Неточные совпадения
Дуне бросилась в лицо худенькая, почти детская фигурка, костлявые руки и
маленькое сморщенное лицо с большими, близорукими, ежесекундно щурившимися
глазами.
Ее хорошенькое свежее личико было сморщено в жалкую гримасу; синие бойкие
глаза — полны слез.
Маленькие пальцы теребили конец передника. Она всхлипывала с каждой минутой все громче и громче, и слезы все обильнее лились из ее покрасневших
глаз.
На миг ее некрасивое, умное лицо с
маленькими зоркими
глазами отразило гримасу отвращения.
Сварливую, требовательную и необычайно строгую Павлу Артемьевну приютки большие и
маленькие боялись пуще огня. Она не умела прощать. Малейшая детская провинность воспитанницы в
глазах Павлы Артемьевны принимала размеры чуть ли не настоящего преступления. И виновную постигала строгая кара.
Потом, обводя классную
глазами, батюшка остановил их на
маленькой, толстенькой и совершенно белой, без кровинки в лице девочке, с тупыми и вялыми движениями и отсутствием мысли на сонном лице.
Маленьких узников выпускали из ящика только в часы прогулок. За это время они могли бегать и резвиться вволю. Девочки караулили «своих «деток», как они называли котят, чтобы последние не попались на
глаза надзирательницам или, еще того хуже, «самой» (начальнице приюта), так как присутствие домашних животных, как переносителей заразы, всевозможных болезней (так было написано в приютском уставе), строго воспрещалось здесь.
Четверо из средних, Липа, Феничка, Шура Огурцова и
маленькая, худенькая Шнурова, держали за четыре конца большой теплый платок на полтора аршина от пола. Под платком на опрокинутом набок табурете сидела «гадалка» Паланя. В темноте под платком черные
глаза «цыганки» горели яркими огоньками, а из-за малиновых губ сверкали две ослепительно белые полоски зубов.
Дочь баронессы Нан являлась полной противоположностью ее матери. Худая, тонкая, высокая, почти одного роста с матерью, несмотря на свои одиннадцать лет, юная баронесса походила на покойного своего отца-барона. У нее были такие же белобрысые волосы, худое, тонкое, некрасивое лицо с длинным птичьим носом, тонкими губами и умным, чересчур проницательным для ребенка взглядом
маленьких с беловатыми ресницами
глаз.
— Но они поют, как ангелы!
Маленькие волшебницы! Что они сделали со мной! Я плачу! плачу! — восторженным замирающим голосом говорила баронесса и прикладывала батистовый платок к своим влажным
глазам.
Маленькие серые
глаза Нан обратились к Дуне. Та как раз в эту минуту вылавливала кусочки мяса из супа и укладывала их в бумажку.
— Оля Чуркова! — загремела Пашка, и
глаза ее засверкали, обдавая
маленькую Олю целым фонтаном негодования и гнева, — что с тобою? Ты, кажется, молишься на кошку? Встать! Сейчас встать, скверная девчонка! Как ты смеешь сидеть на снегу? В лазарет захотела, что ли?
Маленькая фигурка тети Лели выпрямилась при этих словах, словно выросла сразу.
Глаза вспыхнули. Лицо побледнело…
Будто требовательнее и строже глядят на бедную
маленькую стрижку обычно мягкие ласковые
глаза безгрешной Матери Бога.
— Мне она начинает нравиться, — тоном взрослой девушки, не сводя
глаз с Дуни, произнесла Нан, ни к кому особенно не обращаясь, — у нее, у этой крошки, есть характер! — И ее
маленькие глазки впились зорко в голубые, как день мая,
глаза Дуни.
Большой дом генерала Маковецкого стоит в самом центре обширной усадьбы «Восходного»… А рядом, между сараями и конюшнями, другой домик… Это кучерская. Там родилась малютка Наташа с черными
глазами, с пушистыми черными волосиками на круглой головенке, точная
маленькая копия с ее красавца-отца. Отец Наташи, Андрей, служил уже девять лет в кучерах у генерала Маковецкого… Женился на горничной генеральши и схоронил ее через два месяца после рождения Девочки.
Всю долгую ночь добрая тетя Леля ухаживала за больною, меняя лед на ее головке, вливая ей в запекшийся от жара ротик лекарство. А наутро с желтым осунувшимся лицом с синими кольцами вокруг
глаз, но все такая же бодрая, сильная духом, жившим в этом худеньком теле, спешила она к своим
маленьким стрижкам «пасти» свое «стадо милых ягняток», как говорила она в шутку, тянуть долгий, утомительный, полный хлопот и забот приютский день.
Своим ровным, резким голосом она нанизывала фразу за фразой, строго покрикивая на нерадивую, поминутно отстающую от подруг Машу Рыжову или на
маленькую, болезненную Чуркову, украшавшую то и дело чернильными кляксами свою тетрадь, но при этом лицо ее все еще хранило то недавнее выражение радости, с которым она вошла объявить счастливую весть о выздоровлении Наташи, а
глаза смотрели мягче и добрее, каким-то совсем новым и непривычным им взглядом.
Наташа с жадностью глотает воздух… Ее лицо заалелось… Ноздри трепещут. Улыбаются яркие пунцовые губы… Влажно сверкают, как
маленькие звезды,
глаза…
Серые, мягкие
глаза юноши обежали
маленькую группу приюток и остановились на малиновой от смущения Дуне.
Ее доброе лицо с длинным, типично армянским носом, с большими грустными восточными
глазами и
маленьким ртом с недоумением и тревогой приблизилось к девочке.
Одетая в нарядное «домашнее» платьице Наташа казалась старше и красивее. Нелепо выстриженную головку прикрывал бархатный берет. Черные
глаза сверкали оживлением. Яркий румянец не сходил с пылающих щек девочки. Это была прежняя Наташа, живая, беззаботная птичка, почуявшая «волю», довольство и прежнюю богатую, радостную жизнь, по которым бессознательно тосковала ее
маленькая душа. Дуня, едва удерживая слезы, стояла перед нею.
Ее обычно
маленькие теперь расширенные восторгом
глаза впились в лицо Дуняши… Румянец ярче и гуще прежнего заиграл на щеках.
Да! Да! Да! Права Оня! Еще два года, и мечта всей
маленькой Дуниной жизни сбудется наконец! Она увидит снова поля, леса, золотые нивы, бедные, покосившиеся домики-избушки, все то, что привыкла любить с детства и к чему тянется теперь, как мотылек к свету, ее изголодавшаяся за годы разлуки с родной обстановкой душа. Что-то радостно и звонко, как песня жаворонка, запело в сердечке Дуни. Она прояснившимися
глазами взглянула на Оню и радостно-радостно произнесла...
Неточные совпадения
И точно: час без
малого // Последыш говорил! // Язык его не слушался: // Старик слюною брызгался, // Шипел! И так расстроился, // Что правый
глаз задергало, // А левый вдруг расширился // И — круглый, как у филина, — // Вертелся колесом. // Права свои дворянские, // Веками освященные, // Заслуги, имя древнее // Помещик поминал, // Царевым гневом, Божиим // Грозил крестьянам, ежели // Взбунтуются они, // И накрепко приказывал, // Чтоб пустяков не думала, // Не баловалась вотчина, // А слушалась господ!
Г-жа Простакова (с веселым видом). Вот отец! Вот послушать! Поди за кого хочешь, лишь бы человек ее стоил. Так, мой батюшка, так. Тут лишь только женихов пропускать не надобно. Коль есть в
глазах дворянин,
малый молодой…
Необходимо, дабы градоначальник имел наружность благовидную. Чтоб был не тучен и не скареден, рост имел не огромный, но и не слишком
малый, сохранял пропорциональность во всех частях тела и лицом обладал чистым, не обезображенным ни бородавками, ни (от чего боже сохрани!) злокачественными сыпями.
Глаза у него должны быть серые, способные по обстоятельствам выражать и милосердие и суровость. Нос надлежащий. Сверх того, он должен иметь мундир.
В
глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный
малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Щеки рдели румянцем,
глаза блестели,
маленькие белые руки, высовываясь из манжет кофты, играли, перевивая его, углом одеяла.