Неточные совпадения
Я хватаюсь за слово «знаю» и говорю: ты этого не знаешь,
потому что этого тебе еще не сказано,
а ты знаешь только то, что тебе скажут; сам ты ничего не знаешь, не знаешь даже того, что тем, как я начал повесть, я оскорбил, унизил тебя.
Я сердит на тебя за то, что ты так зла к людям,
а ведь люди — это ты: что же ты так зла к самой себе.
Потому я и браню тебя. Но ты зла от умственной немощности, и
потому, браня тебя, я обязан помогать тебе. С чего начать оказывание помощи? да хоть с того, о чем ты теперь думаешь: что это за писатель, так нагло говорящий со мною? — я скажу тебе, какой я писатель.
Но вы еще не публика,
а уже вы есть между публикою, —
потому мне еще нужно и уже можно писать.
Однажды, — Вера Павловна была еще тогда маленькая; при взрослой дочери Марья Алексевна не стала бы делать этого,
а тогда почему было не сделать? ребенок ведь не понимает! и точно, сама Верочка не поняла бы, да, спасибо, кухарка растолковала очень вразумительно; да и кухарка не стала бы толковать,
потому что дитяти этого знать не следует, но так уже случилось, что душа не стерпела после одной из сильных потасовок от Марьи Алексевны за гульбу с любовником (впрочем, глаз у Матрены был всегда подбитый, не от Марьи Алексевны,
а от любовника, —
а это и хорошо,
потому что кухарка с подбитым глазом дешевле!).
Едва Верочка разделась и убрала платье, — впрочем, на это ушло много времени,
потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго сидела с ним в руке, вынула серьгу — и опять забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже не могла стоять перед зеркалом,
а опустилась в изнеможении на стул, как добрела до своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться и лечь, — едва Верочка легла в постель, в комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором была большая отцовская чашка и лежала целая груда сухарей.
А почему? —
потому, что я стала нечестная да злая.
Особенно это: «с супругой!» — Тот круг, сплетни о котором спускались до Марьи Алексевны, возвышался лишь до действительно статского слоя общества,
а сплетни об настоящих аристократах уже замирали в пространстве на половине пути до Марьи Алексевны;
потому она так и поняла в полном законном смысле имена «муж и жена», которые давали друг другу Серж и Жюли по парижскому обычаю.
Может быть, Верочка в своем смятении ничего не поймет и согласится посидеть в незнакомой компании,
а если и сейчас уйдет, — ничего, это извинят,
потому что она только вступила на поприще авантюристки и, натурально, совестится на первых порах.
Даже в истории народов: этими случаями наполнены томы Юма и Гиббона, Ранке и Тьерри; люди толкаются, толкаются в одну сторону только
потому, что не слышат слова: «
а попробуйте — ко, братцы, толкнуться в другую», — услышат и начнут поворачиваться направо кругом, и пошли толкаться в другую сторону.
— Так было, ваше превосходительство, что Михаил Иванович выразили свое намерение моей жене,
а жена сказала им, что я вам, Михаил Иванович, ничего не скажу до завтрего утра,
а мы с женою были намерены, ваше превосходительство, явиться к вам и доложить обо всем,
потому что как в теперешнее позднее время не осмеливались тревожить ваше превосходительство.
А когда Михаил Иванович ушли, мы сказали Верочке, и она говорит: я с вами, папенька и маменька, совершенно согласна, что нам об этом думать не следует.
Но теперь чаще и чаще стали другие случаи: порядочные люди стали встречаться между собою. Да и как же не случаться этому все чаще и чаще, когда число порядочных людей растет с каждым новым годом?
А со временем это будет самым обыкновенным случаем,
а еще со временем и не будет бывать других случаев,
потому что все люди будут порядочные люди. Тогда будет очень хорошо.
Она не прибавила в мыслях: «
а впрочем, не интересуюсь»,
потому что и вопроса не было, станет ли она им интересоваться.
По денежным своим делам Лопухов принадлежал к тому очень малому меньшинству медицинских вольнослушающих, то есть не живущих на казенном содержании, студентов, которое не голодает и не холодает. Как и чем живет огромное большинство их — это богу, конечно, известно,
а людям непостижимо. Но наш рассказ не хочет заниматься людьми, нуждающимися в съестном продовольствии;
потому он упомянет лишь в двух — трех словах о времени, когда Лопухов находился в таком неприличном состоянии.
Или у Диккенса — у него это есть, только он как будто этого не надеется; только желает,
потому что добрый,
а сам знает, что этому нельзя быть.
Если бы они это говорили, я бы знала, что умные и добрые люди так думают;
а то ведь мне все казалось, что это только я так думаю,
потому что я глупенькая девочка, что кроме меня, глупенькой, никто так не думает, никто этого в самом деле не ждет.
Потому, если вам укажут хитреца и скажут: «вот этого человека никто не проведет» — смело ставьте 10 р. против 1 р., что вы, хоть вы человек и не хитрый, проведете этого хитреца, если только захотите,
а еще смелее ставьте 100 р. против 1 р., что он сам себя на чем-нибудь водит за нос, ибо это обыкновеннейшая, всеобщая черта в характере у хитрецов, на чем-нибудь водить себя за нос.
Если бы, например, он стал объяснять, что такое «выгода», о которой он толкует с Верочкою, быть может, Марья Алексевна поморщилась бы, увидев, что выгода этой выгоды не совсем сходна с ее выгодою, но Лопухов не объяснял этого Марье Алексевне,
а в разговоре с Верочкою также не было такого объяснения,
потому что Верочка знала, каков смысл этого слова в тех книгах, по поводу которых они вели свой разговор.
Сострадательные люди, не оправдывающие его, могли бы также сказать ему в извинение, что он не совершенно лишен некоторых похвальных признаков: сознательно и твердо решился отказаться от всяких житейских выгод и почетов для работы на пользу другим, находя, что наслаждение такою работою — лучшая выгода для него; на девушку, которая была так хороша, что он влюбился в нее, он смотрел таким чистым взглядом, каким не всякий брат глядит на сестру; но против этого извинения его материализму надобно сказать, что ведь и вообще нет ни одного человека, который был бы совершенно без всяких признаков чего-нибудь хорошего, и что материалисты, каковы бы там они ни были, все-таки материалисты,
а этим самым уже решено и доказано, что они люди низкие и безнравственные, которых извинять нельзя,
потому что извинять их значило бы потворствовать материализму.
А оправдать его тоже не годится,
потому что любители прекрасных идей и защитники возвышенных стремлений, объявившие материалистов людьми низкими и безнравственными, в последнее время так отлично зарекомендовали себя со стороны ума, да и со стороны характера, в глазах всех порядочных людей, материалистов ли, или не материалистов, что защищать кого-нибудь от их порицаний стало делом излишним,
а обращать внимание на их слова стало делом неприличным.
—
А как стало легко! — вся болезнь прошла, — и Верочка встала, идет, бежит, и опять на поле, и опять резвится, бегает, и опять думает: «как же это я могла переносить паралич?» — «это
потому, что я родилась в параличе, не знала, как ходят и бегают;
а если б знала, не перенесла бы», — и бегает, резвится.
А если бы ему напомнить размышление, начинавшееся на тему «жертва» и кончавшееся мыслями о нарядах, то можно бы его уличить, что предчувствовалось уж и с той самой поры нечто вроде этого обстоятельства,
потому что иначе незачем было бы и являться тогда в нем мысли: «отказываюсь от ученой карьеры».
Но ничего этого не вспомнилось и не подумалось ему,
потому что надобно было нахмурить лоб и, нахмурив его, думать час и три четверти над словами: «кто повенчает?» — и все был один ответ: «никто не повенчает!» И вдруг вместо «никто не повенчает» — явилась у него в голове фамилия «Мерцалов»; тогда он ударил себя по лбу и выбранил справедливо: как было с самого же начала не вспомнить о Мецалове?
А отчасти и несправедливо: ведь не привычно было думать о Мерцалове, как о человеке венчающем.
Имея всего рублей 160 в запасе, Лопухов рассудил с своим приятелем, что невозможно ему с Верочкою думать теперь же обзаводиться своим хозяйством, мебелью, посудою;
потому и наняли три комнаты с мебелью, посудой и столом от жильцов мещан: старика, мирно проводившего дни свои с лотком пуговиц, лент, булавок и прочего у забора на Среднем проспекте между 1–ю и 2–ю линиею,
а вечера в разговорах со своею старухою, проводившею дни свои в штопанье сотен и тысяч всякого старья, приносимого к ней охапками с толкучего рынка.
Лопухов возвратился с Павлом Константинычем, сели; Лопухов попросил ее слушать, пока он доскажет то, что начнет,
а ее речь будет впереди, и начал говорить, сильно возвышая голос, когда она пробовала перебивать его, и благополучно довел до конца свою речь, которая состояла в том, что развенчать их нельзя,
потому дело со (Сторешниковым — дело пропащее, как вы сами знаете, стало быть, и утруждать себя вам будет напрасно,
а впрочем, как хотите: коли лишние деньги есть, то даже советую попробовать; да что, и огорчаться-то не из чего,
потому что ведь Верочка никогда не хотела идти за Сторешникова, стало быть, это дело всегда было несбыточное, как вы и сами видели, Марья Алексевна,
а девушку, во всяком случае, надобно отдавать замуж,
а это дело вообще убыточное для родителей: надобно приданое, да и свадьба, сама по себе, много денег стоит,
а главное, приданое; стало быть, еще надобно вам, Марья Алексевна и Павел Константиныч, благодарить дочь, что она вышла замуж без всяких убытков для вас!
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что с таким разбойником нечего говорить, и
потому прямо стала говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно, тем, что Верочка вышла замуж, не испросивши согласия родительского,
потому что это для материнского сердца очень больно; ну,
а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать, нельзя же не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей дочери счастья, — с одной стороны,
а с другой стороны отвечалось, что это, конечно, вещь несомненная; когда разговор был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца, не просит Марью Алексевну теперь же дать дочери позволения видеться с нею,
потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского сердца,
а что вот Марья Алексевна будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало быть, тогда она будет в состоянии видеться с дочерью, не огорчаясь.
А мужчина говорит, и этот мужчина Дмитрий Сергеич: «это все для нас еще пустяки, милая маменька, Марья Алексевна!
а настоящая-то важность вот у меня в кармане: вот, милая маменька, посмотрите, бумажник, какой толстый и набит все одними 100–рублевыми бумажками, и этот бумажник я вам, мамаша, дарю,
потому что и это для нас пустяки!
а вот этого бумажника, который еще толще, милая маменька, я вам не подарю,
потому что в нем бумажек нет,
а в нем все банковые билеты да векселя, и каждый билет и вексель дороже стоит, чем весь бумажник, который я вам подарил, милая маменька, Марья Алексевна!» — Умели вы, милый сын, Дмитрий Сергеич, составить счастье моей дочери и всего нашего семейства; только откуда же, милый сын, вы такое богатство получили?
Я рад был бы стереть вас с лица земли, но я уважаю вас: вы не портите никакого дела; теперь вы занимаетесь дурными делами,
потому что так требует ваша обстановка, но дать вам другую обстановку, и вы с удовольствием станете безвредны, даже полезны,
потому что без денежного расчета вы не хотите делать зла,
а если вам выгодно, то можете делать что угодно, — стало быть, даже и действовать честно и благородно, если так будет нужно.
—
А вот что, Петровна: это секта такая, значит;
потому что есть всякие секты.
—
А так, Данилыч, что мать не в браке родила, либо отец не в браке родил.
Потому лицо другое: подобия-то, точно, нет.
А без движения нет жизни, то есть реальности,
потому это грязь фантастическая, то есть гнилая.
— Не исповедуйтесь, Серж, — говорит Алексей Петрович, — мы знаем вашу историю; заботы об излишнем, мысли о ненужном, — вот почва, на которой вы выросли; эта почва фантастическая.
Потому, посмотрите вы на себя: вы от природы человек и не глупый, и очень хороший, быть может, не хуже и не глупее нас,
а к чему же вы пригодны, на что вы полезны?
— Да, Верочка, после так не будет. Когда добрые будут сильны, мне не нужны будут злые, Это скоро будет, Верочка. Тогда злые увидят, что им нельзя быть злыми; и те злые, которые были людьми, станут добрыми: ведь они были злыми только
потому, что им вредно было быть добрыми,
а ведь они знают, что добро лучше зла, они полюбят его, когда можно будет любить его без вреда.
— Да, но и теперь хорошо,
потому что готовится это хорошее; по крайней мере, тем и теперь очень хорошо, кто готовит его. Когда ты, Верочка, помогаешь кухарке готовить обед, ведь в кухне душно, чадно,
а ведь тебе хорошо, нужды нет, что душно и чадно? Всем хорошо сидеть за обедом, но лучше всех тому, кто помогал готовить его: тому он вдвое вкуснее.
А ты любишь сладко покушать, Верочка, — правда?
— Вот мы теперь хорошо знаем друг друга, — начала она, — я могу про вас сказать, что вы и хорошие работницы, и хорошие девушки.
А вы про меня не скажете, чтобы я была какая-нибудь дура. Значит, можно мне теперь поговорить с вами откровенно, какие у меня мысли. Если вам представится что-нибудь странно в них, так вы теперь уже подумаете об этом хорошенько,
а не скажете с первого же раза, что у меня мысли пустые,
потому что знаете меня как женщину не какую-нибудь пустую. Вот какие мои мысли.
Поэтому, если бы мне недоставало денег, он занялся бы такими делами, которые выгоднее нынешних его занятий,
а он сумел бы найти,
потому что он человек умный и оборотливый, — ведь вы его несколько знаете.
Долгие разговоры были возбуждены этими необыкновенными словами. Но доверие было уже приобретено Верою Павловною; да и говорила она просто, не заходя далеко вперед, не рисуя никаких особенно заманчивых перспектив, которые после минутного восторга рождают недоверие.
Потому девушки не сочли ее помешанною,
а только и было нужно, чтобы не сочли помешанною. Дело пошло понемногу.
Я пропускаю множество подробностей,
потому что не описываю мастерскую,
а только говорю о ней лишь в той степени, в какой это нужно для обрисовки деятельности Веры Павловны. Если я упоминаю о некоторых частностях, то единственно затем, чтобы видно было, как поступала Вера Павловна, как она вела дело шаг за шагом, и терпеливо, и неутомимо, и как твердо выдерживала свое правило: не распоряжаться ничем,
а только советовать, объяснять, предлагать свое содействие, помогать исполнению решенного ее компаниею.
Как же долго она одевается! — нет, она одевается скоро, в одну минуту, но она долго плещется в воде, она любит плескаться, и потом долго причесывает волосы, — нет, не причесывает долго, это она делает в одну минуту,
а долго так шалит ими,
потому что она любит свои волосы; впрочем, иногда долго занимается она и одною из настоящих статей туалета, надеванием ботинок; у ней отличные ботинки; она одевается очень скромно, но ботинки ее страсть.
И когда скажут это, значит, пришло время возродиться этому типу, и он возродится в более многочисленных людях, в лучших формах,
потому что тогда всего хорошего будет больше, и все хорошее будет лучше; и опять та же история
а новом виде.
И так пойдет до тех пор, пока люди скажут: «ну, теперь нам хорошо», тогда уж не будет этого отдельного типа,
потому что все люди будут этого типа, и с трудом будут понимать, как же это было время, когда он считался особенным типом,
а не общею натурою всех людей?
Все это было до крайности неправдоподобно,
потому что светила науки нам известны: Бургав, Гуфеланд; Гарвей тоже был великий ученый, открыл обращение крови, тоже Дженнер, выучил оспопрививанию; так ведь мы знаем их,
а этих Фирховов да Клодов Бернаров мы не знаем, какие же они светила?
Но при всем моем стыде — смешно сказать, Вера Павловна: при моем стыде,
а ведь это правда, — я все-таки сказала: «Как это вы захотели приласкать меня, Александр Матвеич?»
А он сказал: «
Потому, Настенька, что вы теперь честная девушка».
Но она, как чаще всего случается, не успокоивалась,
а только удерживалась от исполнения того, что могло доставить отраду ее концу; сама она видела, что ей недолго жить, и чувства ее определялись этою мыслью, но медик уверял ее, что она еще должна беречь себя; она зала, что должна верить ему больше, чем себе,
потому слушалась и не отыскивала Кирсанова.
А что идиллия не в моде, и
потому люди чуждаются ее, так ведь это не возражение: они чуждаются ее, как лисица в басне чуждалась винограда.
Помехи являлись, и Кирсанов не только не выставлял их,
а, напротив, жалел (да и то лишь иногда, жалеть часто не годилось бы), что встретилась такая помеха; помехи являлись все такие натуральные, неизбежные, что частенько сами Лопуховы гнали его от себя, напоминая, что он забыл обещание ныне быть дома,
потому что у него хотели быть такой-то и такой-то из знакомых, от которых ему не удалось отвязаться…
Миленький услышал этот стон и вошел в мою комнату,
а я уже пела (все во сне),
потому что пришла моя любимая красавица и утешила меня.
Ведь самое-то главное и утаил, «предположим, что этот человек доволен своим положением»; вот тут-то ведь и надобно было бы сказать: «Александр, предположение твое неверно»,
а я промолчал,
потому что мне невыгодно сказать это.
Отступаешься от дела
потому, что дело пропащее для тебя,
а эгоизм повертывает твои жесты так, что ты корчишь человека, совершающего благородный подвиг».
Он гладил ее волосы, целовал ее голову, пожимал ее руку. Она долго не могла остановиться от судорожных рыданий, но постепенно успокоивалась.
А он уже давно был приготовлен к этому признанию,
потому и принял его хладнокровно,
а, впрочем, ведь ей не видно было его лица.
— Разумеется, она и сама не знала, слушает она, или не слушает: она могла бы только сказать, что как бы там ни было, слушает или не слушает, но что-то слышит, только не до того ей, чтобы понимать, что это ей слышно; однако же, все-таки слышно, и все-таки расслушивается, что дело идет о чем-то другом, не имеющем никакой связи с письмом, и постепенно она стала слушать,
потому что тянет к этому: нервы хотят заняться чем-нибудь, не письмом, и хоть долго ничего не могла понять, но все-таки успокоивалась холодным и довольным тоном голоса мужа;
а потом стала даже и понимать.