— Прости… прости… меня… Нан! Нан, дитя мое любимое! родное! Спасли-таки! Вернулась ко мне! Люблю! Люблю тебя до безумия,
моя девочка! Нан, моя дорогая, единственная, родная!
Неточные совпадения
— Дуня… Дуняша… Успокойся,
девочка моя! — зашептала горбунья, обвивая обеими руками худенькие плечи голосившей
девочки.
— Пташеньки! Пичуженьки! Рыбки
мои золотые! — приговаривала она, лаская
девочек. — Такие крошки и так могли, так сумели исполнить работу, дивно, бесподобно, прелестно!
— Паланя! Душка
моя! Да неужели это ты сама? — допытывается у
девочки Софья Петровна.
У
моих добрых чутких
девочек, больших и маленьких, не может, не могло быть зависти по отношению успеха к их подруге.
Мои милые чуткие
девочки не могли завидовать Палане, ее успешной работе…
—
Девочка моя!
Девочка! Как могла ты сделать это! Поправь же скорее дело, искупи свою вину,
моя Васса. Верни унесенную тобою вещь!
Я возьму к себе Вассу, если вы прогоните ее, и приложу все
мои старания исправить
девочку и сделать из нее хорошего человека.
— Не плачь, дитя
мое, не плачь, — гладя дрожавшими руками белобрысенькую головку
девочки, шептала Елена Дмитриевна, расставаясь с нею, — не на век расходимся, я же остаюсь в приюте, только передаю вас средней наставнице.
— Боже
мой! Ты любящий Отец сирот, Ты приказавший приводить к себе детей, Божественный Спаситель, сохрани нам и спаси эту
девочку. Она рождена для беззаботного счастья… Она — красивое сочетание гармонии. Она — нежный Цветок, взлелеянный в теплице жизни. Спаси ее, господи! Одинокую, бедную сиротку! Помилуй, сохрани ее нам! Бедное дитя! Праздничный цветок, тянувшийся так беспечно к веселью и смеху. Ты сохранишь ее нам, Милосердный господь!
— Боже
мой! Да ведь это Наташа!
Девочка милая, где же твои кудри… И это платье? К чему такой маскарад?
— Прощай,
моя Наташа! Прощай, нарядная, веселая птичка, оставайся такою, какова ты есть, — со сладкой грустью говорила Елена Дмитриевна, прижимая к себе
девочку, — потому что быть иной ты не можешь, это не в твоих силах. Но сохраняя постоянную радость и успех в жизни, думай о тех, кто лишен этой радости, и в богатстве, в довольстве не забывай несчастных и бедных,
моя Наташа!
— Прощай, Наташа! Принцесса заколдованная! Фея
моя! Душенька! Красавица
моя! — рыдала Феничка, покрывая поцелуями лицо и плечи
девочки. — Тебя одну я любила «по-настоящему», а за другими бегала, дурила, чтоб тебе досадить…
Наташа — это пышный махровый бутон розы среди рас, скромных полевых цветочков,
девочки мои.
— Боже
мой! Да неужели?.. — с сильно бьющимся сердцем взволнованно думала
девочка, боясь поверить своему счастью. — Так вот она какова, радость, о которой говорила Нан!
— О,
девочки,
мои милые
девочки! Как вы поправитесь здесь за лето! — умиленным голосом говорила она окружившим ее воспитанницам. — Как здесь хорошо!
— Будь всегда тем, чем была до сих пор,
моя чистая, кроткая
девочка, живи для других, и самой тебе легче и проще будет казаться жизнь! — улыбаясь сквозь обильно струившиеся по лицу ее слезы, говорила тетя Леля, прижимая Дуню к груди…
«Вырастет, забудет, — подумал он, — а пока… не стоит отнимать у тебя такую игрушку. Много ведь придется в будущем увидеть тебе не алых, а грязных и хищных парусов; издали нарядных и белых, вблизи — рваных и наглых. Проезжий человек пошутил с
моей девочкой. Что ж?! Добрая шутка! Ничего — шутка! Смотри, как сморило тебя, — полдня в лесу, в чаще. А насчет алых парусов думай, как я: будут тебе алые паруса».
— Да бог его знает… Он, кажется, служил в военной службе раньше… Я иногда, право, боюсь за
моих девочек: молодо-зелено, как раз и головка закружится, только доктор все успокаивает… Доктор прав: самая страшная опасность та, которая подкрадывается к вам темной ночью, тишком, а тут все и все налицо. Девочкам во всяком случае хороший урок… Как вы думаете?
Неточные совпадения
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил… Да что ж он не едет? Он добр, он сам не знает, как он добр. Ах! Боже
мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды! Ах, это ей,
девочке моей, будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет, ему больно будет видеть ее. Отдайте ее.
— Ну, душенька, как я счастлива! — на минутку присев в своей амазонке подле Долли, сказала Анна. — Расскажи же мне про своих. Стиву я видела мельком. Но он не может рассказать про детей. Что
моя любимица Таня? Большая
девочка, я думаю?
— Я?… Да, — сказала Анна. — Боже
мой, Таня! Ровесница Сереже
моему, — прибавила она, обращаясь ко вбежавшей
девочке. Она взяла ее на руки и поцеловала. — Прелестная
девочка, прелесть! Покажи же мне всех.
Но
мой Онегин вечер целой // Татьяной занят был одной, // Не этой
девочкой несмелой, // Влюбленной, бедной и простой, // Но равнодушною княгиней, // Но неприступною богиней // Роскошной, царственной Невы. // О люди! все похожи вы // На прародительницу Эву: // Что вам дано, то не влечет; // Вас непрестанно змий зовет // К себе, к таинственному древу; // Запретный плод вам подавай, // А без того вам рай не рай.
«Двадцать копеек
мои унес, — злобно проговорил Раскольников, оставшись один. — Ну пусть и с того тоже возьмет, да и отпустит с ним
девочку, тем и кончится… И чего я ввязался тут помогать? Ну мне ль помогать? Имею ль я право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем, — мне-то чего? И как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они
мои?»