Неточные совпадения
— «Нет,
так не годится: дверь ломать надо
с полициею».
Но остался в результате истории элемент,
с которым были согласны и побежденные, именно, что если и не пошалил, а застрелился, то все-таки дурак.
«Нет, это не
так, я не успела прочесть, в письме вовсе нет этого!» И она опять подняла руку
с письмом.
Читатель не ограничивается
такими легкими заключениями, — ведь у мужчины мыслительная способность и от природы сильнее, да и развита гораздо больше, чем у женщины; он говорит, — читательница тоже, вероятно, думает это, но не считает нужным говорить, и потому я не имею основания спорить
с нею, — читатель говорит: «я знаю, что этот застрелившийся господин не застрелился».
Я рассказываю тебе еще первую свою повесть, ты еще не приобрела себе суждения, одарен ли автор художественным талантом (ведь у тебя
так много писателей, которым ты присвоила художественный талант), моя подпись еще не заманила бы тебя, и я должен был забросить тебе удочку
с приманкой эффектности.
Я сердит на тебя за то, что ты
так зла к людям, а ведь люди — это ты: что же ты
так зла к самой себе. Потому я и браню тебя. Но ты зла от умственной немощности, и потому, браня тебя, я обязан помогать тебе.
С чего начать оказывание помощи? да хоть
с того, о чем ты теперь думаешь: что это за писатель,
так нагло говорящий со мною? — я скажу тебе, какой я писатель.
Так говорила надпись; но Иван Захарыч Сторешников умер еще в 1837 году, и
с той поры хозяин дома был сын его, Михаил Иванович, —
так говорили документы.
Однажды, — Вера Павловна была еще тогда маленькая; при взрослой дочери Марья Алексевна не стала бы делать этого, а тогда почему было не сделать? ребенок ведь не понимает! и точно, сама Верочка не поняла бы, да, спасибо, кухарка растолковала очень вразумительно; да и кухарка не стала бы толковать, потому что дитяти этого знать не следует, но
так уже случилось, что душа не стерпела после одной из сильных потасовок от Марьи Алексевны за гульбу
с любовником (впрочем, глаз у Матрены был всегда подбитый, не от Марьи Алексевны, а от любовника, — а это и хорошо, потому что кухарка
с подбитым глазом дешевле!).
Неделю гостила смирно, только все ездил к ней какой-то статский, тоже красивый, и дарил Верочке конфеты, и надарил ей хороших кукол, и подарил две книжки, обе
с картинками; в одной книжке были хорошие картинки — звери, города; а другую книжку Марья Алексевна отняла у Верочки, как уехал гость,
так что только раз она и видела эти картинки, при нем: он сам показывал.
Так с неделю гостила знакомая, и все было тихо в доме: Марья Алексевна всю неделю не подходила к шкапчику (где стоял графин
с водкой), ключ от которого никому не давала, и не била Матрену, и не била Верочку, и не ругалась громко.
А Верочка, наряженная, идет
с матерью в церковь да думает: «к другой шли бы эти наряды, а на меня что ни надень, все цыганка — чучело, как в ситцевом платье,
так и в шелковом.
Конечно, дело понятное и не для
таких бывалых людей, как Марья Алексевна
с мужем.
Марья Алексевна на другой же день подарила дочери фермуар, оставшийся невыкупленным в закладе, и заказала дочери два новых платья, очень хороших — одна материя стоила: на одно платье 40 руб., на другое 52 руб., а
с оборками да лентами, да фасоном оба платья обошлись 174 руб.; по крайней мере
так сказала Марья Алексевна мужу, а Верочка знала, что всех денег вышло на них меньше 100 руб., — ведь покупки тоже делались при ней, — но ведь и на 100 руб. можно сделать два очень хорошие платья.
Только и сказала Марья Алексевна, больше не бранила дочь, а это какая же брань? Марья Алексевна только вот уж
так и говорила
с Верочкою, а браниться на нее давно перестала, и бить ни разу не била
с той поры, как прошел слух про начальника отделения.
— Знаю: коли не о свадьбе,
так известно о чем. Да не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего
с тобой много говорить, и
так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает.
Так будешь
с ним говорить, как я тебе велю?
Чай, наполовину налитый густыми, вкусными сливками, разбудил аппетит. Верочка приподнялась на локоть и стала пить. — «Как вкусен чай, когда он свежий, густой и когда в нем много сахару и сливок! Чрезвычайно вкусен! Вовсе не похож на тот спитой,
с одним кусочком сахару, который даже противен. Когда у меня будут свои деньги, я всегда буду пить
такой чай, как этот».
— Не спи, принесу другую. — Она вернулась
с другою чашкою
такого же прекрасного чаю. — Кушай, а я опять посижу.
— Да, — сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников; у вас дело еще не кончено, а ты уж наговорил, что живешь
с нею, даже разошелся
с Аделью для лучшего заверения нас. Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то, чего еще не видал; впрочем, это ничего; не за неделю до нынешнего дня,
так через неделю после нынешнего дня, — это все равно. И ты не разочаруешься в описаниях, которые делал по воображению; найдешь даже лучше, чем думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
— Simon, будьте
так добры: завтра ужин на шесть персон, точно
такой, как был, когда я венчался у вас
с Бертою, — помните, пред рождеством? — и в той же комнате.
— Ну, Вера, хорошо. Глаза не заплаканы. Видно, поняла, что мать говорит правду, а то все на дыбы подымалась, — Верочка сделала нетерпеливое движение, — ну, хорошо, не стану говорить, не расстраивайся. А я вчера
так и заснула у тебя в комнате, может, наговорила чего лишнего. Я вчера не в своем виде была. Ты не верь тому, что я
с пьяных-то глаз наговорила, — слышишь? не верь.
— Я говорю
с вами, как
с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может быть, вы еще не до конца испорчены. Если
так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам не понимая, что делает.
— Маменька, прежде я только не любила вас; а со вчерашнего вечера мне стало вас и жалко. У вас было много горя, и оттого вы стали
такая. Я прежде не говорила
с вами, а теперь хочу говорить, только когда вы не будете сердиться. Поговорим тогда хорошенько, как прежде не говорили.
Так и сидела усталая Марья Алексевна, раздумывая между свирепством и хитростью, когда раздался звонок. Это были Жюли
с Сержем.
Таким образом Михаил Иваныч успел объясниться, Марья Алексевна успела набеситься и насидеться, пока Жюли и Серж доехали
с Литейной на Гороховую.
В
такое же благоговение и неописанное изумление пришла Марья Алексевна, когда Матрена объявила, что изволили пожаловать полковник NN
с супругой.
Особенно это: «
с супругой!» — Тот круг, сплетни о котором спускались до Марьи Алексевны, возвышался лишь до действительно статского слоя общества, а сплетни об настоящих аристократах уже замирали в пространстве на половине пути до Марьи Алексевны; потому она
так и поняла в полном законном смысле имена «муж и жена», которые давали друг другу Серж и Жюли по парижскому обычаю.
— Милое дитя мое, вы удивляетесь и смущаетесь, видя человека, при котором были вчера
так оскорбляемы, который, вероятно, и сам участвовал в оскорблениях. Мой муж легкомыслен, но он все-таки лучше других повес. Вы его извините для меня, я приехала к вам
с добрыми намерениями. Уроки моей племяннице — только предлог; но надобно поддержать его. Вы сыграете что-нибудь, — покороче, — мы пойдем в вашу комнату и переговорим. Слушайте меня, дитя мое.
Как женщина прямая, я изложу вам основания
такого моего мнения
с полною ясностью, хотя некоторые из них и щекотливы для вашего слуха, — впрочем, малейшего вашего слова будет достаточно, чтобы я остановилась.
о, это человек
с самым тонким вкусом! — а Жюли? — ну, нет, когда наклевывается
такое счастье, тут нечего разбирать, под каким званием «обладать» им.
Самолюбие было раздражено вместе
с сладострастием. Но оно было затронуто и
с другой стороны: «она едва ли пойдет за вас» — как? не пойдет за него, при
таком мундире и доме? нет, врешь, француженка, пойдет! вот пойдет же, пойдет!
— Вера, — начал Павел Константиныч, — Михаил Иваныч делает нам честь, просит твоей руки. Мы отвечали, как любящие тебя родители, что принуждать тебя не будем, но что
с одной стороны рады. Ты как добрая послушная дочь, какою мы тебя всегда видели, положишься на нашу опытность, что мы не смели от бога молить
такого жениха. Согласна, Вера?
— Maman, будемте рассуждать хладнокровно. Раньше или позже жениться надобно, а женатому человеку нужно больше расходов, чем холостому. Я бы мог, пожалуй, жениться на
такой, что все доходы
с дома понадобились бы на мое хозяйство. А она будет почтительною дочерью, и мы могли бы жить
с вами, как до сих пор.
—
Так было, ваше превосходительство, что Михаил Иванович выразили свое намерение моей жене, а жена сказала им, что я вам, Михаил Иванович, ничего не скажу до завтрего утра, а мы
с женою были намерены, ваше превосходительство, явиться к вам и доложить обо всем, потому что как в теперешнее позднее время не осмеливались тревожить ваше превосходительство. А когда Михаил Иванович ушли, мы сказали Верочке, и она говорит: я
с вами, папенька и маменька, совершенно согласна, что нам об этом думать не следует.
— Что? что? Ты
так с дуру-то и бухнул, осел?
Обстоятельства были
так трудны, что Марья Алексевна только махнула рукою. То же самое случилось и
с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп, как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить, как Верочка: Наполеон тоже бился, бился, совершал чудеса искусства, — и остался не при чем, и мог только махнуть рукой и сказать: отрекаюсь от всего, делай, кто хочет, что хочет и
с собою, и со мною.
Марья Алексевна вошла в комнату и в порыве чувства хотела благословить милых детей без формальности, то есть без Павла Константиныча, потом позвать его и благословить парадно. Сторешников разбил половину ее радости, объяснив ей
с поцелуями, что Вера Павловна, хотя и не согласилась, но и не отказала, а отложила ответ. Плохо, но все-таки хорошо сравнительно
с тем, что было.
Но если
так, зачем же она не скажет Марье Алексевне: матушка, я хочу одного
с вами, будьте спокойны!
Он был
с нею послушен, как ребенок: она велела ему читать, — он читал усердно, будто готовился к экзамену; толку из чтения извлекал мало, но все-таки кое-какой толк извлекал; она старалась помогать ему разговорами, — разговоры были ему понятнее книг, и он делал кое-какие успехи, медленные, очень маленькие, но все-таки делал.
Было перемирие, было спокойствие, но
с каждым днем могла разразиться гроза, и у Верочки замирало сердце от тяжелого ожидания — не нынче,
так завтра или Михаил Иваныч, или Марья Алексевна приступят
с требованием согласия, — ведь не век же они будут терпеть.
Девушка начинала тем, что не пойдет за него; но постепенно привыкала иметь его под своею командою и, убеждаясь, что из двух зол —
такого мужа и
такого семейства, как ее родное, муж зло меньшее, осчастливливала своего поклонника; сначала было ей гадко, когда она узнавала, что
такое значит осчастливливать без любви; был послушен: стерпится — слюбится, и она обращалась в обыкновенную хорошую даму, то есть женщину, которая сама-то по себе и хороша, но примирилась
с пошлостью и, живя на земле, только коптит небо.
Так бывало прежде
с отличными девушками,
так бывало прежде и
с отличными юношами, которые все обращались в хороших людей, живущих на земле тоже только затем, чтобы коптить небо.
Случай,
с которого стала устраиваться ее жизнь хорошо, был
такого рода. Надобно стало готовить в гимназию маленького брата Верочки. Отец стал спрашивать у сослуживцев дешевого учителя. Один из сослуживцев рекомендовал ему медицинского студента Лопухова.
На диване сидели лица знакомые: отец, мать ученика, подле матери, на стуле, ученик, а несколько поодаль лицо незнакомое — высокая стройная девушка, довольно смуглая,
с черными волосами — «густые, хорошие волоса»,
с черными глазами — «глаза хорошие, даже очень хорошие»,
с южным типом лица — «как будто из Малороссии; пожалуй, скорее даже кавказский тип; ничего, очень красивое лицо, только очень холодное, это уж не по южному; здоровье хорошее: нас, медиков, поубавилось бы, если бы
такой был народ!
А я ему, сестрица, сказал:
так вы
с Верочкою не хотите познакомиться? а он сказал: «у меня и без нее много знакомых».
— Это все наболтал Федя вскоре после первого же урока и потом болтал все в том же роде,
с разными
такими прибавлениями: а я ему, сестрица, нынче сказал, что на вас все смотрят, когда вы где бываете, а он, сестрица, сказал: «ну и прекрасно»; а я ему сказал: а вы на нее не хотите посмотреть? а он сказал: «еще увижу».
И учитель узнал от Феди все, что требовалось узнать о сестрице; он останавливал Федю от болтовни о семейных делах, да как вы помешаете девятилетнему ребенку выболтать вам все, если не запугаете его? на пятом слове вы успеваете перервать его, но уж поздно, — ведь дети начинают без приступа, прямо
с сущности дела; и в перемежку
с другими объяснениями всяких других семейных дел учитель слышал
такие начала речей: «А у сестрицы жених-то богатый!
Когда он был в третьем курсе, дела его стали поправляться: помощник квартального надзирателя предложил ему уроки, потом стали находиться другие уроки, и вот уже два года перестал нуждаться и больше года жил на одной квартире, но не в одной, а в двух разных комнатах, — значит, не бедно, —
с другим
таким же счастливцем Кирсановым.
С какою степенью строгости исполняют они эту высокую решимость, зависит, конечно, оттого, как устраивается их домашняя жизнь: если не нужно для близких им, они
так и не начинают заниматься практикою, то есть оставляют себя почти в нищете; но если заставляет семейная необходимость, то обзаводятся практикою настолько, насколько нужно для семейства, то есть в очень небольшом размере, и лечат лишь людей, которые действительно больны и которых действительно можно лечить при нынешнем еще жалком положении науки, тo есть больных, вовсе невыгодных.
Но Федя скоро кончил чай и отправился учиться.
Таким образом важнейший результат вечера был только тот, что Марья Алексевна составила себе выгодное мнение об учителе, видя, что ее сахарница, вероятно, не будет терпеть большого ущерба от перенесения уроков
с утра на вечер.
А жених, сообразно своему мундиру и дому, почел нужным не просто увидеть учителя, а, увидев, смерить его
с головы до ног небрежным, медленным взглядом, принятым в хорошем обществе. Но едва он начал снимать мерку, как почувствовал, что учитель — не то, чтобы снимает тоже
с него самого мерку, а даже хуже: смотрит ему прямо в глаза, да
так прилежно, что, вместо продолжения мерки, жених сказал...