Неточные совпадения
Он долго не мог отыскать свою шляпу; хоть раз пять брал ее в руки, но не видел, что берет ее. Он
был как пьяный; наконец понял, что это под рукою у него именно шляпа, которую он ищет,
вышел в переднюю, надел пальто; вот он уже подходит к воротам: «кто это бежит за мною? верно, Маша… верно с нею дурно!» Он обернулся — Вера Павловна бросилась ему на шею, обняла, крепко поцеловала.
Потом опять неделю
было смирно в доме, и гостья не кричала, а только не
выходила из комнаты и потом уехала.
Какие-то посторонние люди, — сцены не
будет, — почему ж не
выйти? Верочка отперла дверь, взглянула на Сержа и вспыхнула от стыда и гнева.
По всей вероятности, негодная Верка не хочет
выходить замуж, — это даже несомненно, — здравый смысл
был слишком силен в Марье Алексевне, чтобы обольститься хитрыми ее же собственными раздумьями о Верочке, как о тонкой интриганке; но эта девчонка устраивает все так, что если
выйдет (а чорт ее знает, что у ней на уме, может
быть, и это!), то действительно уже
будет полной госпожей и над мужем, и над его матерью, и над домом, — что ж остается?
Через два дня учитель пришел на урок. Подали самовар, — это всегда приходилось во время урока. Марья Алексевна
вышла в комнату, где учитель занимался с Федею; прежде звала Федю Матрена: учитель хотел остаться на своем месте, потому что ведь он не
пьет чаю, и просмотрит в это время федину тетрадь, но Марья Алексевна просила его пожаловать посидеть с ними, ей нужно поговорить с ним. Он пошел, сел за чайный стол.
Верочка долго не
выходила, —
вышла; она и учитель обменялись поклонами, будто ничего между ними не
было, а Марья Алексевна все еще продолжала беседовать о Феде.
Потом вдруг круто поворотила разговор на самого учителя и стала расспрашивать, кто он, что он, какие у него родственники, имеют ли состояние, как он живет, как думает жить; учитель отвечал коротко и неопределенно, что родственники
есть, живут в провинции, люди небогатые, он сам живет уроками, останется медиком в Петербурге; словом сказать, из всего этого не
выходило ничего.
— Что я ей скажу? — повторял Лопухов, сходя с лестницы. — Как же это ей
быть? Как же это ей
быть? — думал он,
выходя из Галерной в улицу, которая ведет на Конногвардейский бульвар.
— Милый мой, и я тогда же подумала, что ты добрый. Выпускаешь меня на волю, мой милый. Теперь я готова терпеть; теперь я знаю, что уйду из подвала, теперь мне
будет не так душно в нем, теперь ведь я уж знаю, что
выйду из него. А как же я уйду из него, мой милый?
— Знаешь ли что, Александр? уж верно подарить тебе ту половину нашей работы, которая
была моей долей. Бери мои бумаги, препараты, я бросаю.
Выхожу из Академии, вот и просьба. Женюсь.
— Ступай к хозяйке, скажи, что дочь по твоей воле
вышла за этого черта. Скажи: я против жены
был. Скажи: нам в угоду сделал, потому что видел, не
было вашего желания. Скажи: моя жена
была одна виновата, я вашу волю исполнял. Скажи: я сам их и свел. Понял, что ли?
Лопухов возвратился с Павлом Константинычем, сели; Лопухов попросил ее слушать, пока он доскажет то, что начнет, а ее речь
будет впереди, и начал говорить, сильно возвышая голос, когда она пробовала перебивать его, и благополучно довел до конца свою речь, которая состояла в том, что развенчать их нельзя, потому дело со (Сторешниковым — дело пропащее, как вы сами знаете, стало
быть, и утруждать себя вам
будет напрасно, а впрочем, как хотите: коли лишние деньги
есть, то даже советую попробовать; да что, и огорчаться-то не из чего, потому что ведь Верочка никогда не хотела идти за Сторешникова, стало
быть, это дело всегда
было несбыточное, как вы и сами видели, Марья Алексевна, а девушку, во всяком случае, надобно отдавать замуж, а это дело вообще убыточное для родителей: надобно приданое, да и свадьба, сама по себе, много денег стоит, а главное, приданое; стало
быть, еще надобно вам, Марья Алексевна и Павел Константиныч, благодарить дочь, что она
вышла замуж без всяких убытков для вас!
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что с таким разбойником нечего говорить, и потому прямо стала говорить о чувствах, что она
была огорчена, собственно, тем, что Верочка
вышла замуж, не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать, нельзя же не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать,
была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей дочери счастья, — с одной стороны, а с другой стороны отвечалось, что это, конечно, вещь несомненная; когда разговор
был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца, не просит Марью Алексевну теперь же дать дочери позволения видеться с нею, потому что теперь это,
быть может,
было бы еще тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна
будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало
быть, тогда она
будет в состоянии видеться с дочерью, не огорчаясь.
Ну, вот как
есть, точно к гостям
выйти собирается.
— Ах, какой ты! Все мешаешь. Ты слушай, сиди смирно. Ведь тут, мне кажется, главное то, чтобы с самого начала, когда выбираешь немногих, делать осмотрительно, чтобы это
были в самом деле люди честные, хорошие, не легкомысленные, не шаткие, настойчивые и вместе мягкие, чтобы от них не
выходило пустых ссор и чтобы они умели выбирать других, — так?
Начались расспросы о том, как она
вышла замуж. Жюли
была в восторге, обнимала ее, целовала, плакала. Когда пароксизм прошел, Вера Павловна стала говорить о цели своего визита.
Они составляют грязь в этом соединении, но пусть немного переменится расположение атомов, и
выйдет что-нибудь другое: и все другое, что
выйдет,
будет также здоровое, потому что основные элементы здоровы.
— Так; элементы этой грязи находятся в нездоровом состоянии. Натурально, что, как бы они ни перемещались и какие бы другие вещи, не похожие на грязь, ни
выходили из этих элементов, все эти вещи
будут нездоровые, дрянные.
Видишь, у нее
были дурные мысли, но из них
выходила польза человеку: ведь тебе
вышла польза?
Вот она и
выходит к чаю, обнимает мужа: — «каково почивал, миленький?», толкует ему за чаем о разных пустяках и непустяках; впрочем, Вера Павловна — нет, Верочка: она и за утренним чаем еще Верочка —
пьет не столько чай, сколько сливки; чай только предлог для сливок, их больше половины чашки; сливки — это тоже ее страсть.
Вера Павловна, — теперь она уже окончательно Вера Павловна до следующего утра, — хлопочет по хозяйству: ведь у ней одна служанка, молоденькая девочка, которую надобно учить всему; а только выучишь, надобно приучать новую к порядку: служанки не держатся у Веры Павловны, все
выходят замуж — полгода, немного больше, смотришь, Вера Павловна уж и шьет себе какую-нибудь пелеринку или рукавчики, готовясь
быть посаженною матерью; тут уж нельзя отказаться, — «как же, Вера Павловна, ведь вы сами все устроили, некому
быть, кроме вас».
Через три — четыре дня Кирсанов, должно
быть, опомнился, увидел дикую пошлость своих выходок; пришел к Лопуховым,
был как следует, потом стал говорить, что он
был пошл; из слов Веры Павловны он заметил, что она не слышала от мужа его глупостей, искренно благодарил Лопухова за эту скромность, стал сам, в наказание себе, рассказывать все Вере Павловне, расчувствовался, извинялся, говорил, что
был болен, и опять
выходило как-то дрянно.
Лопухов собирался завтра
выйти в первый раз из дому, Вера Павловна
была от этого в особенно хорошем расположении духа, радовалась чуть ли не больше, да и наверное больше, чем сам бывший больной. Разговор коснулся болезни, смеялись над нею, восхваляли шутливым тоном супружескую самоотверженность Веры Павловны, чуть — чуть не расстроившей своего здоровья тревогою из — за того, чем не стоило тревожиться.
— Нет, как же, я знаю очень много. Вы
были служанкою, — в последнее время у актрисы N.; когда она
вышла замуж, вы отошли от нее; чтоб уйти от отца ее мужа, поступили в магазин N., из которого перешли к нам; я знаю это со всеми подробностями.
— Я ходила по Невскому, Вера Павловна; только еще
вышла,
было еще рано; идет студент, я привязалась к нему. Он ничего не сказал а перешел на другую сторону улицы. Смотрит, я опять подбегаю к нему, схватила его за руку. «Нет, я говорю, не отстану от вас, вы такой хорошенький». «А я вас прошу об этом, оставьте меня», он говорит. «Нет, пойдемте со мной». «Незачем». «Ну, так я с вами пойду. Вы куда идете? Я уж от вас ни за что не отстану». — Ведь я
была такая бесстыдная, хуже других.
Но она или не поняла в первую минуту того смысла, который
выходил из его слов, или поняла, но не до того ей
было, чтобы обращать внимание на этот смысл, и радость о возобновлении любви заглушила в ней скорбь о близком конце, — как бы то ни
было, но она только радовалась и говорила...
И действительно, он исполнил его удачно: не выдал своего намерения ни одним недомолвленным или перемолвленным словом, ни одним взглядом; по-прежнему он
был свободен и шутлив с Верою Павловною, по-прежнему
было видно, что ему приятно в ее обществе; только стали встречаться разные помехи ему бывать у Лопуховых так часто, как прежде, оставаться у них целый вечер, как прежде, да как-то
выходило, что чаще прежнего Лопухов хватал его за руку, а то и за лацкан сюртука со словами: «нет, дружище, ты от этого спора не уйдешь так вот сейчас» — так что все большую и большую долю времени, проводимого у Лопуховых, Кирсанову приводилось просиживать у дивана приятеля.
— Не вовремя гость — хуже татарина, — сказал Лопухов, шутливым тоном, но тон
выходил не совсем удачно шутлив. — Я тревожу тебя, Александр; но уж так и
быть, потревожься. Мне надобно поговорить с тобою серьезно. Хотелось поскорее, утром проспал, не застал бы. — Лопухов говорил уже без шутки. «Что это значит? Неужели догадался?» подумал Кирсанов. — Поговорим — ко, — продолжал Лопухов, усаживаясь. — Погляди мне в глаза.
А главное в том, что он порядком установился у фирмы, как человек дельный и оборотливый, и постепенно забрал дела в свои руки, так что заключение рассказа и главная вкусность в нем для Лопухова
вышло вот что: он получает место помощника управляющего заводом, управляющий
будет только почетное лицо, из товарищей фирмы, с почетным жалованьем; а управлять
будет он; товарищ фирмы только на этом условии и взял место управляющего, «я, говорит, не могу, куда мне», — да вы только место занимайте, чтобы сидел на нем честный человек, а в дело нечего вам мешаться, я
буду делать», — «а если так, то можно, возьму место», но ведь и не в этом важность, что власть, а в том, что он получает 3500 руб. жалованья, почти на 1000 руб. больше, чем прежде получал всего и от случайной черной литературной работы, и от уроков, и от прежнего места на заводе, стало
быть, теперь можно бросить все, кроме завода, — и превосходно.
Когда Вера Павловна на другой день
вышла из своей комнаты, муж и Маша уже набивали вещами два чемодана. И все время Маша
была тут безотлучно: Лопухов давал ей столько вещей завертывать, складывать, перекладывать, что куда управиться Маше. «Верочка, помоги нам и ты». И чай
пили тут все трое, разбирая и укладывая вещи. Только что начала
было опомниваться Вера Павловна, а уж муж говорит: «половина 11–го; пора ехать на железную дорогу».
Вышел из 2–го курса, поехал в поместье, распорядился, победив сопротивление опекуна, заслужив анафему от братьев и достигнув того, что мужья запретили его сестрам произносить его имя; потом скитался по России разными манерами: и сухим путем, и водою, и тем и другою по обыкновенному и по необыкновенному, — например, и пешком, и на расшивах, и на косных лодках, имел много приключений, которые все сам устраивал себе; между прочим, отвез двух человек в казанский, пятерых — в московский университет, — это
были его стипендиаты, а в Петербург, где сам хотел жить, не привез никого, и потому никто из нас не знал, что у него не 400, а 3 000 р. дохода.
Летами, голосом, чертами лица, насколько запомнил их рассказчик, проезжий тоже подходил к Рахметову; но рассказчик тогда не обратил особого внимания на своего спутника, который к тому же недолго и
был его спутником, всего часа два: сел в вагон в каком-то городишке,
вышел в какой-то деревне; потому рассказчик мог описывать его наружность лишь слишком общими выражениями, и полной достоверности тут нет: по всей вероятности, это
был Рахметов, а впрочем, кто ж его знает?
Это я для них самих говорю, что они смешны, говорю потому, что мне жалко их; это я для тех благородных людей говорю, которые очаровываются ими: не следуйте за ними, благородные люди, говорю я, потому что скуден личными радостями путь, на который они зовут вас: но благородные люди не слушают меня и говорят: нет, не скуден, очень богат, а хоть бы и
был скуден в ином месте, так не длинно же оно, у нас достанет силы пройти это место,
выйти на богатые радостью, бесконечные места.
А Гороховая улица, этак,
выйдет уж самое главное действующее лицо, потому что без нее не
было б и домов, стоящих на ней, значит, и дома Сторешникова, значит, не
было бы и управляющего этим домом, и дочери управляющего этим домом не
было бы, а тогда ведь и всего рассказа вовсе бы не
было.
Все это осталось по-прежнему в новое спокойное время, как
было в прежнее спокойное время; только в нынешнее новое спокойное время все это несколько изменилось, или, пожалуй, не изменилось, но все-таки
выходит не совсем то, что в прежнее время, и жизнь
выходит вовсе не та.
Теперь, видите сами, часто должно пролетать время так, что Вера Павловна еще не успеет подняться, чтобы взять ванну (это устроено удобно, стоило порядочных хлопот: надобно
было провести в ее комнату кран от крана и от котла в кухне; и правду сказать, довольно много дров
выходит на эту роскошь, но что ж, это теперь можно
было позволить себе? да, очень часто Вера Павловна успевает взять ванну и опять прилечь отдохнуть, понежиться после нее до появления Саши, а часто, даже не чаще ли, так задумывается и заполудремлется, что еще не соберется взять ванну, как Саша уж входит.
У него
был огромный подряд, на холст ли, на провиант ли, на сапожный ли товар, не знаю хорошенько, а он, становившийся с каждым годом упрямее и заносчивее и от лет, и от постоянной удачи, и от возрастающего уважения к нему, поссорился с одним нужным человеком, погорячился, обругал, и штука стала
выходить скверная.
Кирсанов не мог бросить дела: надобно
было и помогать Катерине Васильевне поскорее
выйти из ослепления, а еще больше надобно
было наблюдать за ее отцом, поддерживать его в верности принятому методу невмешательства.
Он так сочувствовал всему, что ее интересовало, он так хорошо понимал ее; даже с любимыми подругами, — впрочем, у ней, собственно, и
была только одна подруга, Полина, которая уж давно переселилась в Москву,
вышедши замуж за московского фабриканта, — даже с Полиною она не говорила так легко, как с ним.
— Некоторую — да; но все-таки
было бы гораздо вернее, если б испытание
было полнее и многостороннее. Она все-таки не знает по опыту характера отношений, в которые вступает: от этого свадьба для нее все-таки страшный риск. Так для нее; но от этого и для порядочного человека, за которого она
выходит, то же. Он вообще может судить,
будет ли он доволен: он близко знает женщин разного характера, он испытал, какой характер лучше для него. Она — нет.
— Вы выразились очень удачно. Только вдовы. Девушкам должно
быть запрещено
выходить замуж.
Дальше, дети, глупость; и это, пожалуй, глупость; можно, дети, и влюбляться можно, и жениться можно, только с разбором, и без обмана, без обмана, дети. Я вам
спою про себя, как я
выходила замуж, романс старый, но ведь и я старуха. Я сижу на балконе, в нашем замке Дальтоне, ведь я шотландка, такая беленькая, белокурая; подле лес и река Брингал; к балкону, конечно, тайком, подходит мой жених; он бедный, а я богатая, дочь барона, лорда; но я его очень люблю, и я ему
пою...