Неточные совпадения
Не нужно было
глядеть на подпись, чтобы в крупном, некрасивом почерке узнать пьяную, редко пишущую руку моего друга,
графа Алексея Карнеева. Краткость письма, претензия его
на некоторую игривость и бойкость свидетельствовали, что мой недалекий друг много изорвал почтовой бумаги, прежде чем сумел сочинить это письмо.
Рядом с
графом за тем же столом сидел какой-то неизвестный мне толстый человек с большой стриженой головой и очень черными бровями. Лицо этого было жирно и лоснилось, как спелая дыня. Усы длиннее, чем у
графа, лоб маленький, губы сжаты, и глаза лениво
глядят на небо… Черты лица расплылись, но, тем не менее, они жестки, как высохшая кожа. Тип не русский… Толстый человек был без сюртука и без жилета, в одной сорочке,
на которой темнели мокрые от пота места. Он пил не чай, а зельтерскую воду.
— При таком молодом лице и такие развитые формы! — шепнул мне
граф, потерявший еще в самой ранней молодости способность уважать женщин и не
глядеть на них с точки зрения испорченного животного.
Минуту он
глядел на нас молча, выпучив глаза, потом же, узнав, вероятно,
графа, ахнул и опрометью побежал в домик.
На меня
глядела она серьезно, снизу вверх, вопрошающе; когда же ее глаза переходили с меня
на графа или поляка, то я начинал читать в них обратное: взгляд сверху вниз и смех…
Маленькие школьники учатся у больших курить папиросы:
граф,
глядя на меня, налил себе пять рюмок и, согнувшись дугой, сморщившись и качая головой, выпил их.
Свидание с Тиной вывело меня из забытья… Через десять минут она ввела меня в залу, где полукругом стоял хор…
Граф сидел верхом
на стуле и отбивал руками такт… Пшехоцкий стоял позади его стула и удивленными глазами
глядел на певчих птиц… Я вырвал из рук Карпова его балалайку, махнул рукой и затянул…
— Как сладко и безмятежно он спит!
Глядя на это бледное, утомленное лицо,
на эту невинно-детскую улыбку и прислушиваясь к этому ровному дыханию, можно подумать, что здесь
на кровати лежит не судебный следователь, а сама спокойная совесть! Можно подумать, что
граф Карнеев еще не приехал, что не было ни пьянства, ни цыганок, ни скандалов
на озере… Вставайте, ехиднейший человек! Вы не стоите, чтобы пользоваться таким благом, как покойный сон! Поднимайтесь!
Щадя целомудрие Павла Ивановича и зная его отвращение к
графу, я многое скрыл, многого коснулся только слегка, но, тем не менее, несмотря даже
на игривость моего тона,
на карикатурный пошиб моей речи, доктор во всё время моего рассказа
глядел мне в лицо серьезно, то и дело покачивая головой и нетерпеливо подергивая течами.
Граф мечтал убить сразу двух зайцев, вполне уверенный, что это ему удастся. И я в описываемый вечер наблюдал погоню за этими зайцами. Погоня была глупа и смешна, как хорошая карикатура.
Глядя на нее, можно было только смеяться или возмущаться пошлостью
графа; но никто бы не мог подумать, что эта мальчишеская погоня кончится нравственным падением одних, гибелью других и преступлением третьих!
Графа должно было удивить это нечаянно пророненное «тобой», но его он не слыхал. Весь обратившийся в большой вопросительный знак, раскрыв рот и выпуча глаза, он
глядел на Ольгу, как
на привидение.
Скоро мы услышали смех… Ольга смеялась, как утешенное, забывшее обиду дитя.
Граф,
глядя на нее, тоже смеялся.
Мы весело набросились
на закуски. К съедобной роскоши, лежавшей перед нами
на коврах, отнеслись безучастно только двое: Ольга и Наденька Калинина. Первая стояла в стороне и, облокотившись о задок шарабана, неподвижно и молча
глядела на ягдташ, сброшенный
на землю
графом. В ягдташе ворочался подстреленный кулик. Ольга следила за движением несчастной птицы и словно ждала ее смерти.
Неточные совпадения
— А, они уже приехали! — сказала Анна,
глядя на верховых лошадей, которых только что отводили от крыльца. — Не правда ли, хороша эта лошадь? Это коб. Моя любимая. Подведи сюда, и дайте сахару.
Граф где? — спросила она у выскочивших двух парадных лакеев. — А, вот и он! — сказала она, увидев выходившего навстречу ей Вронского с Весловским.
Это была г-жа Шталь. Сзади её стоял мрачный здоровенный работник Немец, катавший её. Подле стоял белокурый шведский
граф, которого знала по имени Кити. Несколько человек больных медлили около колясочки,
глядя на эту даму, как
на что-то необыкновенное.
Играя с тетками, я служил, говорю, твоему делу, то есть пробуждению страсти в твоей мраморной кузине, с тою только разницею, что без тебя это дело пошло было впрок. Итальянец,
граф Милари, должно быть, служит по этой же части, то есть развивает страсти в женщинах, и едва ли не успешнее тебя. Он повадился ездить в те же дни и часы, когда мы играли в карты, а Николай Васильевич не нарадовался,
глядя на свое семейное счастье.
Уже я не думал более о Малевском, хотя Беловзоров с каждым днем становился все грознее и грознее и
глядел на увертливого
графа, как волк
на барана; да я ни о чем и ни о ком не думал.
— Да и где же, — говорит, — тебе это знать. Туда, в пропасть, и кони-то твои передовые заживо не долетели — расшиблись, а тебя это словно какая невидимая сила спасла: как
на глиняну глыбу сорвался, упал, так
на ней вниз, как
на салазках, и скатился. Думали, мертвый совсем, а
глядим — ты дышишь, только воздухом дух оморило. Ну, а теперь, — говорит, — если можешь, вставай, поспешай скорее к угоднику:
граф деньги оставил, чтобы тебя, если умрешь, схоронить, а если жив будешь, к нему в Воронеж привезть.