Неточные совпадения
Молодой человек долго стоял, потирая лоб, потом стал крутить усы, потом посмотрел на рукав своего пальто; наконец,
он собрался с мыслями.
Он сделал шаг вперед к молодой
женщине, которая сидела по-прежнему неподвижно, едва дыша, будто в летаргии.
Он взял ее руку...
Читатель не ограничивается такими легкими заключениями, — ведь у мужчины мыслительная способность и от природы сильнее, да и развита гораздо больше, чем у
женщины;
он говорит, — читательница тоже, вероятно, думает это, но не считает нужным говорить, и потому я не имею основания спорить с нею, — читатель говорит: «я знаю, что этот застрелившийся господин не застрелился».
— Бюст очень хорош, — сказал Сторешников, ободрявшийся выгодными отзывами о предмете
его вкуса, и уже замысливший, что может говорить комплименты Жюли, чего до сих пор не смел: — ее бюст очарователен, хотя, конечно, хвалить бюст другой
женщины здесь — святотатство.
— Садись ко мне на колени, моя милая Жюли. —
Он стал ласкать ее, она успокоилась. — Как я люблю тебя в такие минуты! Ты славная
женщина. Ну, что ты не соглашаешься повенчаться со мною? сколько раз я просил тебя об этом! Согласись.
— Экая бешеная француженка, — сказал статский, потягиваясь и зевая, когда офицер и Жюли ушли. — Очень пикантная
женщина, но это уж чересчур. Очень приятно видеть, когда хорошенькая
женщина будирует, но с нею я не ужился бы четыре часа, не то что четыре года. Конечно, Сторешников, наш ужин не расстраивается от ее каприза. Я привезу Поля с Матильдою вместо
них. А теперь пора по домам. Мне еще нужно заехать к Берте и потом к маленькой Лотхен, которая очень мила.
— Что ж,
он хотел обмануть вашу мать, или
они оба были в заговоре против вас? — Верочка горячо стала говорить, что ее мать уж не такая же дурная
женщина, чтобы быть в заговоре. — Я сейчас это увижу, — сказала Жюли. — Вы оставайтесь здесь, — вы там лишняя. — Жюли вернулась в залу.
— Серж,
он уже звал эту
женщину и ее дочь кататься нынче вечером. Расскажи ей о вчерашнем ужине.
Как
женщина прямая, я изложу вам основания такого моего мнения с полною ясностью, хотя некоторые из
них и щекотливы для вашего слуха, — впрочем, малейшего вашего слова будет достаточно, чтобы я остановилась.
Кокетство, — я говорю про настоящее кокетство, а не про глупые, бездарные подделки под
него:
они отвратительны, как всякая плохая подделка под хорошую вещь, — кокетство — это ум и такт в применении к делам
женщины с мужчиною.
Жюли стала объяснять выгоды: вы избавитесь от преследований матери, вам грозит опасность быть проданной,
он не зол, а только недалек, недалекий и незлой муж лучше всякого другого для умной
женщины с характером, вы будете госпожею в доме.
Она в ярких красках описывала положение актрис, танцовщиц, которые не подчиняются мужчинам в любви, а господствуют над
ними: «это самое лучшее положение в свете для
женщины, кроме того положения, когда к такой же независимости и власти еще присоединяется со стороны общества формальное признание законности такого положения, то есть, когда муж относится к жене как поклонник актрисы к актрисе».
Перед Марьею Алексевною, Жюли, Верочкою Михаил Иваныч пасовал, но ведь
они были
женщины с умом и характером; а тут по части ума бой был равный, и если по характеру был небольшой перевес на стороне матери, то у сына была под ногами надежная почва;
он до сих пор боялся матери по привычке, но
они оба твердо помнили, что ведь по настоящему-то, хозяйка-то не хозяйка, а хозяинова мать, не больше, что хозяйкин сын не хозяйкин сын, а хозяин.
Девушка начинала тем, что не пойдет за
него; но постепенно привыкала иметь
его под своею командою и, убеждаясь, что из двух зол — такого мужа и такого семейства, как ее родное, муж зло меньшее, осчастливливала своего поклонника; сначала было ей гадко, когда она узнавала, что такое значит осчастливливать без любви; был послушен: стерпится — слюбится, и она обращалась в обыкновенную хорошую даму, то есть
женщину, которая сама-то по себе и хороша, но примирилась с пошлостью и, живя на земле, только коптит небо.
— Федя не совсем верно понял мою тайну: я не пренебрегаю
женщинами, но я избегаю
их, — и знаете, почему? у меня есть невеста, очень ревнивая, которая, чтоб заставить меня избегать
их, рассказала мне
их тайну.
— Ну, бог с нею, когда тайна. Но какую же тайну
женщин она открыла вам, чтобы заставить вас избегать
их общества?
— Она заметила, что я не люблю быть в дурном расположении духа, и шепнула мне такую
их тайну, что я не могу видеть
женщину без того, чтобы не прийти в дурное расположение, — и потому я избегаю
женщин.
— Вот
оно: «ах, как бы мне хотелось быть мужчиною!» Я не встречал
женщины, у которой бы нельзя было найти эту задушевную тайну. А большею частью нечего и доискиваться ее — она прямо высказывается, даже без всякого вызова, как только
женщина чем-нибудь расстроена, — тотчас же слышишь что-нибудь такое: «Бедные мы существа,
женщины!» или: «мужчина совсем не то, что
женщина», или даже и так, прямыми словами: «Ах, зачем я не мужчина!».
— Вот видите, как жалки
женщины, что если бы исполнилось задушевное желание каждой из
них, то на свете не осталось бы ни одной
женщины.
— Все равно, как не осталось бы на свете ни одного бедного, если б исполнилось задушевное желание каждого бедного. Видите, как же не жалки
женщины! Столько же жалки, как и бедные. Кому приятно видеть бедных? Вот точно так же неприятно мне видеть
женщин с той поры, как я узнал
их тайну. А она была мне открыта моею ревнивою невестою в самый день обручения. До той поры я очень любил бывать в обществе
женщин; после того, — как рукою сняло. Невеста вылечила.
Но у меня есть другое — желание: мне хотелось бы, чтобы
женщины подружились с моею невестою, — она и о
них заботится, как заботится о многом, обо всем.
— Кажется, никого особенно. Из
них никого сильно. Но нет, недавно мне встретилась одна очень странная
женщина. Она очень дурно говорила мне о себе, запретила мне продолжать знакомство с нею, — мы виделись по совершенно особенному случаю — сказала, что когда мне будет крайность, но такая, что оставалось бы только умереть, чтобы тогда я обратилась к ней, но иначе — никак. Ее я очень полюбила.
«Как это странно, — думает Верочка: — ведь я сама все это передумала, перечувствовала, что
он говорит и о бедных, и о
женщинах, и о том, как надобно любить, — откуда я это взяла?
— Все основано на деньгах, говорите вы, Дмитрий Сергеич; у кого деньги, у того власть и право, говорят ваши книги; значит, пока
женщина живет на счет мужчины, она в зависимости от
него, — так — с, Дмитрий Сергеич?
Такие мысли не у меня одной, мой милый:
они у многих девушек и молоденьких
женщин, таких же простеньких, как я.
Знаешь, когда я тебя полюбила, когда мы в первый раз разговаривали на мое рожденье? как ты стал говорить, что
женщины бедные, что
их жалко: вот я тебя и полюбила.
Это, мой милый, должно бы быть очень обидно для
женщин; это значит, что
их не считают такими же людьми, думают, что мужчина не может унизить своего достоинства перед
женщиною, что она настолько ниже
его, что, сколько
он ни унижайся перед нею,
он все не ровный ей, а гораздо выше ее.
Вера Павловна не сказала своим трем первым швеям ровно ничего, кроме того, что даст
им плату несколько, немного побольше той, какую швеи получают в магазинах; дело не представляло ничего особенного; швеи видели, что Вера Павловна
женщина не пустая, не легкомысленная, потому без всяких недоумений приняли ее предложение работать у ней: не над чем было недоумевать, что небогатая дама хочет завести швейную.
Эти три девушки нашли еще трех или четырех, выбрали
их с тою осмотрительностью, о которой просила Вера Павловна; в этих условиях выбора тоже не было ничего возбуждающего подозрение, то есть ничего особенного: молодая и скромная
женщина желает, чтобы работницы в мастерской были девушки прямодушного, доброго характера, рассудительные, уживчивые, что же тут особенного?
Вера Павловна сама познакомилась с этими выбранными, хорошо познакомилась прежде, чем сказала, что принимает
их, это натурально; это тоже рекомендует ее как
женщину основательную, и только.
Таким образом, проработали месяц, получая в свое время условленную плату, Вера Павловна постоянно была в мастерской, и уже
они успели узнать ее очень близко как
женщину расчетливую, осмотрительную, рассудительную, при всей ее доброте, так что она заслужила полное доверие. Особенного тут ничего не было и не предвиделось, а только то, что хозяйка — хорошая хозяйка, у которой дело пойдет: умеет вести.
— Вот мы теперь хорошо знаем друг друга, — начала она, — я могу про вас сказать, что вы и хорошие работницы, и хорошие девушки. А вы про меня не скажете, чтобы я была какая-нибудь дура. Значит, можно мне теперь поговорить с вами откровенно, какие у меня мысли. Если вам представится что-нибудь странно в
них, так вы теперь уже подумаете об этом хорошенько, а не скажете с первого же раза, что у меня мысли пустые, потому что знаете меня как
женщину не какую-нибудь пустую. Вот какие мои мысли.
Они пользовались только услугами агентства; точно так же и те швеи, которые были не девушки, а замужние
женщины.
Компания имела человек пятьдесят или больше народа: более двадцати швей, — только шесть не участвовали в прогулке, — три пожилые
женщины, с десяток детей, матери, сестры и братья швей, три молодые человека, женихи: один был подмастерье часовщика, другой — мелкий торговец, и оба эти мало уступали манерами третьему, учителю уездного училища, человек пять других молодых людей, разношерстных званий, между
ними даже двое офицеров, человек восемь университетских и медицинских студентов.
Он вознегодовал на какого-то модерантиста, чуть ли не на меня даже, хоть меня тут и не было, и зная, что предмету
его гнева уж немало лет,
он воскликнул: «да что вы о
нем говорите? я приведу вам слова, сказанные мне на днях одним порядочным человеком, очень умной
женщиной: только до 25 лет человек может сохранять честный образ мыслей».
Идет
ему навстречу некто осанистый, моцион делает, да как осанистый, прямо на
него, не сторонится; а у Лопухова было в то время правило: кроме
женщин, ни перед кем первый не сторонюсь; задели друг друга плечами; некто, сделав полуоборот, сказал: «что ты за свинья, скотина», готовясь продолжать назидание, а Лопухов сделал полный оборот к некоему, взял некоего в охапку и положил в канаву, очень осторожно, и стоит над
ним, и говорит: ты не шевелись, а то дальше протащу, где грязь глубже.
У Кирсанова были знакомства между начинающими артистами; через
них Крюкова определилась в горничные к одной из актрис русского театра, отличной
женщине.
Но — читатель уже знает вперед смысл этого «но», как и всегда будет вперед знать, о чем будет рассказываться после страниц,
им прочтенных, — но, разумеется, чувство Кирсанова к Крюковой при
их второй встрече было вовсе не то, как у Крюковой к
нему: любовь к ней давным — давно прошла в Кирсанове;
он только остался расположен к ней, как к
женщине, которую когда-то любил.
Как добр
он был, когда говорил о нас, бедных
женщинах.
— Изволь, мой милый. Мне снялось, что я скучаю оттого, что не поехала в оперу, что я думаю о ней, о Бозио; ко мне пришла какая-то
женщина, которую я сначала приняла за Бозио и которая все пряталась от меня; она заставила меня читать мой дневник; там было написано все только о том, как мы с тобою любим друг друга, а когда она дотрогивалась рукою до страниц, на
них показывались новые слова, говорившие, что я не люблю тебя.
Предположу, что этот человек —
женщина; предположу, опять-таки в смысле отвлеченной гипотезы, что это положение, в котором
ему привольно жить, — замужество; предположу, что
он доволен этим положением, и говорю: при таких данных, по этой отвлеченной гипотезе, кто имеет право подвергать этого человека риску потерять хорошее, которым
он доволен, чтобы посмотреть, не удастся ли этому человеку приобрести лучшее, без которого
ему легко обойтись?
Если бы Кирсанов рассмотрел свои действия в этом разговоре как теоретик,
он с удовольствием заметил бы: «А как, однако же, верна теория; самому хочется сохранить свое спокойствие, возлежать на лаврах, а толкую о том, что, дескать, ты не имеешь права рисковать спокойствием
женщины; а это (ты понимай уж сам) обозначает, что, дескать, я действительно совершал над собою подвиги благородства к собственному сокрушению, для спокойствия некоторого лица и для твоего, мой друг; а потому и преклонись перед величием души моей.
Таких людей, как Рахметов, мало: я встретил до сих пор только восемь образцов этой породы (в том числе двух
женщин);
они не имели сходства ни в чем, кроме одной черты.
Между
ними были люди мягкие и люди суровые, люди мрачные и люди веселые, люди хлопотливые и люди флегматические, люди слезливые (один с суровым лицом, насмешливый до наглости; другой с деревянным лицом, молчаливый и равнодушный ко всему; оба
они при мне рыдали несколько раз, как истерические
женщины, и не от своих дел, а среди разговоров о разной разности; наедине, я уверен, плакали часто), и люди, ни от чего не перестававшие быть спокойными.
Но мать
его,
женщина довольно деликатная, страдала от тяжелого характера мужа, да и видел
он, что в деревне.
Ему было жалко
женщину, сильно пострадавшую через
него.
Он был пробужден от раздумья отчаянным криком
женщины; взглянул: лошадь понесла даму, катавшуюся в шарабане, дама сама правила и не справилась, вожжи волочились по земле — лошадь была уже в двух шагах от Рахметова;
он бросился на середину дороги, но лошадь уж пронеслась мимо,
он не успел поймать повода, успел только схватиться за заднюю ось шарабана — и остановил, но упал.
Вероятно, у
женщины нервы эластичнее, имеют более прочную структуру, а если так,
они должны легче и тверже выдерживать потрясения и тяжелые чувства.
Женщинам натолковано: «вы слабы» — вот
они и чувствуют себя слабыми, и действительно оказываются слабы.
Но, серьезно, знаешь ли, что мне кажется теперь, мой милый: если моя любовь к Дмитрию не была любовью
женщины, уж развившейся, то и
он не любил меня в том смысле, как мы с тобою понимаем это.
Его чувство ко мне было соединение очень сильной привязанности ко мне, как другу, с минутными порывами страсти ко мне, как
женщине, дружбу
он имел лично ко мне, собственно ко мне; а эти порывы искали только
женщины: ко мне, лично ко мне,
они имели мало отношения.