюю губку вашу еще раз поцелую. Она у вас точно припухла, так вот чтоб она еще больше припухла, и еще, еще… Посмотрите, как она смеется, Алексей Федорович, сердце веселится, глядя на этого
ангела… — Алеша краснел и дрожал незаметною малою дрожью.
А Ниночка-то вся в ревматизме, я вам это еще и не
говорил, по ночам ноет у ней вся правая половина, мучается и, верите ли,
ангел Божий, крепится, чтобы нас не обеспокоить, не стонет, чтобы нас не разбудить.
— Камень в огород! И камень низкий, скверный! Не боюсь! О господа, может быть, вам слишком подло мне же в глаза
говорить это! Потому подло, что я это сам
говорил вам. Не только хотел, но и мог убить, да еще на себя добровольно натащил, что чуть не убил! Но ведь не убил же его, ведь спас же меня ангел-хранитель мой — вот этого-то вы и не взяли в соображение… А потому вам и подло, подло! Потому что я не убил, не убил, не убил! Слышите, прокурор: не убил!
— Тем самым и Никитушка меня утешал, в одно слово, как ты,
говорил: «Неразумная ты,
говорит, чего плачешь, сыночек наш наверно теперь у Господа Бога вместе с
ангелами воспевает».
Побежал
ангел к бабе, протянул ей луковку: на,
говорит, баба, схватись и тянись.
— Да ведь не могла же я знать, что он придет с укушенным пальцем, а то, может быть, вправду нарочно бы сделала.
Ангел мама, вы начинаете
говорить чрезвычайно остроумные вещи.
— Ого, вот мы как! Совсем как и прочие смертные стали покрикивать. Это из ангелов-то! Ну, Алешка, удивил ты меня, знаешь ты это, искренно
говорю. Давно я ничему здесь не удивляюсь. Ведь я все же тебя за образованного человека почитал…
Ведь вам
говорить нечего — вы знаете, что у меня за жена:
ангел во плоти, доброта неизъяснимая…
— «Верочка, друг мой,
ангел мой, —
говорит Марья Алексевна, — приляг, отдохни, сокровище, ну, что на меня смотреть, я и так полежу.
Но она любила мечтать о том, как завидна судьба мисс Найтингель, этой тихой, скромной девушки, о которой никто не знает ничего, о которой нечего знать, кроме того, за что она любимица всей Англии: молода ли она? богата ли она, или бедна? счастлива ли она сама, или несчастна? об этом никто не
говорит, этом никто не думает, все только благословляют девушку, которая была
ангелом — утешителем в английских гошпиталях Крыма и Скутари, и по окончании войны, вернувшись на родину с сотнями спасенных ею, продолжает заботиться о больных…
«Это уж слишком, —
говорит она, — впрочем, ведь это вы, вы», и заключает письмо словами: «Все мешают, обнимаю вас, мой
ангел, со всею истинной, безмерной любовью.
Мы встречали Новый год дома, уединенно; только А. Л. Витберг был у нас. Недоставало маленького Александра в кружке нашем, малютка покоился безмятежным сном, для него еще не существует ни прошедшего, ни будущего. Спи, мой
ангел, беззаботно, я молюсь о тебе — и о тебе, дитя мое, еще не родившееся, но которого я уже люблю всей любовью матери, твое движение, твой трепет так много
говорят моему сердцу. Да будет твое пришествие в мир радостно и благословенно!»
— Ну, Федотушка, покуда прощай! никто как Бог! —
говорила матушка, подходя к Федоту, — а я за тебя в воскресенье твоему
ангелу свечку поставлю! Еще так-то с тобой поживем, что любо!
— Пожалуйте, пожалуйте, —
говорил он, — тетенька еще давеча словно чуяли: «Вот, мол, кабы братец Василий Порфирьич обо дне
ангела моего вспомнил!»
— Ну, так и умрем, —
говорил Вяхирь, — нас в
ангелы возьмут…
Говоря о боге, рае,
ангелах, она становилась маленькой и кроткой, лицо ее молодело, влажные глаза струили особенно теплый свет. Я брал в руки тяжелые атласные косы, обертывал ими шею себе и, не двигаясь, чутко слушал бесконечные, никогда не надоедавшие рассказы.
— Вот, смотрите на нее, —
говорила Настасья Филипповна, дрожа от озлобления, — на эту барышню! И я ее за
ангела почитала! Вы без гувернантки ко мне пожаловали, Аглая Ивановна?.. А хотите… хотите, я вам скажу сейчас прямо, без прикрас, зачем вы ко мне пожаловали? Струсили, оттого и пожаловали.
— Ах, не
говорите таких ужасных слов, — перебила его Варвара Павловна, — пощадите меня, хотя… хотя ради этого
ангела… — И, сказавши эти слова, Варвара Павловна стремительно выбежала в другую комнату и тотчас же вернулась с маленькой, очень изящно одетой девочкой на руках. Крупные русые кудри падали ей на хорошенькое румяное личико, на больше черные заспанные глаза; она и улыбалась, и щурилась от огня, и упиралась пухлой ручонкой в шею матери.
— И вот что я хотела вам еще сказать, Федор Иваныч, — продолжала Марья Дмитриевна, слегка подвигаясь к нему, — если б вы видели, как она скромно себя держит, как почтительна! Право, это даже трогательно. А если б вы слышали, как она о вас отзывается! Я,
говорит, перед ним кругом виновата; я,
говорит, не умела ценить его,
говорит; это,
говорит,
ангел, а не человек. Право, так и
говорит:
ангел. Раскаяние у ней такое… Я, ей-богу, и не видывала такого раскаяния!
Нюрочке вдруг сделалось больно: зачем Таисья так
говорит о черном
ангеле, которого ей хотелось целовать?
— Да ведь мне-то обидно: лежал я здесь и о смертном часе сокрушался, а ты подошла — у меня все нутро точно перевернулось… Какой же я после этого человек есть, что душа у меня коромыслом? И весь-то грех в мир идет единственно через вас, баб, значит… Как оно зачалось, так, видно, и кончится. Адам начал, а антихрист кончит. Правильно я
говорю?.. И с этакою-то нечистою душой должен я скоро предстать туда, где и
ангелы не смеют взирати… Этакая нечисть, погань, скверность, — вот што я такое!
Он был в семьях квакеров и ирвингитов;
говорил с их «
ангелами» и ел ростбиф с их «серафимами».
— Ты забудь, забудь, —
говорила она сквозь слезы, — потому что я… сама ничего не помню, что я делаю. Меня… так сильно… так сильно… так сильно оби… обидели. Возьми… возьми к себе, друг мой!
ангел мой хранитель… сох… сохрани меня.
— А! видишь, я тебе, гадкая Женька, делаю визит первая. Не
говори, что я аристократка, — ну, поцелуй меня еще, еще.
Ангел ты мой! Как я о тебе соскучилась — сил моих не было ждать, пока ты приедешь. У нас гостей полон дом, скука смертельная, просилась, просилась к тебе — не пускают. Папа приехал с поля, я села в его кабриолет покататься, да вот и прикатила к тебе.
— Вот так штука! Скажите, младенец какой! Таких, как вы, Жорочка, в деревне давно уж женят, а он: «Как товарищ!» Ты бы еще у нянюшки или у кормилки спросился! Тамара,
ангел мой, вообрази себе: я его зову спать, а он
говорит: «Как товарищ!» Вы что же, господин товарищ, гувернан ихний?
— Ах, какой
ангел, душечка! —
говорила Маремьяна Архиповна, глядя с чувством на Сережу.
— Как это, например, хорошо его стихотворение, — подхватил Павел, желавший перед Неведомовым немножко похвастаться своим знакомством с Виктором Гюго. — «К красавице», где он
говорит, что когда б он богом был, то он отдал бы за ее поцелуй власть над
ангелами и над дьяволами… У нас де ля Рю, кажется, перевел это и попался за то.
—
Ангел мой, я сам не меньше тебя люблю, —
говорил Павел, тоже обнимая и крепко целуя ее, — но кто же тебе рассказал — где я?
Про Еспера Иваныча и
говорить нечего: княгиня для него была святыней,
ангелом чистым, пред которым он и подумать ничего грешного не смел; и если когда-то позволил себе смелость в отношении горничной, то в отношении женщины его круга он, вероятно, бежал бы в пустыню от стыда, зарылся бы навеки в своих Новоселках, если бы только узнал, что она его подозревает в каких-нибудь, положим, самых возвышенных чувствах к ней; и таким образом все дело у них разыгрывалось на разговорах, и то весьма отдаленных, о безумной, например, любви Малек-Аделя к Матильде […любовь Малек-Аделя к Матильде.
—
Ангел мой, как же мне вас не уважать! —
говорил Павел.
Наташа, голубчик, здравствуй,
ангел ты мой! —
говорил он, усаживаясь подле нее и жадно целуя ее руку, — тосковал-то я по тебе в эти дни!
— О боже мой! — вскрикнул он в восторге, — если б только был виноват, я бы не смел, кажется, и взглянуть на нее после этого! Посмотрите, посмотрите! — кричал он, обращаясь ко мне, — вот: она считает меня виноватым; все против меня, все видимости против меня! Я пять дней не езжу! Есть слухи, что я у невесты, — и что ж? Она уж прощает меня! Она уж
говорит: «Дай руку, и кончено!» Наташа, голубчик мой,
ангел мой,
ангел мой! Я не виноват, и ты знай это! Я не виноват ни настолечко! Напротив! Напротив!
Он сам
говорил мне, что если б не сошел к нему с небеси
ангел (кажется, он называет этим именем меня; tu vois, comme il est delicat [видишь, как он деликатен (франц.)]), то он давно бы начал пить.
— А уж как бы мы-то, ваше превосходительство, рады были! точно бы промеж нас тут царствие небесное поселилося! ни шуму, ни гаму, ни свары, тихо, благородно! И сколько мы, ваше превосходительство, вас здесь ждем — так это даже сказать невозможно! точно вот
ангела небесного ждем — истинное это слово
говорю!
— Stéphanie, mon ange! —
говорит Михайло Трофимыч, — il faut donc faire quelque chose pour ces gens-là. [Стефания, мой
ангел! надо же что-нибудь сделать для этих людей (франц.).]
И тут наставил меня так делать, что ты, —
говорит, — как если почувствуешь сердцеразжижение и ее вспомнишь, то и разумей, что это, значит, к тебе приступает
ангел сатанин, и ты тогда сейчас простирайся противу его на подвиг: перво-наперво стань на колени.